Догерти проехал по мосту и остановился рядом с Нойманном. На солнце наплыло большое облако. Нойманн сразу задрожал от холода, поднялся, и они вместе с Догерти направились к деревне, ведя свои велосипеды за рули. Ветер посвистывал в трещинах старых могильных камней на кладбище. Нойманн поднял воротник пальто.
— Знаете, Шон, весьма вероятно, что мне придется довольно скоро и в большой спешке покинуть вас.
Догерти с окаменевшим лицом посмотрел на Нойманна и снова перевел взгляд на дорогу.
— Расскажите мне о лодке.
— В самом начале войны я получил из Берлина указание организовать на Линкольнширском побережье окно для выхода агента, чтобы он мог добраться до подводной лодки в десятимильной зоне, — ответил Догерти. — Моряка зовут Джек Кинкэйд. У него есть небольшая рыбацкая лодка, он живет в Клиторпсе, это город в устье Хамбера. Я видел эту лодку. Она не в слишком хорошем состоянии, иначе ее отобрали бы для флота, но десять миль пройдет свободно.
— А Кинкэйд? Что ему известно?
— Он думает, что я связан с черным рынком. Кинкэйд не слишком боится участвовать во всяких противозаконных делишках, но, я подозреваю, не согласился бы работать на абвер. Я заплатил ему сто фунтов и велел быть наготове, чтобы сделать дело по первому требованию в любое время дня или ночи. И предупредил, что заблаговременных предупреждений может и не быть.
— Свяжитесь с ним сегодня же, — велел Нойманн. — Скажите, что мы скоро к нему приедем.
Догерти кивнул.
— Мне не поручали делать вам такое предложение, — сказал Нойманн после небольшой паузы, — но я не могу об этом не сказать. Мне кажется, что, когда я уеду, вам и Мэри стоит отправиться вместе со мной.
Догерти усмехнулся.
— И что я, по вашему мнению, буду делать в этом треклятом Берлине?
— Прежде всего, сохраните жизнь, — ответил Нойманн. — Мы слишком сильно наследили здесь, а британцы далеко не такие дураки, какими нам хотелось бы их считать. Они отыщут вас. А тогда вам останется одна дорога — прямиком на виселицу.
— Я уже думал об этом. Много хороших людей отдали свои жизни за правое дело. Мой брат, например. И мне не жалко своей.
— Прекрасная речь, Шон. Но не будьте дураком. Я сказал бы, что вы поставили не на ту лошадь. Вы отдадите жизнь вовсе не за правое дело. Вы умрете из-за того, что занимались шпионажем в пользу врага — нацистской Германии. Гитлеру и его друзьям нет ровным счетом никакого дела до Ирландии. И то, что вы помогаете им, никак не поможет освобождению Северной Ирландии от английского ига — ни сегодня, ни завтра. Вы меня понимаете?
Догерти ничего не ответил.
— И вам стоит спросить себя еще об одной веши. Вы можете пожертвовать своей собственной жизнью, но как насчет Мэри?
Догерти резко повернулся к немцу:
— Что — Мэри?
— Мэри известно, что вы были шпионом абвера, ей известно, что я был засланным агентом. Если британцы узнают об этом, они не слишком обрадуются. Она попадет в тюрьму, причем очень надолго — если ей повезет. А если не повезет, то они повесят и ее вместе с вами.
Догерти махнул рукой:
— Мэри они не тронут. Она ничего не делала.
— Такие вещи обычно называют соучастием, Шон. Мэри была соучастницей вашей шпионской деятельности.
Некоторое время Догерти шел молча, обдумывая слова Нойманна.
— Что, черт возьми, мне делать в Германии? — сказал он наконец. — Не нужна мне никакая Германия.
— Фогель может устроить для вас переезд в третью страну — Португалию или, скажем, Испанию. Ему, может быть, даже удастся вернуть вас в Ирландию.
