Походило на то, будто страж порядка испытывал некую странную гордость, точно и сам разбой, и ловкость бандитов составляли частицу славы его страны.
А выслушав, он сказал, что не может поверить в похищение ландо злоумышленниками.
– Разбойниками? А вы точно уверены, что это были разбойники? – вопрошал он. – У нас много толкуют о такого рода преступниках, но говорят больше всего об этом иностранцы. Лично мне бандиты встречались очень редко… Иногда бывает, что группы нищих зарабатывают на пропитание, запугивая прохожих. А некоторые называют это грабежом.
Удивленный таким объяснением, консул возразил довольно резко:
– Мне кажется, что те, кто останавливает экипажи, стреляет в путешественников, захватывает их, чтобы потребовать кошелька или жизни, это и есть настоящие разбойники, но отнюдь не безобидные попрошайки.
– Согласен с вами, – ответил начальник полиции. – Но я располагаю статистическими данными о происшествиях, подобных тому, о каком вы рассказываете, и доложу вам, что они случаются не чаще, нежели крушения на железной дороге или встречи с бешеной собакой.
– Будь по-вашему. Однако я веду речь не о положении с разбоем вообще, а о конкретном случае: четыре человека, в числе которых один русский подданный, были захвачены настоящими бандитами, и я требую, чтобы вы немедленно организовали розыск пропавших и поимку преступников.
– Вы позволите дать вам хороший совет? – посмеиваясь спросил начальник полиции.
– Что ж, пожалуйста, – ответил представитель русского государства.
– Не беспокойтесь об исчезнувших господах… Они скоро вернутся сами целыми и невредимыми… А разбойники… вернее те, кого вы зовете разбойниками… люди не злые… я в этом уверен… они лишь стребуют маленький выкуп… несколько серебряных лир… сущие пустяки… и пленники вернутся здоровыми и веселыми, довольные тем, что смогут без конца рассказывать о своем приключении в опереточном стиле.
– Похоже, он получает свою долю от преступников и смеется над нами, – шепнул Бобино консулу.
– Нет, я этого так не оставлю, – твердо сказал представитель России. – Я требую немедленных мер, иначе мне придется доложить правительству его императорского величества.
Начальник полиции нахмурился и завилял. Он сказал:
– Не стоит, господин консул, разжигать из рядового дела дипломатический конфликт. Я сейчас же займусь этим и сделаю все от меня зависящее.
И попросил Бобино снова изложить показания и собственноручно их записал, благодарил, давал заверения и обещания.
В результате карабинеры обыскали неаполитанские леса километров на сорок в округе, но, разумеется, никого не поймали и не нашли. Что было, впрочем, в порядке вещей.
Тем временем три сестры с ума сходили от беспокойства.
Особенно, конечно, пребывала в смертельном страхе за судьбу князя и несказанно страдала Жермена. Она целыми днями плакала, а по ночам не могла спать.
Зато Бобино все-таки надеялся, что разбойники, вопреки тому, что говорил этот пройдоха начальник полиции, возьмут с князя большой выкуп и – тут уже подтверждал и полицейский – отпустят его, как только получат деньги.
Утром, на восьмой день после исчезновения Мишеля, в коридоре отеля раздался шум и громкие голоса. Кто-то произнес имя князя Березова, потом в их прихожей затрещал звонок, и Жермена в радости закричала:
– Это он!.. Это он!.. Это Мишель!
Она сама побежала открывать и упала в его объятия. Он говорил, обнимая ее:
– Да, это я… Это я, Жермена! Друзья! Не беспокойтесь обо мне больше! Я вернулся живым и здоровым!
Жермена, плача от радости, допытывалась, как он себя чувствует, не ранен ли. Она смотрела страстным взглядом, засыпая вопросами:
– Что с вами делали?.. Вам не причиняли боль?.. Где вы находились столько дней? Я умирала от страха за вас! Мы должны скорее уехать из этого противного места!
Сестры тоже допытывались, только более робко, а Бобино, светясь милой улыбкой, порывался, в свою очередь, вставить слово в общий хор радостных и тревожных слов.
А князь, здороваясь со всеми, рассеянно пожал Бобино руку и не выказывал к нему прежнего братского отношения, всегда так радовавшего типографского рабочего, хотя ведь юноша не навязывался в дружбу знатному барину. Мишель сам почти насильно заставил относиться к себе как к близкому и звать на «ты».
Сейчас парень прямо застыл от холодного рукопожатия князя и от его обращения на «вы».
Бобино просто не знал, как теперь себя вести, когда князь устало и равнодушно сказал:
– А! Это вы… Рад вас видеть, право, очень рад, – и, повернувшись к нему спиной, стал обнимать Берту и Марию, любовь к ним не была искалечена внушениями Мондье, и князь говорил нежные, ласковые слова. – Милые мои детки! Дорогие мои сестрички! – твердил он, обнимая и целуя их. При этом Мишель даже весь преобразился от радости. – Как долго тянулось время вдали от вас, как я тревожился… Я уже терял надежду вернуться к вам… Думал, как вы будете жить без меня? А вы, я уверен, тоже скучали о старшем брате?
