— Вы уже знаете, почему это произошло. Раньше я был часовщиком, а теперь книготорговец.— У вас свой магазин?— Нет, все мое имущество со мной, в этой самой сумке. Я продаю эти вещи…Он залез в сумку и вытащил бумажку. Там была фатиха, первая сура Корана, начерченная расщепленной тростниковой палочкой почерком «насх», украшенная позолотой. Похоже, у него было большое число этих листков.— Это написано в Мекке?— Да.— Хранителями Каабы?Он сделал хитрое лицо и пожал плечами.— Понимаю. Ваши покупатели предполагают, что это именно так.— Да. Ведь вы — немче, значит, христианин. Вам я скажу — я написал их сам, хотя и в Мекке. Заготовил их большое число и получил хорошую прибыль.— А сколько стоит одна штука?— Зависит от возможностей покупателя. Бедному — один пиастр, а с богатых людей я беру и по десять, и даже больше. На эти деньги я содержу еще и больного старого отца, и на детали для часов хватает.— Ага, так, выходит, вы работаете и по старой специальности?— Да, у меня есть часы, которые я намереваюсь предложить великому господину. Вторых таких во всем государстве нет. Если он их приобретет, я обеспечу себе жизнь надолго.— Произведение искусства?— Несомненно.— А вы доведете их сами?— Конечно, это моя забота, думаю, мне удастся. А потом, потом поговорю с этим Бошаком.Последние слова он произнес дрожащим голосом. Названное имя заставило меня вздрогнуть. Так ведь звали пекаря, к которому я направлялся!— Бошак? Кто это?— Ее отец.— А почему вам заранее не поговорить с ним?— Он вышвырнет меня, если я сейчас к нему приду. Ядля него беден, слишком беден.— А он что, богат?— Нет, но она — самая красивая девушка в Румелии. Я прикрылся рукой от солнца и сказал:— Однако сегодня жарковато!— Да, здесь жарко, — ответил он, погрозив кулаком той стороне, где, как я предполагал, находилась деревня Енибашлы. — Я был недавно у ее отца, но он указал мне на дверь.— А эта красавица тоже пренебрегает вами?— Нет, мы видимся вечерами и беседуем.— Тайно?— Да, иначе не получается.— А кто ее отец?— Пекарь и красильщик. А ее зовут Икбала — Приносящая Счастье.— Какое красивое имя! Мне очень хочется, чтобы ваше желание исполнилось.— Это произойдет, ибо именно такова воля Аллаха. Ее мать — наша союзница.— Слава Богу!— Она оберегает наши свидания, пока пекарь спит. Да даст ей Аллах долгие годы жизни и много внуков. А старик пусть растит чеснок и глотает чернила, пока не решится стать моим тестем.— Вот вы и используйте его в качестве чернильницы, когда кончатся ваши суры и понадобится писать новые. А где живет этот злобный отец очаровательной дочки?— В Енибашлы.— Это я знаю. А в каком доме?— Если вы отсюда войдете в деревню, то будет пятый дом справа. У дверей висят деревянное яблочное пирожное, желтая перчатка и красный чулок. А зачем вам это знать?— Мне бы хотелось познакомиться с ним.— Это несложно.— А как?— Попросите его что-нибудь вам покрасить.— А что, можно перекрасить вороного в голубой цвет. Но долго ждать, пока высохнет.— Тогда купите у него что-нибудь сладкое, например, голову сахара.— А что, он еще и сахар изготовляет?— Да, он печет все.— Но не перчатки и чулки же! Стойте! Вы слышали? Я остановил лошадь и прислушался.— Нет, — ответил он.— Мне показалось, что кто-то вдали закричал. Он тоже замер — прислушался. Крик повторился.— Так кричат люди, которых мучают.— Да нет, — отозвался он. — Это лягушка.— Никогда не слышал лягушки с таким голосом!— Значит, жаба. Я слышал, так квакают жерлянки. Крик исходит из того кустарника, слева, это точно зверек. А мой путь лежит направо, надо расставаться.— А можно перед этим узнать ваше имя?— Меня везде зовут Али-книготорговец.— Спасибо. А далеко от Енибашлы до вашего Кабача?— Меньше часа пути. Хотите навестить?— Вполне возможно.— Приезжайте, посмотрите мою мастерскую. Может, тогда я спрошу вас о том, о чем сейчас не спросил…— А почему не спросили?— Это невежливо.— Но я ведь же расспрашивал о ваших личных делах!