– Не знаю, не томи меня!
– Каталога последнего Салона! Ну, ты ведь знаешь… Книги, где указаны в числе прочего и адреса всех выставлявшихся художников.
Морис густо покраснел, угадывая, к чему его мать ведет речь.
– Она искала имя и адрес, под которыми значилось название твоей картины «Жатва в Босе». Когда я назвала себя… если бы ты видел, как она обрадовалась! Лед был тут же разбит… И мы стали беседовать, как добрые старые друзья, она долго меня не отпускала и взяла слово, что я опять к ней приду. Вот все, что я смогла для тебя сделать, мой баловень!
На другой день Сюзанна в сопровождении родственницы пришла отдать визит мадам Вандоль.
Разговор шел обо всем понемногу, но, разумеется, больше всего о живописи, и Морис предложил Сюзанне написать ее портрет в рост.
Девушка согласилась. Договорились, что будет позировать каждый день по часу в мастерской на улице Данфер-Рошеро. Мадам Вандоль присутствовала на первых сеансах, потом стала приходить лишь изредка.
Молодые люди вскоре признались друг другу в любви и проводили счастливые часы, оставаясь вдвоем.
Они с нетерпением ждали возвращения графа Мондье, у него Морис собирался с ходу просить руки дочери. При этом художник, смелый по натуре, испытывал страх от вероятности получить отказ. Сюзанна, же, напротив, была уверена, что любящий отец, заботясь о ее счастье, непременно даст согласие на их брак, и она твердила об этом Морису, желая его ободрить.
О своей страстной любви Морис поведал Березову в письме. Князь тогда ничего не ответил, он уже был подавлен тягостным гипнозом.
Увлеченный своей любовью, Морис ничего не знал о происшедшем с Мишелем в Италии. Он ждал ответного письма без особого нетерпения, думая, что князю, наверное, лень писать, находясь с любимой под голубым небом Италии у теплого синего моря. Поэтому он и говорил Сюзанне с полной уверенностью, что друг его сейчас живет за границей вместе с Жерменой и что сходство женщины на портрете и портнихи с улицы Мешен совершенно случайно.
К тому же Сюзанна сказала любимому о скором возвращении своего отца, и мысль о встрече с ним так волновала Мориса, что он больше ни о чем не мог думать.
Если бы молодой человек мог догадаться, что совсем близко скрывается Жермена и что на ее руках находится больной князь, которого он знал таким богатым, красивым и сильным! Скольких несчастий Сюзанна и Морис тогда бы избегли.
Но слепая случайность определила все по-другому, да и бедной Жермене довелось претерпеть еще много тяжкого.
ГЛАВА 17
Пятнадцать дней прошло со времени появления прелестной Сюзанны в квартире на улице Мешен.
Жизнь ее обитателей становилась с каждым днем тяжелее.
Жермена почти не получала заказов. После того как Сюзанна расплатилась за переделку пальто, мастерица выполнила лишь несколько пустяковых работ для скаредных жен буржуа из квартала.
В дом пришла настоящая нужда.
Один лишь Бобино немного зарабатывал. Его жалованья, может быть, хватило бы на относительно нормальное существование маленькой семьи, но жить на эти деньги впятером, да еще и с больным, требующим особого ухода, было невозможно.
Наборщик отказывал себе во всем, даже в маленькой рюмочке аперитива с товарищами по цеху. Он перестал ездить на работу в омнибусе и очень сожалел об утрате велосипеда, оставленного в доме Березова, когда отправлялись в Италию. Горевал не столько потому, что мог бы ездить на нем в типографию, сколько из-за невозможности хоть что-то продать и тем немного поправить их бюджет.
Жермена, Бобино, Берта и Мария пили воду и ели сухую картошку с хлебом. Сардинка в масле или кусочек сыра на долю каждого воспринимались уже как роскошь.
Бобино получал десять с половиной франков за ночь, из них приходилось откладывать на оплату долга за обстановку квартиры и за ее наем, на все про все оставалось лишь семь с половиной франков.
А ведь надо было платить еще за дрова, за уголь, за стирку белья, так что на питание оставалось совсем мало, даже при том что сестры по очереди пользовались прачечной самообслуживания, но и это обходилось по их меркам дорого.
Наконец, эти мужественные люди, связанные взаимной любовью и неизбывной благодарностью к тому, кто так много сделал для них, изо всех сил старались, чтобы князь не замечал нужды, в какой они очутились.
Для Мишеля покупали лакомства, вино, сигары. При всей бедности они пытались исполнять капризы большого ребенка, ставшего насмешливым, сварливым и, наконец, злым.
Жермена, любившая еще крепче, чем прежде, с тех пор как он стал несчастным, силилась вернуть себе его нежные чувства и преданно ухаживала за ним.
Она не могла поверить, что здорового и сильного человека может настолько истощить лихорадка, причиняемая незаживающей раной, что такую гордую, трепетную и сильную душу безвозвратно сломит безумие, что сердце, где она безраздельно царила, закроется для нее навсегда.
