Граф непрестанно спрашивал себя: «Откуда ей это известно? Как она могла усвоить то, сведения о чем накапливаются только в результате долгой жизни в свете? Совершенно непонятно».
В продолжение последнего акта спектакля он оставался около Жермены, больше чем когда-либо очарованный поистине исключительной женщиной.
Он даже почти забыл о том, что Морис находится рядом с Сюзанной, и оба упиваются свиданием. И, изредка бросая на художника злые взгляды, граф тут же успокаивался, вспоминая, что незадачливому жениху недолго осталось наслаждаться счастьем, ибо он приговорен и непременно умрет на дуэли с Ги де Мальтаверном.
Когда художник отправится ко Всевышнему, Сюзанна переживет большое горе, но со временем забудет свою любовь и утешится.
Поэтому Мондье дал молодым людям возможность насладиться уединением и помечтать о близком соединении навек.
Он переводил глаза на Жермену, та, казалось, простила прошлое, говорила удивительно откровенно и позволяла надеяться, что через какое-то время настанет их полная, интимная близость.
До крайности заинтригованный невероятным превращением швеи, совершенно очарованный несравненной, таинственной женщиной, граф пребывал в глубоком волнении и уже ревновал к ней «лакированных бычков», что наперебой бурно ухаживали за красавицей.
После спектакля Жермена пригласила к себе всю компанию на ужин в своем особняке.
Обращаясь к Ги де Мальтаверну, она сказала:
– Я видела вас с дамой, которую вы, кажется, немного забросили.
– Да, это Андреа, моя старая подруга… Мы с ней уже давно живем семейно, не беспокойтесь о ней… Мой товарищ Мутон составит ей компанию, – ответил Ги развязно.
– Вы приедете вместе с ней, не то мне придется быть единственной женщиной среди вас, а подобная исключительность неудобна.
– Мадам, Андреа, конечно, добра, непосредственна, честна, однако совершенно проста и невоспитанна.
– Не имеет значения, я хочу с ней познакомиться, и вы меня очень огорчите, если не передадите приглашения.
– Исполню все по вашему желанию, мадам, но поверьте, она будет вести себя по-свински.
– Передадите также приглашение вашему другу месье Мутону.
На лице графа отчетливо выражалось неудовольствие. Он не мог понять, почему Жермене пришла в голову столь странная фантазия, и спрашивал себя: уж не принимает ли она Андреа за настоящую даму… Нет, это невозможно… Жермена слишком умна…
Когда компания дружно объявилась, хозяйка встретила гостей в домашнем туалете, сделанном с тонким вкусом, и все единодушно выразили восхищение тем, как она преобразила убранство дома, прежде принадлежавшего Регине: все вещи в дешевом вкусе богатого фабриканта исчезли, их заменили подлинно стильными, сделанными истинными мастерами.
Лера заранее предвкушал успех будущего репортажа, где опишет совершенно исключительный парижский интерьер, тем более интересный, если учесть, что особняк принадлежал женщине, живущей в одиночестве.
«Лакированные бычки», заинтригованные не меньше, чем граф Мондье, не знали, что им думать о Жермене, к какому слою общества ее отнести. С очаровательной свободой поведения кокетки высокого полета она соединяла нечто такое, что заставляло даже самых смелых поклонников вести себя сдержанно и уважительно.
Андреа совершенно растерялась. Впервые самоуверенность изменила ей и, несмотря на то, что Жермена отнеслась к Рыжей очень внимательно и по-дружески, дама полусвета не знала, как себя держать.
Но хозяйка быстро, умело и деликатно сумела завоевать ее сердце и освободить от скованности.
Воспользовавшись моментом, когда гости любовались ее портретом, писанным Морисом Вандолем, Жермена подошла к Андреа и сказала:
– Благодарю за то, что вы пришли. И если я не могу сейчас отдать вам свой долг, я в состоянии, по крайней мере, высказать сердечную благодарность.
– Мадам, я не понимаю, – сказала Андреа, совершенно смутившись. – Я не имею чести быть с вами знакомой и не могла вам оказать никакой услуги.
– Оказали, и такую большую, что даже не можете себе представить! – сказала Жермена, ласково улыбнувшись. – Помните ли вы молоденьких девушек Берту и Марию, их держали взаперти… там… в ужасном подземелье?
– У Лишамора… в Вале… недалеко от Эрбле… Милые девочки… что с ними теперь?.. Вы их знаете?
– Это мои сестры.
– Как?.. Не может быть!..
– Да, именно так, и вам легко понять, сколь я благодарна за то, что вы, рискуя жизнью, их спасли.
– Но ведь это было совершенно естественно, я не могла сделать по-иному!
– У вас золотое сердце, и поэтому вы считаете пустяком доброе дело, но от этого оно не менее заслуживает благодарности.
– Они были такими несчастными, такими трогательными, такими милыми, эти крошки! А потом… Ведь очень приятно помогать людям!..