— Вы— другой, вам можно, ведь вы путешествуете почти инкогнито. — И он засмеялся так заразительно, что я тоже не удержался и расхохотался.— О, вы ошибаетесь.— Нет. Вы можете ехать, а можете не ехать. Вы — ученый или придворный императорского двора, хотя и христианин. Будь вы мусульманином, вы почли бы за честь поиметь записку с Фатихой. Мне известно, что у великого господина при дворе состоят и христиане, и ваш вороной может быть из конюшен падишаха. Я прав?— Нет.— Хорошо. Я молчу.— И поступаете мудро. Можете описать ваше жилище?— Охотно. Войдете в деревню и как раз пятый дом справа — мой. Это небольшое строение. Отец был бедным пастухом; мать была еще жива, когда я ушел в Мекку. Потом она вскоре умерла, и отца постиг удар. С тех пор он недвижим и только просит Аллаха забрать его к себе. Я же прошу Бога подольше сохранить его для меня.Однажды, когда я был еще мальчишкой, к нам в дом пришел нищий и попросил милостыню. Ему дали кров и молоко с хлебом. Большего у нас самих не было. Я сделал что-то такое, что рассердило мать. Тогда гость вынул листок бумаги и карандаш. Это был католик, и он написал мне строку из Библии и наказал выучить ее наизусть. Я носил этот клочок при себе как амулет, пока тот не сгнил.Я взял часовщика-книготорговца за руку и спросил:— Вы любите своего отца?— Господин, зачем спрашивать? Разве есть сыновья, не любящие отцов? Разве может ребенок забыть родителей, которые дали ему все, что у них было?— Вы правы. Мой вопрос излишен. Может статься, мне удастся повидать вашего отца. Аллах джуселлимак! Да спасет вас Бог!— Ди аман Алла! Да хранит вас Бог! — отвечал он, прижав мою ладонь себе ко лбу. Потом он взял поводья в правую руку и ускакал.Я проследил взглядом, пока он не скроется за стеной сухого кустарника, и продолжил свой путь. Отъехав немного, я увидел на земле нечто, что совершенно неожидал встретить в этих краях, а именно настоящую, взаправдашнюю булку с аккуратно сделанными восемью нарезками. Такой тип выпечки был завезен в Турцию от нас и везде в мире называется французской булкой. Я слез с лошади и поднял хлеб, приятно пахнущее напоминание о далекой родине. Что с ним делать? Не знаю, что меня заставило отломить горбушку и дать вороному. Тому было абсолютно все равно, как называется сей продукт, подобного которому он никогда не видел, — «хае экмек» или «франджала» по-турецки, «земмель» по-немецки или «ролл» по-английски, «пэн блан» по-французски или «пикколи пани» по-итальянски, «булка пшен-на» по-польски или «плетеница» по-сербски, «пуни альбе» по-валахски или опять же «булка», но уже по-русски — вороному, повторяю, были неведомы сии лингвистические различия. Он повел носом, взял горбушку, а потом вытянул у меня и всю булку.— Ешь, зверь, мне она не нужна! — только и оставалось мне сказать.Проглотив редкий деликатес, конь благодарно положил свою большую голову мне на плечо, потом я сел верхом и — буквально в двух шагах мы наткнулись на такую же булку.Что такое?! Такой тип манны небесной мне явно не был знаком: она не растет на деревьях, не падает с неба и не появляется из земли!Я снова слез, подобрал булку и сунул ее в седельную сумку. И тут же увидел впереди такую же. Слезать? Нет уж. Я дал шпоры коню и на ходу подобрал сие изделие с земли, чтобы снова увидеть уже другие виды выпечки, их-то мы уже миновали без остановки.Может быть, здесь проехал американский булочник на дырявой хлебовозке? Эти джентльмены охотно пускаются в дальние вояжи, но в такие дали даже они не отважатся соваться. Я быстро скакал вперед, и по дороге то и дело попадались самые разные булки. Чудная страна — Румелия…Я, конечно, уже не нагибался и лишь стремился достичь конца этой хлебобулочной нивы, чтобы узнать, ктоее засеял. Вот и островок кустов среди безлесной местности; я обогнул его, и предо мной предстал он — злоумышленник, причем вполне земного вида. Это существо именуется арабами багл Автор ошибается: арабское «багл» означает «мул».