Нет! С этим она никогда не примирится. Мишель был ее собственностью, самым главным человеком в ее жизни. Она защитит любимого от всего: от людей, от болезни, от самой смерти!
Ничто не могло истощить ее терпение, основанного на любви и твердости характера. Сколько ни мучил ее Мишель непризнанием, придирками и нелепыми жестокими словами, она все терпела, молча удерживая слезы. Она все прощала ему.
Березов не пытался выходить из дома, вставал очень поздно, целый день сидел в единственном их кресле, непрерывно курил или дремал, и мысли его оставались замкнутыми на внушениях страшного гипнотизера, вбитыми в мозг как гвоздь в дубовую доску.
– Вам не стало лучше, мой друг? – ласково спрашивала Жермена, стараясь заглянуть ему в глаза.
Он ворчливо отвечал:
– Нет. И какое вам до этого дело?
И при этом старался избежать ее взгляда.
– Очень даже большое, Мишель, ведь я хочу вам добра.
– Если бы вы его хотели, как говорите, то сделали бы для меня то, о чем я вас прошу.
– Что же именно, мой друг?
– Вышли замуж за графа Мондье, он вас обожает… Он богат… Сделали это потому что так надо, потому что нельзя иначе.
Жермена чувствовала такую боль в сердце, словно его прокололи.
– Этот человек – негодяй, и вы причиняете мне боль, говоря так.
– Но раз это надо… А я должен застрелиться из револьвера, непременно из револьвера…
– Довольно!.. Перестаньте!.. Вы меня мучаете, Мишель! – И Жермена, не выдержав, зарыдала, побежденная бессознательной жестокостью больного.
Когда наконец ей удалось поймать его взгляд и посмотреть в упор чудесными, полными слез глазами, князя вдруг охватило чувство восторга, он словно пробудился и воскликнул:
– Как вы прекрасны, Жермена! Как вы добры… Как я вас… как я вас люблю!
Жермена вскрикнула от радости. Выдав однажды свой секрет, она уже не скрывала любви к Мишелю.
– И я люблю вас, мой друг! Ради вас я смирила свою ненависть. Умоляю вас, будьте таким как прежде! Не мучайте меня, не говорите мне того, что сейчас произнесли.
Но вскоре взгляд и слова Жермены перестали действовать, и князь опять подпал под влияние жестокого внушения. Будто раскаиваясь в непослушании приказу, он в бешенстве возвысил голос:
– Это неправда!.. Все неправда… Я вас не люблю!.. Слышите? Я вас ненавижу! Да, ненавижу всеми силами души!..
Его лицо искажалось гримасами как у безумного. Он с ужасом выкрикивал чудовищные слова, подобно тому как верующий изрыгает проклятия Богу под действием неодолимой злой силы.
Человек, более знающий, чем Жермена, кому известны симптомы действия гипноза, изученные доктором Шарко, понял бы, что Мишель перенес тяжелую душевную травму.
Но несчастной девушке об этом ничего не было известно, и она оплакивала свое разрушенное счастье и боялась за жизнь Мишеля, чье здоровье не поправлялось.
При всем своем мужестве бедняжка теряла надежду, особенно видя, как нищета давит их дом. Они творили чудеса экономии и изобретательности, чтобы противостоять страшной беде трудящегося человека – безработице. Но никто из них не высказал ни единой жалобы. Они терпели не падая духом.
Если оставалась хотя бы надежда на улучшение жизни в будущем! Наоборот, все шло к худшему. Запасы истощались, накапливались долги поставщикам продуктов. Свой заработок Бобино взял за неделю вперед, и занять было негде. Через несколько дней наступит полная нищета.
Напрасно Жермена, Берта и Мария искали хоть какого-нибудь занятия, даже совершенно им непосильного. Они ничего не находили. Решительно ничего!
И если бы приходилось голодать только им троим и Бобино!
Наборщик со своей неистощимой привычкой к шуткам говорил:
– Мы-то привыкли питаться голодом! Но как быть с бедным князем? Как ему терпеть обнищание? Тысяча чертей! Что делать?
Пришлось в конце концов лишить Мишеля лакомств и сигар, он стал невыносимо сварливым и придирчивым, жить с ним становилось невозможно. Нужны были вся любовь и все терпение Жермены, чтобы выдерживать это мучение.
Мишель всерьез считал себя сумасшедшим, и все его поведение было действительно безумным.
Его постоянно преследовали навязчивые идеи: о самоубийстве, о женитьбе Мондье на Жермене и о побеге из дому.
Он настойчиво твердил Жермене, что ей надо выходить замуж за ее палача и просьбы всякий раз постепенно переходили в приказания. Он кричал иногда так, что наверняка слышали соседи, и это могло кончиться публичным скандалом.
Один раз, когда он пребывал в особенно возбужденном состоянии, Жермена даже испугалась. Таким, кажется, она его еще не видела.
Березов сделался беспредельно злым, агрессивным, грубым.