При словах старший брат русский осекся, будто сказал нечто недозволенное.
Он по-прежнему испытывал братскую любовь к сестрам, такую же сильную, как тогда, когда был переполнен нежной страстью к Жермене. Но сейчас это потускнело, почти погасло под воздействием гипноза, и молодой человек спрашивал себя: откуда, почему возникло в уме название старший брат, ничего, собственно, не означавшее для него.
Только один Бобино, которого удивили вид и странное поведение князя, отметил его замешательство.
Обеспокоенный переменой в облике и манерах Березова, человека столь выдержанного, и желая разобраться в происходящем, Бобино начал задавать вопросы.
– Скажите, пожалуйста, что с вами там происходило?
Князь ответил спокойно, будто с ним не случилось ничего необычного.:
– Меня увезли люди в масках… очень далеко… с завязанными глазами… часть ночи… с разбойниками… с очень симпатичными людьми!..
– А что они делали с вами эти восемь дней?
– Очень хорошо ухаживали… я жил в подземном дворце… с электрическим освещением… везде пышные ковры, мебель дорогой работы… Предметы, какие бывают в самых богатых домах… прекрасная кухня… дорогие вина… И люди… Люди… благовоспитанные… как в лучшем обществе…
– Но почему же вас захватили в плен?
– Не знаю…
– И они отпустили вас так просто… не потребовав выкупа?
– Честное слово, не знаю… не думаю…
– Зачем же все-таки они позволили убить некоторых из своих, чтобы захватить нас? Ради чего такая жертва с их стороны, если они не хотели выкупа?
– Не знаю… – ответил князь со скучающим усталым выражением в голосе.
– Что касается месье де Шамбое… его слуг… мы ничего о них не знаем, – продолжал Бобино. – Это по меньшей мере подозрительно… Они исчезли вовремя, когда мы начали драться с разбойниками… Здесь что-то нечисто…
– Ничего подозрительного тут нет! Месье де Шамбое – настоящий джентльмен… Он мой друг! Сделайте одолжение, прошу вас не говорить о нем ничего плохого! – неожиданно горячо заступился князь.
Бобино, совершенно озадаченный ответом, расстроенный непривычно сухим и холодным тоном, грустно замолчал и посмотрел на Жермену, та тоже была в недоумении.
Она попыталась продолжать расспросы, надеясь, что Мишель обмолвится каким-нибудь словом, что позволит разгадать некую тайну, почти наверняка страшную.
– Скажите все-таки, эти люди, что вас похитили, эти разбойники, кто же они такие? Знаете ли вы их имена, видели ли их лица, могли бы их узнать? Ведь, быть может, вы помогли бы полиции…
Мишель довольно резко прервал Жермену:
– Повторяю, они очень хорошие люди! Предупредительные, вежливые, обходительные. Почему вы настроены против них? Они не сделали мне ничего плохого… Оставим это, мне надоело. Побеседуем лучше о другом.
Заметили, что на все вопросы князь отвечал либо очень неопределенно, либо с раздражением, удивлявшим и огорчавшим друзей. Его словно подменили: всегда добрый, благожелательный и умный, он стал раздражительным, и его ясная мысль будто затуманилась.
Бобино, Жермена и сестры думали со страхом: не подвергали ли Мишеля каким-нибудь мучениям, что подействовали на его психику…
Всеми способами друзья пытались его развлечь. Распорядились подать в комнату вкусный ужин с бордо, его ценил Мишель, хотя пил очень немного. Застолье в кругу близких князю как будто понравилось. Он выказывал дружеское расположение к Жермене и ее сестрам, но с Бобино обращался холодно, точно затаив что-то против него; это все более огорчало и беспокоило типографа.
Жермена еще сильнее, конечно, страдала, видя, как переменился Мишель. Хотя он говорил с ней приветливо и вежливо, прежней страстной любви больше не чувствовалось, остались только учтивость хорошо воспитанного мужчины и чисто приятельская симпатия. Пальцы уже не касались ее руки с трепетом, и в голосе не звучали привычные ласковые интонации.
Хорошо поев и сказав несколько приветливо-сдержанных фраз, Мишель объявил, что очень устал и хочет спать. Жермена не знала что и подумать, когда он, уходя, лишь пожал ей руку. Она шептала про себя:
«Он меня больше не любит… Я это вижу… Я чувствую это… А я!.. Господи, Боже мой!.. Если бы он знал о моем секрете! О секрете, что мучает меня с первого дня, как я его увидела. Нет! Я буду бороться, я лучше умру!.. Он ничего не узнает… Теперь в особенности!..»
ГЛАВА 8
Проснувшись очень рано, Березов остался в спальне разбирать почту.