— Мэри никогда туда не поедет. Она ни за что не согласится оставить Хэмптон-сэндс. Если я отправлюсь с вами, мне придется ехать одному, а ее оставить здесь, одну против всех этих проклятых британцев.
Они добрались до паба «Хэмптон-армз». Нойманн прислонил велосипед к стене, Догерти последовал его примеру.
— Дайте мне время подумать, — сказал Догерти. — Я поговорю с Мэри и дам вам ответ завтра утром.
В пабе не было посетителей; только хозяин стоял за стойкой и от нечего делать перетирал стаканы. В камине пылало сильное пламя. Нойманн и Догерти сняли пальто, повесили их на крючки, приделанные к стене рядом с дверью, и сели за самый ближний к огню столик. В меню сегодня было только одно блюдо — пирог со свининой. Они заказали два пирога и две кружки пива. Огонь был невыносимо жарким. Нойманн сразу снял свитер. Через несколько минут хозяин принес пироги, и они заказали еще пару пива. С утра Нойманн помогал Шону чинить изгороди и сильно проголодался. Он оторвался от тарелки лишь один раз, когда дверь открылась и в паб вошел очень крупный мужчина. Нойманн уже не раз видел его в деревне и знал, кто он такой. Мартин Колвилл, отец Дженни.
Колвилл заказал виски и остался возле стойки. Нойманн доедал последний пирог и время от времени поглядывал на него. Колвилл был высоким массивным мужчиной с черными волосами, падавшими на глаза, и испещренной седыми прядками черной бородой. Одет он был в засаленное и намертво пропитавшееся запахом машинной смазки пальто. Кожа на его огромных, всегда грязных руках была покрыта ссадинами и трещинами. Колвилл одним большим глотком выпил первую дозу виски и заказал вторую. Нойманн доел пирог и закурил сигарету.
Колвилл так же залпом опрокинул второй стакан виски и повернулся к Догерти и Нойманну.
— Я хочу, чтобы ты держался подальше от моей дочери, — сказал он. — Я слышал, что тебя видели в деревне вместе с нею. Так вот, меня это вовсе не радует.
— Не отвечайте ему, — процедил сквозь сжатые зубы Догерти.
— Мы с Дженни иногда проводим время вместе, потому что мы друзья, — сказал Нойманн. — Только и всего.
— Думаешь, я тебе поверю? Ты хочешь задрать ей юбку. Заруби себе на носу — Дженни не из тех девок, с которыми проходят эти штуки.
— Если честно, то мне плевать, во что вы верите, а во что нет.
— Я спускал ей, когда она шлялась к этому вот Пэдди и его бабе, но не потерплю, чтобы вокруг нее ошивались такие, как ты. Она не про тебя, понял? И если я когда-нибудь еще услышу, что ты снова липнешь к ней, — Колвилл ткнул толстым черным пальцем в сторону Нойманна, — я с тобой разберусь по-своему.
— Кивните ему, улыбнитесь, и дело с концом, — шепотом подсказал Догерти.
— Она любит проводить время с Шоном и Мэри, потому что они заботятся о ней. Ей у них приятно и тепло, в их доме она чувствует себя в безопасности. Чего я не могу сказать о ее родном доме.
— Что делается у Дженни дома, тебя ни вот на столечко не касается. Так что не суй туда свой поганый нос! И если в твоей дурной башке есть хоть капля мозгов, ты будешь обходить мою дочь за милю!
Нойманн раздавил недокуренную сигарету в пепельнице. Догерти был прав. Ему следовало спокойно сидеть и держать рот на замке. Меньше всего на свете ему сейчас стоило ввязываться в драку с одним из местных жителей. Он смерил Колвилла взглядом. Он знал этот тип людей. Ублюдок всю свою жизнь терроризировал всех окружающих, включая его собственную дочь. Нойманну очень хотелось, воспользовавшись возможностью, поставить его на место. «Если я покажу ему, как бывает плохо, когда бьют, он, может быть, больше не будет обижать Дженни?» — подумал он.