, турками — эшек, учеными полуденных стран — Equus asinus, a немецкими обывателями — ослом.Он стоял и ел. И что же он ел? Вовсе не булочки, так пришедшиеся по вкусу моему благородному скакуну, а сладости, те самые, что вкушают после обеда благородные европейские дамы, а восточные красавицы грызут их и среди бела дня, жеманно покусывая зубками, блестящими меж алых губок.И я спрыгнул с лошади в третий раз. Осел посмотрел сначала на меня, потом на коня и — не стронулся с места, не имея ни малейшего представления о возможном наказании за подобное чревоугодничество. Я подошел ближе к любителю сладкого. На хребте этого животного покоилось нечто среднее между седельной сумкой и дамским седлом. С обеих сторон было закреплено по корзине, а содержимое их состояло как раз из булочек и восточных сладостей. Осел, наверное, отвязался и ускакал. Корзины растряслись, и товар стал сыпаться. Бедному животному пришла в голову мысль пробиться через кустарник, чтобы избавиться от поклажи. Но та осталась висеть на нем как свидетельство задуманного, но не доведенного до конца преступления. А виновник вовсю перемалывал челюстями остатки сладостей.Корзины он в результате сбросил, и они лежали на земле рядом с их бывшим содержимым. Я угостил досточтимого сэра плеткой, так что он ошарашенно отпрянул и бросил на меня удивленный взгляд, непрестанно вращая при этом ушами. Потом я отвел его в кусты и там привязал. Так мне удалось спасти остатки продуктов. Теперь можно было задаться вопросом, каким образом это глупое животное сбежало из дома — самостоятельно или с кем-то. Я предположил последнее. Но тут возник второй вопрос — этот некто был всадником или бежал так, и еще — мужчина это или женщина? Ничто не давало мне ни малейшей зацепки, чтобы ответить на эти вопросы. Одно было ясно. Осел мог просто сбросить седока. Но тогда где он?Надо было скакать назад по следам. Раньше я не обращал на них внимания. Сейчас же обнаружил отпечатки ног осла рядом с лошадиными — от вороного. Они шли некоторое время параллельно моему маршруту, а затем сворачивали к колючкам, откуда, еще при торговце Али, раздавались странные звуки. И надо же, я снова их услышал! Отчаянные, жалобные крики! Я стал продираться сквозь ежевику.— На помощь! — уже отчетливо послышалось из зарослей.— Кто здесь? — крикнул я.— Чилека! Чилека! — отозвался женский голос. Имя, означающее «земляника», говорило о том, что там особа слабого пола.— Иду, иду! — ответил я.Между кустов вилась едва заметная тропинка. Я пробирался по ней, то и дело пуская в ход нож, пока не оказался на краю некой котловины или воронки, выложенной однако не колючками, как можно было предположить, а коврами или чем-то подобным. Именно здесь из ямы вылез и убежал осел. Внизу же располагалась… женская комната, причем настолько богато украшенная, что повергла в удивление даже меня, повидавшего много такого.— Помогите! Помогите! — продолжала кричать женщина. Едва завидев меня, она тут же спрятала лицо за краем ковра.— Что здесь происходит? — осведомился я.— О, мое покрывало! Уходи! Уходи! — запричитала она.Надо же, она звала меня на помощь и одновременно гнала прочь, ибо у нее не было покрывала.— Вот, возьми мой платок! — крикнул я ей, завернув в него небольшой камешек.— Отвернись!Я повиновался.— Можешь смотреть! — скомандовала она.Лицо свое она прикрыла моим платком — и совершенно напрасно, поскольку ее напудренное личико мне удалось хорошо разглядеть до этого. Одеяние ее было достойно отдельного описания. Она была облачена в голубое платье без рукавов, слегка пострадавшее от колючек. Руки украшали огненно-красные перчатки исключительно тонкой работы: они сидели на запястьях как влитые. Каким-то неведомым образом ей удалось проделать отверстие в платке, через которое Чилека взирала на меня какое-то время с явным любопытством. Потом, глубоко вздохнув, она вопросила:— Чужеземец, ты спасешь меня?— Конечно, — галантно ответил я.— Ты можешь донести меня?Я от неожиданности не знал, что ответить, потом взял себя в руки и спросил:— А в этом есть необходимость? — Да.— Ты что, не можешь идти?— Нет.— Ты ранена?— Да.— Куда же?— Не знаю.— Но ты должна чувствовать!— Я чувствую повсюду!— Ты пыталась встать?— Нет.— Почему?— Не получается.— Попытайся еще. Я помогу тебе.До ковров мне было три шага. Я прыгнул вниз и хотел подать ей руку. Тут она снова заголосила:— Несчастье! Не прикасайся ко мне, я не прикрыта!— Где же?— Здесь, на руках.— Но на тебе же перчатки!— Перчатки?! Чужеземец, ты что, слепой?! Это же красный цвет марены!В самом деле! Эта Чилека, Земляника то есть, сидя здесь, среди земляники и ежевики, действительно была без перчаток. Ее руки были окрашены в ярко-красный цвет мареной. Вот почему «перчатки» оказались ей так впору! Но я понял и другое. Фрау Земляника была пекарем. А руки говорили о том, что еще и красильщицей. Передо мной была жена Бошака собственной персоной, та самая, которая охраняла свою дочку, когда та миловалась с вольным торговцем. О, Земляника, взявшая под свои листики любовь того, кто назвал твои крики о помощи лягушачьим кваканьем! Наверное, любовь потеряла интуицию, не подсказала, что рядом она, защитница?— И как я тебя вытащу, если ты не позволяешь касаться тебя? — спросил я.— Толкай меня снизу!Я сделал полукруг, зашел сзади, взялся за бока…— О нет, я боюсь щекотки! — завизжала она, да так голосисто, что я даже отскочил на несколько метров.— Так как же мне тебя подхватить?— Сама не знаю.— Тогда давай сделаем иначе.— Как же, интересно?— Вот лежит веревка, я тебя на ней вытяну.— За шею?!— Зачем? За пояс.— Попытайся.Я взял веревку, обвязал Чилеку за пояс, повернул так, что мы стали спина к спине, перекинул конец через плечо и скомандовал:— Раз! Два! три!На счет «три» я принялся тянуть. Ни с места.— Давай же, двигайся! Никакого толка.Я снял с нее веревку и перевел дыхание. Ну что за глупая баба! Ковер, на котором восседала эта мамонтообразная ягода, был абсолютно гладким, но он лежал на довольно крутом склоне. Такой груз вытащить весьма непросто, но мне пришла в голову довольно коварная мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42