Понимаете ли, Курт, перед тем как послать Анну в Англию, Фогель убил ее. Боюсь, что Анны больше не существует. Анна мертва.
Голос Нойманна теперь доносился до нее откуда-то издалека, словно из противоположного конца длинного туннеля.
— Как же получилось, что такая красивая, умная и образованная женщина, как Анна Катарина фон Штайнер, стала такой?
— Это очень хороший вопрос, — пробормотала она, а затем усталость наконец-то взяла верх, и она уснула.
Это сохранилось только в ее снах, которые заботливо уносят ее от реальных забот в далекое прошлое. Теперь она видит это отдельными отрывочными эпизодами — украденные воспоминания. Иногда она видит своими собственными глазами, как будто вновь переживает это, а иногда сон показывает ей происходившее со стороны, и она ощущает себя зрителем на трибуне.
Этой ночью она вновь переживает давние события.
Она лежит у озера. Папа позволяет ей гулять одной. Он знает, что она не полезет в воду — вода слишком холодная для купания, — и знает, что она любит в одиночестве вспоминать о матери.
Уже осень. Она принесла с собой одеяло. Высокая трава на краю озера еще сырая после утреннего дождя. Ветер раскачивает верхушки деревьев. Еще выше с громкими криками кружит большая стая грачей. Деревья сбрасывают оранжевые и алые листья. Она смотрит, как листья плавно летят вниз, словно падающие крошечные воздушные шарики, и опускаются на взволнованную ветром воду.
И тогда, провожая взглядом очередной лист, видит мужчину, стоящего под деревьями на другом берегу озера.
Он очень, очень долго стоит неподвижно, наблюдая за ней, а потом направляется в ее сторону. На нем сапоги и длинная куртка. Под правой рукой он несет двустволку с откинутыми стволами. Волосы и борода у него слишком длинные, а глаза красные и слезящиеся. Когда он подходит ближе, она видит, что висит у него на поясе. Это пара окровавленных кроликов. Мертвые они кажутся до нелепости длинными и тонкими.
Папа называет таких людей одним словом: браконьеры. Они приходят на не принадлежащую им землю и убивают там животных — оленей, кроликов и фазанов. Ей всегда кажется, что это слово очень смешное — браконьер. Ведь браком называют свадьбу. Так можно назвать человека, который часто женится. Теперь она вспоминает об этом, видя приближающегося незнакомца, и ее губы растягиваются в улыбке.
Браконьер спрашивает, можно ли присесть рядом с нею, и она говорит ему: да, можно.
Он садится на корточки и кладет ружье в траву.
— Ты здесь одна? — спрашивает он.
— Да. Мой отец говорит, что можно...
— А где твой отец?
— Он в доме.
— И не придет сюда?
— Нет.
— Я хочу показать тебе одну штуку, — говорит он. — Кое-что такое, что тебе понравится.
Его глаза сделались совсем влажными будто он вот-вот заплачет. Он улыбается; зубы у него черные и гнилые. Ей впервые становится страшно. Она пытается встать, но он хватает ее за плечи и валит на одеяло. Она пытается кричать, но он затыкает ей рот большой волосатой рукой. Внезапно он наваливается на нее всей своей тушей, и она чувствует себя словно парализованной его тяжестью. Одной рукой он задирает ей платье и раздирает нижнее белье.
Боль не похожа ни на что такое, что ей когда-либо доводилось испытывать. Ей кажется, будто ее раздирают пополам. Он держит ее руки за головой одной рукой, а второй продолжает затыкать рот, так что она не может кричать. Она чувствует, как к ее ноге прижимаются еще не остывшие тела убитых кроликов. Потом лицо браконьера искажается, как будто ему самому сделалось больно, и все прекращается так же внезапно, как и началось.
Он снова говорит:
— Видала кролей? Видала, что я сделал с этими кролями?
Она пытается кивнуть, но грязная ручища, зажимающая ей рот, давит с такой силой, что она не может пошевелить головой.
— Если ты когда-нибудь скажешь хоть кому-нибудь о том, что здесь сегодня произошло, я сделаю с тобой то же самое. А потом и с твоим отцом. Я застрелю вас обоих и привешу ваши бошки к своему поясу. Ты меня слышишь, девчонка?
Она начинает плакать.
— Ты очень плохая девчонка, — говорит он. — О да, теперь я это вижу. Я же знаю, что на самом деле тебе это понравилось.
А потом он снова делает с ней то же самое.
Ее начинает трясти. Такого с ней еще никогда не бывало во сне. Кто-то зовет ее по имени: «Кэтрин... Кэтрин... Проснитесь!» "Странно, — думает она, — почему он называет меня Кэтрин? Мое имя — Анна..."
Хорст Нойманн еще раз с силой потряс ее и прокричал:
— Кэтрин, проснитесь, черт возьми! У нас серьезные неприятности!