– Порази вас гром! Долго вы еще будете держать меня взаперти?! Я же вам говорю, что вы должны выходить за Мондье! Когда вы станете его женой, я смогу покидать этот ваш постылый дом. Я сделаюсь добрым другом вам обоим. А потом… А потом… Раз вы говорите, что любите меня… Что ж… будете спать и со мной… Это же прекрасно… Что вы молчите? Черт подери! Вы скверная девка… шельма… Я вас отлуплю… как вы того заслуживаете… Потом… потом сам застрелюсь… так надо.
На этот раз девушка окончательно испугалась. Не того, что умрет – зачем нужна такая мучительная беспросветная жизнь? Она боялась, что останется беззащитным несчастный сумасшедший, который так ее любил! Гак был ей предан и кого любила она!
Жермена представила князя в одиночестве, запертого в доме для умалишенных, где его будут мучить, о чем она читала в дешевых книжонках.
Мишель в окружении врачей, считающих всех пациентов безнадежными или симулянтами; грубых и невежественных надзирателей, подвергающих пыткам холодным душем или, наоборот, ванной с горячей водой. Никогда этому не быть! Она не отдаст Мишеля на адовы муки!
И в то же время она очень испугалась его возбужденного состояния. Что он ее побьет, этого она не боялась. Разве она не была его собственностью, его вещью, так сильно любя его? Разве он не имел над ней права жизни и смерти? Да. Ее смерти, но ведь надо, чтобы эта гибель спасла его, обеспечила бы ему счастье! А если он ее изувечит и она станет ни на что не годной? Кто тогда будет за ним ухаживать до последнего своего вздоха?..
Жермена была с ним одна. Берта ушла искать работы. Мария – в прачечную, Бобино помогал в кожевенной мастерской за небольшую плату хозяину Матиса, прежде чем пойти на свою смену в наборном цехе.
Итак, они оставались вдвоем. Казалось, ничто не предвещало вспышки. Но без всякой видимой причины или повода, несчастный помешанный бросился к Жермене – то ли чтобы ударить, то ли задушить. Он крикнул бессмысленно и страшно:
– Я хочу уйти!
– Вы не уйдете, – твердо ответила Жермена.
Лицо Мишеля перекосилось, глаза налились кровью, он кричал:
– С дороги! Дай пройти!
Жермена продолжала стоять перед дверью. Тогда он сдавил ее руку своими пальцами атлета. Жермена застонала от боли.
Эта жалоба не только не отрезвила безумца, а, наоборот, еще сильнее распалила. Он закричал совершенно вне себя:
– Ее надо убить, раз она не подчиняется! Я ее задушу!.. Задушу!
Огромные кисти мужских рук охватили ее горло.
Жермена, почти потеряв сознание, спустилась на колени, не подумав или не захотев звать на помощь.
Но раздался стук в дверь, и родной голос позвал:
– Жермена, открой! Что с тобой, Жермена?
Мишель тоже узнал голос Марии, и тотчас возбуждение утихло. Он отпустил Жермену и открыл дверь, уже не помня, что произошло.
Мария уронила тюк с бельем, увидав Жермену, лежавшую на полу еле дыша, не в состоянии вымолвить слова.
Заметив, что дверь открыта, Мишель кинулся бежать, но Мария его удержала:
– Куда вы, Мишель? Останьтесь, я так хочу.
И князь безропотно покорился девочке.
– Что я такое натворил? Жермена, скажите!.. Я ничего не помню… простите меня!..
– Господи, да что же случилось? – спрашивала Мария.
– Ничего, дорогая моя, решительно ничего, – сказала Жермена, тяжело дыша, но не желая тревожить сестру. И чтобы та не задавала новых вопросов, заговорила сама: – А почему ты так скоро пришла? Я не в упрек тебе, а потому что, боюсь, тебе стало дурно, ты слишком много и не по своим силам трудишься.
Марию знобило, она слегка покашливала. Присев на стул, девушка сказала сестре:
– Да, я что-то неважно себя чувствую, мне холодно и болит в боку.
Она показала на правую сторону груди, закашлялась, поднесла платок к губам. Жермена увидала на ткани пятно розоватого цвета. Это очень встревожило, она вспомнила: такие же следы оставались на платках покойного отца, умершего от воспаления легких, его тоже знобило, и он тоже чувствовал боль в груди.
Жермена обняла сестру, ласково шепча:
– Маленькая моя… моя дорогая девочка…
– Знаешь, когда из-за двери я услышала крики Мишеля, я страшно испугалась и опрометью бросилась вверх по лестнице, совсем задохнулась. Может, все от этого? – отвечала младшая, успокаивая сестру.
Жермена взяла ее как ребенка на руки, отнесла в спальню, уложила в постель.
– Мишель! Не оставляйте меня одну! – просила Мария.
– Нет, девочка, я тебя не оставлю, – отвечал тот ласково.
– Обещайте, что вы никуда не уйдете… будете все время около меня.
– Обещаю, – сказал Березов, приступ безумия у него прошел, он успокоился с того момента, как перестал соприкасаться с Жерменой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56