Он вскрывал большие пакеты, накопившиеся за неделю, распечатывал письма, бросал в корзину те, что считал ненужными, ставил пометки на требующие ответа, откладывал, чтобы прочесть, послания близких.
Бегло просмотрев несколько газет, позевав над политикой, пожав плечами над светской хроникой и нахмурясь при чтении идиотских сплетен, называемых «бульварными», князь позвонил и попросил подать завтрак.
– Месье будет кушать один? – спросил слуга.
– Да, и в своей комнате.
Не спеша закусив, выпив кофе и ликера, спокойно подымив первой папиросой, столь любимой завзятыми курильщиками, он взял четыре листа, испещренных мелким, убористым почерком.
Прочитав, он снова закурил и, глядя на кольца голубого дыма, задумался:
«Милый Морис! Он, видимо, всерьез… Похоже, что это настоящая любовь с первого взгляда!.. А почему бы и нет? Сколько страсти! Но, может быть, он идеализирует свой предмет со свойственной художнику пылкостью…»
Было уже два часа пополудни, четырнадцать, как говорят в Италии, где циферблаты делятся на двадцать четыре части.
Вместо того чтобы по обыкновению отдохнуть в это время, князь постучал в комнату Жермены.
Девушка, как всегда, протянула руку, и он с привычной вежливостью поцеловал.
– Добрый день, дорогая Жермена.
– Добрый день, Мишель… дорогой друг.
– Хорошо ли почивали?
– Прекрасно!.. А вы, мой милый пленник?
– Вот странность: я и забыл о времени, проведенном в неволе.
– Вы поздно проснулись?
– Нет, но я возился с почтой.
– Было ли в ней что-нибудь для нас?
– Да, много самых нежных приветов от нашего дорогого Вандоля.
– Благодарю. А что он поделывает, наш милый Морис?
– Он влюблен… И, кажется, всерьез. Могу прочесть его письмо, если вас интересует, конечно. А вам не хочется выйти на воздух?
– Нет, лучше побудем здесь. Сестры пошли погулять с Бобино.
– Прекрасно! Значит, мы останемся наедине… как влюбленные… как положено в нашем возрасте и… Но довольно шуток… Как мы договорились в Париже, вы – моя милая сестричка, а я – ваш старший брат.
Жермена, слушая веселую болтовню Мишеля, думала:
«Я, наверное, ошиблась, он все такой же… Вчера он был усталый, больной, просто сдали нервы…»
И она сказала:
– Так прочтите же письмо… Вы мне доставите большое удовольствие.
– Вот, слушайте.
«Дорогой Мишель, не писал так долго не потому, что погрузился в суету парижской жизни, в эту работу бездельников и не из-за лени.
Только событие, которое решает мою судьбу, оказалось причиной долгого молчания.
Кончаю предисловие, можешь счесть его извинением, и приступаю к рассказу.
Суть его проста – я влюблен!
Не смейся, князь Мишель! Ты больше, чем кто-нибудь другой, можешь мне посочувствовать. Тебе я могу излить душу, ведь между нами много общего.
Итак, я влюблен! Вернее, я безумно, страстно, благоговейно люблю прелестное, божественное создание.
Мне не хватает слов, чтобы описать ее тебе. Стоит закрыть глаза, как прелестный образ встает передо мной, я вижу ее нежные, полные очарования черты глазами художника и влюбленного и рисую ее по воображению.
Моя возлюбленная – блондинка, но цвет ее волос совершенно особенный, неповторимый. Он не по-флорентийски пепельный, не солнечный, как у спелого колоса. Он словно присущ только ей и создан как будто для одного меня, чтобы я увидел идеал, который так долго искал.
Цвет ее волос дивно сочетается с темными глазами. Я не представлял себе ни брюнеток голубоглазых, как твоя Жермена, ни блондинок с черными очами, как моя Сюзанна.
Да, ее зовут Сюзанной… Это имя звучит как музыка! Мягкий взгляд ее прекрасен, великолепна сдержанная улыбка, она вся восхитительна. Она олицетворяет совершенный образ женщины, здоровой телом и душой!
Вместе с тем она парижанка до ногтей, до завитков на затылке, до носков туфелек, таких маленьких! Парижанка во всех своих движениях, непосредственных, не испорченных современным воспитанием.
В ее наружности нет ничего общего с небьющимися куклами, сделанными по американскому образцу словно для того, чтобы бесить человека.
Моя возлюбленная – настоящая женщина! Ей восемнадцать лет, и она богата. Увы! Слишком богата…
У нее нет матери, она живет под надзором бедной родственницы, очень хорошей женщины.
Отец любит ее до безумия, но – увы! – это человек из высшего общества, еще молодой, он утешается в своем вдовстве, ведя жизнь весьма рассеянную.
Он встречается с дочерью только урывками: иногда за обеденным столом или когда идет с ней в театр, но вообще очень ее балует, а она его обожает.
Но этот неуёмный папенька не может сидеть на месте, все время разъезжает по курортам и мечется повсюду, как будто может быть вездесущим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56