Глава 59
Линкольншир, Англия
Ровно в три часа ночи «Лизандер» пробился через плотные облака и совершил посадку на взлетно-посадочной полосе небольшой авиабазы Королевских ВВС, расположенной в двух милях от города Гримсби. Альфреду Вайкери еще никогда не доводилось летать на самолете, и сейчас ему совершенно не хотелось приобретать этот опыт. Сильный ветер на протяжении всего полета из Лондона сотрясал и подбрасывал самолет, и, когда машина подрулила к невзрачному домику, в котором располагались дежурные службы авиабазы, Вайкери почувствовал, что никогда в жизни так не радовался возможности попасть в какое-нибудь казенное помещение, как сейчас.
Пилот выключил мотор, а бортмеханик, не дожидаясь, пока остановится пропеллер, открыл дверь фюзеляжа. Вайкери, Гарри Далтон, Клайв Роач и Питер Джордан поспешно спустились на землю. Их встречали двое: молодой осанистый офицер ВВС и мужчина постарше, грубоватого вида, с рябым лицом, одетый в сильно поношенный плащ.
Офицер первым протянул руку, представился сам и представил своего спутника:
— Командир эскадрильи Эдмунд Хьюз. А это главный суперинтендант полиции графства Линкольншир Роджер Локвуд. Прошу вас, проходите в нашу дежурку. Там не слишком роскошно, но зато сухо. Мы устроили там для вас нечто вроде командного пункта.
Прибывшие прошли внутрь.
— Конечно, здесь будет не так удобно, как в ваших лондонских апартаментах... — продолжал рассыпаться в любезностях гостеприимный летчик.
— Вы удивитесь, но это совсем не так, — отозвался Вайкери. Им выделили небольшую комнатку с окном на летное поле. На одной стене висела крупномасштабная карта Линкольншира, а напротив нее располагался стол с парой видавших виды телефонов. — Замечательное помещение.
— У нас есть также радиосвязь и телетайп, — сообщил Хьюз. — Мы даже в состоянии раздобыть для вас немного чая и сэндвичей с сыром. Как вы смотрите на то, чтобы перекусить?
— Будем благодарны, — искренне произнес Вайкери. — У нас был долгий день.
Хьюз вышел, и инициативу взял на себя суперинтендант Локвуд.
— Мы расставили людей на всех крупных дорогах отсюда до самого Уоша, — сказал он, тыча толстым пальцем в карту. — В мелких деревнях у нас только констебли на велосипедах. Боюсь, они мало что смогут сделать, если даже и увидят их. А вот когда они доберутся до побережья, у них начнутся проблемы. Мы выставили кордоны здесь, здесь, здесь и здесь. Там мои лучшие люди с патрульными автомобилями и фургонами. И все они при оружии.
— Очень хорошо. А как насчет самого берега?
— Я отрядил по человеку в каждый док и на каждый причал по всему Линкольншире кому побережью и устью Хамбера. Если они попытаются угнать лодку, я сразу же узнаю об этом.
— Что вы скажете об открытых берегах?
— Здесь другая история. Мои возможности довольно ограничены. Много моих хороших парней ушло в армию, как, впрочем, и везде. И еще — я знаю эти воды. Я сам моряк, пусть и любитель. И я не хотел бы нынче ночью выйти в море ни на одной из тех лодок, которые был бы в состоянии спустить на воду с пляжа.
— Не исключено, что погода окажется самым лучшим союзником из всех, на кого мы можем рассчитывать.
— Угу. И еще один вопрос, майор Вайкери. Что вы скажете: мы все еще должны делать вид, будто верим, что вы гоняетесь за парой простых уголовников?
— Несомненно, суперинтендант, несомненно. Именно их мы с вами и ловим.
* * *
Перекресток шоссе А16 и одной из второстепенных дорог находился чуть ли не прямо на выезде из городка Лаута. Здесь Нойманн намеревался свернуть с А16 в сторону побережья, добраться до следующего перекрестка и направиться по местной дороге дальше к северу в направлении Клиторпа. Но его план столкнулся с проблемой. На перекрестке стояла половина всех полицейских, имевшихся в Лауте. Нойманн увидел, самое меньшее, четверых. Заметив приближающуюся машину, они принялись светить и мигать фонариками, приказывая ему остановиться.
Кэтрин, наконец-то проснувшаяся, вскинула голову.
— Что происходит?
— Боюсь, что мы приехали на вокзал, — ответил Нойманн, плавно тормозя. — Они, несомненно, ждали именно нас. И нам нужно без лишних разговоров выпутываться из этой кутерьмы.
Кэтрин достала свой «маузер».
— А кто говорит о разговорах?
Один из констеблей — в руке у него было охотничье ружье — шагнул вперед и постучал в водительское окно. Нойманн опустил стекло и высунулся.
— Добрый вечер. Что случилось?
— Потрудитесь выйти из машины, сэр.
— Да я уже выхожу. Правда, уже очень поздно, я устал, погода отвратительная, а мне все же хочется до утра добраться до места.
— И куда же вы едете, сэр?
— В Кингстон, — не задумываясь, ответил Нойманн, хотя ясно видел, что констебль уже засомневался в его истории. Второй констебль подошел к другой дверце машины, у которой сидела Кэтрин. Еще двое стояли сзади по бокам фургона.