– Кто знает?.. Может быть, мне еще раз придется просить вас о содействии, чтобы исправить одну жестокую несправедливость…
– Мадам, вы сестра моих милых крошек и можете всегда рассчитывать на мою преданность вам!..
– Принимаю ваше предложение с благодарностью от всей души! Но молчите!.. Нигде, пожалуйста, ни слова!.. Пусть никто не знает, что мы союзницы.
Их разговор прервала традиционная фраза метрдотеля:
– Мадам, кушать подано!
ГЛАВА 5
Вступление Жермены в свет понаделало шуму. Вся пустая светская пресса уделила ей большое внимание.
Если бы кому-нибудь пришла охота прочесть все, что о ней писали, он был бы поражен глупостью некоторых своих соотечественников. Но загадочность личности Жермены возросла бы во много раз, если бы кто-либо мог проследить за действиями красавицы спустя сутки после приема в особняке.
Было шесть утра, оставались считанные часы до дуэли Мориса Вандоля с бароном Мальтаверном, устроенной Мондье ради убийства художника.
Жермена, конечно, не знала об этом. Она вышла из дому одна. Встретив на углу экипаж, села в него.
Даже близко знакомый мог усомниться, была ли вправду Жерменой эта странно одетая некрасивая женщина, похожая на проповедницу Армии спасения.
Старомодная шляпа с широкими полями и помятым пером имела жалкий и одновременно претенциозный вид; непромокаемое прямого покроя потертое и линялое пальто – типичная вещь, купленная за пятьдесят су в лавке старьевщика, потертая кожаная сумка с ручками, перевязанными тесемкой; стоптанные ботинки.
Лицо, измененное до неузнаваемости. Прекрасные глаза прикрывались большими темными очками с металлическими дужками; волосы, уложенные так, чтобы не было видно, как они длинны и красивы. Старая вуалетка, похожая на накомарник или на сетку для ловли бабочек.
В таком продуманном и искусно сделанном жалком облике Жермена вскоре выехала за пределы Парижа.
На облучке сидели двое, тихо переговариваясь. Занимая в экипаже место лакеев, они не носили ливрей, по которым можно было бы определить, в чьем доме служат. Видимо, парочка заранее получила указание, куда ехать, так как, садясь, Жермена не вымолвила ни слова.
Вскоре ландо с поднятым верхом свернуло на ту дорогу, по какой перепуганную и связанную девушку некогда увозил граф де Мондье.
Как много времени прошло с той проклятой ночи! Сколько несчастий и страданий за ней последовало!
Жермена вспоминала, и ее лицо, скрытое безобразным убором, принимало порой трагическое выражение.
Проделав долгий путь по равнине, подкатили наконец к домику рыбака Могена, куда Мишель и Морис в свое время внесли спасенную ими бесчувственную Жермену.
Хорошие люди, хозяева почтительно и приветливо поклонились, она ответила и смело пошла берегом реки к кабачку Лишамора.
Кучер отвел лошадь в сарай, покрыл попоной и шагнул в дом вслед за хозяином.
Через пять минут он показался с удочками и рыболовными припасами и отправился вместе с приехавшим на облучке товарищем вслед за Жерменой. Они выглядели заправскими рыбаками, что решили заглянуть в кабачок – пропустить стаканчик перед ловлей.
Жермена, опередив их на минуту, уже разговаривала с Лишамором.
– Да, месье, мне надо видеть мамашу Башю.
– Но, моя киска, скажите, зачем она вам нужна.
– Это секрет, что не касается мужчины.
Кабатчик игриво усмехнулся и понимающе ответил:
– Хорошо… хорошо… грешок молодости, и понадобилась помощь мамаши Башю.
Жермена наклонила голову, будто подтверждая догадку, и проговорила:
– Месье, пожалуйста, передайте, что мне сейчас, не медля, надо с ней увидеться.
– Миленькая, не обижайтесь, но по вашему виду можно понять, что вы не богаты, а мамаша Башю любит денежки.
– Я заплачу сколько будет надо.
– А пока вы не дадите ли мне за услуги маленькую фафио.
– Фафио?.. Я не понимаю…
– Ну пятисотфранковую купюру, если так вам больше нравится.
– Хорошо.
– Так давайте же! У нас платят вперед.
– Держите! – ответила Жермена, доставая из сумочки синенькую.
– Прекрасно, мой падший ангел! А после операции вы сможете дать столько же? Таков тариф мамаши Башю… маленький приработок.
– Согласна и на это.
– Вы золотко! И если вы так хорошо соображаете, хозяйка немедленно придет… Эй! Мамаша Башю, жена, зайчик мой, мой бурдючок, мой жирный пончик, скорей! Иди сюда.
Несколько выпивох засмеялись, они знали репутацию Башю.
Двое, приехавшие с Жерменой, не спеша попивали винцо, внимательно слушали разговор.
Послышался катаральный кашель «мамаши», затем явилась она сама, заплывшая жиром, бледная, с гноящимися глазами и красным носом.
Лишамор шепнул ей на ходу:
– Девка беременная.
– А деньги у нее есть?