— Ты что задумал? Хочешь навалять мне тумаков? — Нойманн перешел на тот же вызывающий тон, каким с ним говорил Колвилл. — Ты ведь только так отвечаешь на все, что тебе ни скажут, верно? Как только случается что-то такое, что тебе не по нутру, ты, чтобы отвести душу, бежишь почесать о кого-нибудь кулаки. Потому-то Дженни и проводит столько времени у Догерти. Чтобы не оставаться рядом с тобой.
Лицо Колвилла напряглось.
— Кто ты такой, мать твою? — спросил он. — Не верю ни слову из того, что ты о себе наболтал.
Он несколькими быстрыми шагами пересек паб, схватился за стол, за которым сидели Нойманн и Догерти, и отшвырнул его в сторону.
— Ну, сейчас я из тебя сделаю отбивную!
Нойманн легко вскочил на ноги.
— Может, сделаешь, а может, и нет.
* * *
Вокруг двоих мужчин, затеявших драку, откуда ни возьмись собралась кучка односельчан, чутьем угадавших приближение забавы. Колвилл нанес размашистый хук справа, от которого Нойманн легко уклонился. Колвилл ударил еще дважды. Нойманн так же уклонился, отводя голову всего на несколько дюймов. Кулаками он прикрывал лицо и, не отрывая глаз, следил за Колвиллом, не переходя в атаку. Он понимал, что, при их разнице в росте, он при попытке подойти на дистанцию для удара может дать Колвиллу возможность ухватить его своей ручищей, и тогда ему вряд ли удастся вырваться. Ему следовало ждать, пока Колвилл допустит ошибку. И тогда он перейдет в атаку и как можно быстрее покончит с этой историей.
Колвилл несколько раз еще сильнее махнул кулаками. Он уже запыхался и устал. Нойманн заметил, что на его лице появилась растерянность. Выставив руки вперед, Колвилл, как разъяренный бык, ринулся на противника. Нойманн быстро отступил в сторону и поставил Колвиллу подножку. Тот тяжело рухнул ничком. Нойманн быстро подскочил и, когда Колвилл поднялся на четвереньки, дважды пнул его в лицо. Приняв третий пинок на свое могучее предплечье, Колвилл сумел подняться на ноги.
Нойманн все же смог разбить ему нос. Из обеих ноздрей в рот стекали струйки крови.
— Хватит с тебя, Мартин, — сказал Нойманн. — Давай, остановимся на этом и пойдем пить пиво.
Колвилл ничего не ответил. Шагнув вперед, он выбросил левую руку, целясь в корпус своего противника, и одновременно нанес мощный удар правой наотмашь. Этот удар Нойманн прозевал. Кулак угодил ему в скулу и рассек кожу. Нойманну показалось, будто ему врезали кувалдой. В голове гудело, из глаз потекли слезы, изображение всего окружающего расплылось. Он мотнул головой, чтобы прийти в себя, и сразу вспомнил Париж — как он лежал в грязном переулке возле кафе, его собственная кровь смешивалась в луже с дождевой водой, а эсэсовцы целой толпой избивали его, топтали ногами, пинали куда попало, лупили кулаками, рукоятками пистолетов, винными бутылками, всем, что попадалось под руку.
Колвилл, ободренный успехом, попытался нанести еще один столь же беспощадный удар. Нойманн присел, извернулся и, выбросив ногу вбок, нанес сильный удар точно по правой коленной чашечке Колвилла. Громила закричал от страшной боли. Нойманн быстро пнул его еще три раза. Колвилл захромал; Нойманн подумал, не перестарался ли он — так ведь можно было сместить или вовсе разбить коленную чашечку. А Колвилл явно испугался. Ему, вероятно, никогда еще не приходилось сталкиваться ни с кем, кто дрался бы так же, как его сегодняшний противник.