Полицейский открыл дверь Нойманна и направил ружье ему прямо в лицо.
— Вот и отлично. Поднимите руки, чтобы я их хорошо видел, и выходите. Медленно и спокойно.
Дженни Колвилл сидела в глубине темного фургона, привалившись к стенке. Руки и ноги у нее были связаны, рот заткнут. Запястья болели. Болела шея. Болела спина. Сколько времени она находится на полу фургона? Два часа? Три часа? А может быть, и все четыре? Когда фургон замедлил ход, она позволила себе краткий проблеск надежды. «Может быть, сейчас все закончится, и я смогу вернуться в Хэмптон-сэндс, и там будут и Мэри, и Шон, и папа, и все будет так же, как было до того, как он там появился, и окажется, что все это был дурной сон, и...» Она одернула себя. Лучше быть реалисткой. Лучше думать о том, что происходит на самом деле.
Она следила за своими похитителями на переднем сиденье. Они долго говорили вполголоса по-немецки, потом женщина заснула, а теперь Нойманн тряс ее за плечо и пытался разбудить. Впереди, сквозь ветровое стекло, Дженни видела свет — метавшиеся из стороны в сторону лучи. Она подумала, что полицейские, если им нужно перегородить дорогу, обязательно возьмут с собой фонарики. Неужели это возможно? Неужели они уже знают, что в машине едут немецкие шпионы, которые похитили ее? Неужели ее уже ищут?
Фургон остановился. Она видела сквозь стекла двоих полицейских, стоявших перед фургоном, и слышала снаружи, совсем недалеко от себя, шаги и голоса еще двоих. Она слышала, как полицейский постучал в окно. Она видела, как Нойманн опустил стекло в окне. Она видела, что в руке он держал пистолет. Дженни перевела взгляд на женщину. У нее тоже было оружие.
В этот момент она вспомнила, что случилось в сарае. На пути у них оказались двое, ее отец и Шон Догерти, и они убили обоих. Вполне возможно, что они убили еще и Мэри. Они не сдадутся только потому, что им так прикажут какие-то сельские полицейские. Они убьют полицейских точно так же, как ее отца и Шона.
Дженни услышала, как открылась дверь, слышала, как полицейский, повысив голос, потребовал, чтобы они вышли. Она знала, что сейчас произойдет. Они не выйдут, а начнут стрелять. И тогда все полицейские погибнут, и она, Дженни, снова останется с ними одна.
Она должна предупредить их!
Но как это сделать? Говорить она не могла, потому что Нойманн туго завязал ей рот.
Она могла сделать только одно.
Она подняла ноги и изо всех сил ударила в стену фургона.
* * *
Хотя поступок Дженни Колвилл не достиг той цели, к которой она стремилась, он хотя бы позволил одному из офицеров — тому, который стоял возле Кэтрин Блэйк, — принять более милосердную смерть. Когда он повернул голову на звук, Кэтрин вскинула «маузер» и выстрелила в него. Превосходный глушитель пистолета пригасил звук выстрела; когда Кэтрин Блейк стреляла из своего оружия, слышался только звук удара бойка по капсюлю гильзы. Пуля, пробив стекло, попала констеблю в челюстной сустав и срикошетировала в мозг. Полицейский умер раньше, чем его тело опустилось на раскисшую обочину дороги.
Вторым умер тот констебль, который разговаривал с Нойманном, но смертельный выстрел сделал не Нойманн. Он лишь с молниеносной быстротой выбросил вперед правую руку и отшвырнул в сторону направленный на него ствол дробовика. Кэтрин развернулась всем телом и выстрелила в открытую дверь. Пуля попала констеблю точно в середину лба и вышла через затылок. Он упал навзничь на шоссе.
Нойманн вывалился из двери и перекатился по дороге. Один из офицеров, стоявших позади, выстрелил, но попал выше его головы, выбив стекло в полуоткрытом окне. Нойманн два раза быстро нажал на спусковой крючок. Первая пуля угодила констеблю в плечо, заставив его развернуться. Вторая попала прямо в сердце.
Кэтрин выскочила из кабины и, перехватив пистолет в обе руки, прицелилась в темноту. С противоположной стороны автомобиля ее действия повторял Нойманн, с той лишь разницей, что он все еще лежал плашмя на асфальте. Оба ждали, не шевелясь, не издавая ни звука, и напряженно вслушивались в темноту.
Четвертый констебль понял, что лучше всего будет бежать за помощью. Он повернулся и кинулся в темноту, но, увы, через несколько шагов оказался в поле зрения Нойманна. Немец тщательно прицелился и выстрелил два раза подряд. Последний из четверых полицейских споткнулся, с грохотом уронил тяжелое ружье на асфальт, упал и умер.
* * *
Нойманн подтаскивал трупы к задней стенке фургона. Кэтрин распахнула грузовую дверь. Дженни с широко раскрывшимися от ужаса глазами вскинула руки, пытаясь прикрыть голову. Кэтрин подняла руку с пистолетом и ткнула дулом прямо в лицо Дженни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83