– Есть, она уже заплатила пятьсот франков и обещала еще двадцать пять луидоров.
– Тогда, муженек, поведу ее во дворец.
Опытным глазом старой сводни мамаша Башю сразу заметила, что женщина скрывала под нелепым нарядом прекрасную фигуру; потом оценивающе посмотрела на ноги, кисти рук, затылок, рот, щеки и подумала: «Лакомый кусочек какого-нибудь богача… с удовольствием поработаю над ней, чтобы восстановить красотке девственность…»
И старуха проговорила жирным голосом:
– Пойдем со мной, красавица. Муженек сказал, что вам надо со мной поговорить о деле.
– Да, мадам, притом очень важном.
Они миновали двор, по нему Жермена однажды бежала, преследуемая собаками, и остановились у двери.
Мамаша Башю отыскала в большой связке ключ, сказала:
– Я буду показывать дорогу.
Вскоре они оказались в той комнате, где тогда находился на страже Бамбош. Старуха подвинула кресло.
– Устраивайся, потолкуем.
Сама плюхнулась на другое сиденье в ожидании секретного разговора.
При первых же словах ее жирное тело затряслось, как кусок студня.
– Вы не теперь только начали заниматься подпольными абортами, а давно были за это судимы и осуждены; в ту пору вы назывались Бабеттой, не так ли? В первый раз вас присудили к двум годам тюрьмы… и во второй – к пяти… освободили по могущественному ходатайству знатной дамы, потом снова посадили. Все верно?
– Да кто вы такая? – злобно и трусливо спросила старуха. – Я думала, вы пришли, чтобы избавиться от последствий греха…
– Довольно! – прервала ее Жермена сухо. – У меня имелась единственная возможность поговорить с вами наедине, и я ею воспользовалась. А теперь только отвечайте на вопросы.
– Если, конечно, захочу, моя красавица, – ответила мамаша Башю, подумав, что ей легко будет справиться с молоденькой женщиной, да еще такой хрупкой на вид. – Я тяжелая, и у меня обе руки целы, моя милочка!
Жермена засмеялась, и сжав тонкой кистью жирную лапу старухи, сдавила ее как тисками.
– О-ля-ля… О-ля-ля… Отпустите!.. У вас пальцы как из железа… сильнее, чем у мужчины… Вы мне раздавите руку! Отпустите!.. Я скажу все, о чем спросите!
– Я так и думала, – холодно ответила Жермена, – я только хотела показать, что вы не справитесь со мной, если вздумаете бороться. Кроме того, хочу сообщить, что хорошо вас знаю, даже лучше, чем вы предполагаете. Другие ваши преступления меня не касаются, пусть они останутся на вашей совести, если вообще таковая у вас имеется. Предоставим разбираться правосудию, у него вы под наблюдением, и вас опять посадят в тюрьму, если я того захочу.
– Я позову на помощь, я закричу, здесь недалеко люди, с вами запросто справятся, вы полетите в воду с гирей в двадцать кило на лапке! Нечего меня шантажировать!
– Можете кричать и грозить сколько угодно. Я здесь не одна, за кабаком наблюдают мои люди. И если со мной что-нибудь случится, вас немедленно отправят куда следует. Так что прекратите болтать и отвечайте.
– Чего вы, наконец, от меня хотите?
– Знать, что вы сделали с Маркизеттой.
– Ох, Господи! – прохрипела старуха.
– И с ее двумя детьми.
– Ах, Боже мой, Боже мой, – хрипела старая негодяйка и думала: «Кто мог ей рассказать? Ведь никому ничего не известно. И если я признаюсь, тот… убьет меня».
– Я не знаю никакой Маркизетты… Нет, не так… Я не могу сказать… На старости лет мужа на каторгу, а меня навек в тюрьму…
– Если признаетесь, я хорошо заплачу, а отмолчитесь – сегодня же окажетесь за решеткой!
– Боже… Боже… – вдруг старуха перестала хныкать и прислушалась. Потом сказала: – Сюда идут…
– Молчи! Тихо, – сказала Жермена повелительно.
Действительно около двери послышались голоса и топот ног.
Мамаша Башю сидела притихшая, как животное, почуявшее гнев хозяина. Жермена подошла к зарешеченному окошку с дощатой задвижкой, приложила ухо и прислушалась. Некоторые слова доносились отчетливо. Говоривших было не меньше трех. Один сказал:
– То, что вы предлагаете, сделать очень трудно, чтобы не сказать – невозможно… Будут секунданты, доктор…
Другой ответил:
– Дорогой Ги, когда я берусь за дело, то предусматриваю решительно все. Если захотите мне повиноваться, человек умрет без всякой опасности для вас.
Жермена поняла, что в проклятом месте замышляется убийство и о нем не стесняясь договариваются. Она сказала мамаше Башю:
– Пять тысяч франков за полное молчание, или каторга мужу, а вам – пожизненная тюрьма, если сболтнете хоть слово!
– Буду нема как рыба, – ответила напуганная преступница.
Жермена потихоньку открыла заслонку форточки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56