Нойманн продолжал сдвигаться вправо, вынуждая Кол-вилла опираться на поврежденную ногу. Тот с трудом мог стоять. Нойманн решил, что с его противником покончено.
Однако когда он уже направился к двери паба, Колвилл переместил свой вес на здоровую ногу и метнулся вперед. Потерявший осторожность Нойманн не успел увернуться. Колвилл врезался в него и прижал к стене. Нойманну показалось, что он попал под грузовик, у него перехватило дыхание. А Колвилл яростно боднул его головой, угодив в подбородок. Нойманн прикусил язык и почувствовал, как в рот хлынула кровь.
Прежде чем Колвилл успел нанести следующий удар, Нойманн изо всех сил вогнал колено в его пах. Колвилл сложился вдвое, попытался закричать, но не смог. Нойманн еще раз ударил коленом, на сей раз в лицо Колвилла. Послышался хруст костей. Нойманн шагнул вперед, поднял руку и ударил Колвилла локтем по голове сбоку.
Колени Колвилла подогнулись, и он осел наземь, почти теряя сознание.
— Лучше не пытайся вставать, Мартин, — сказал ему Нойманн. — Если в твоей дурной башке есть хоть капля мозгов, то ты будешь сидеть там, где сидишь.
А потом Нойманн услышал дикий крик. Он вскинул голову и увидел, что к нему со всех ног мчится Дженни.
В ту ночь Нойманн долго лежал с открытыми глазами. Сначала ему удалось заснуть, но вскоре он проснулся от боли, а потом лежал неподвижно, прислушиваясь к ветру, бьющемуся о стены дома. Издали доносился шум волн, накатывавшихся на берег. Он не мог понять, который час. Его часы лежали на крохотном столике рядом с кроватью. Он приподнялся на локте, потянулся, чуть не застонав от боли, и взглянул на светящийся циферблат. Почти полночь.
Он снова упал на подушку и уставился в потолок. Драка с Мартином Колвиллом была глупейшей ошибкой. Он поставил под удар свою легенду и всю операцию. И к тому же напугал Дженни. Вчера она возле паба кричала на него и била его кулачками по груди. Она была в ярости из-за того, что он избил ее отца. Он лишь хотел преподать мерзавцу урок, но все получилось куда хуже, чем он рассчитывал. И сейчас, лежа в постели, прислушиваясь к сбивчивому голосу не прекращавшегося ветра, он спрашивал себя, действительно ли операция провалилась. Он вспоминал о словах Кэтрин на Хэмпстед-хит: «Произошли кое-какие накладки. Я сомневаюсь, что смогу долго продержаться под своим прикрытием». Он думал о приказе Фогеля устроить контрнаблюдение. И еще пытался понять, каким образом всем им — ему самому, Кэтрин, Фогелю — удалось наделать столько грубейших ошибок.
Потом Нойманн сосредоточился на своих травмах. Ему казалось, что у него не осталось ни одного целого места. Ушибленные ребра не позволяли глубоко дышать, каждый вдох отзывался болью, но, похоже, кости были целы. Язык распух; при каждом прикосновении к небу Нойманн ощущал глубокий след от собственных зубов. Подняв руку, он прикоснулся к щеке. Мэри сделала все, что было в ее силах, чтобы свести края раны, не зашивая — об обращении к доктору не могло быть и речи. Он проверил, не сползла ли перевязка. Даже самое легкое прикосновение к щеке отзывалось болью.
Нойманн закрыл глаза и попробовал заставить себя уснуть. Он уже начинал погружаться в дремоту, когда его слуха достиг звук легких шагов на крыльце. Инстинктивным движением он вынул «маузер». Потом входная дверь почти бесшумно открылась, и шаги зазвучали уже внутри дома. Он поднял пистолет и нацелил его на дверь. Чуть слышно скрипнула дверная ручка. «Если это пришли за мной из МИ-5, то они, конечно, не стали бы бесшумно пробираться ночью в мою спальню, — подумал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83