— Аллах-иль-Аллах! Я в жизни так не скакал! — признался толстяк. — Я устал как собака, еле дышу.— Ты-то дышишь, дружок. А вот он — нет. Кто этот чужак?— Христианин из страны франков.— Да пригвоздит Аллах его душу к раскаленной сковороде. Как он у тебя оказался?— Он встретил мою жену по дороге и расспросил ее. Вызнал все наши домашние секреты и хотел наказать нас, если я не отдам свою дочь в жены Сахафу.— Она же принадлежит Москлану, нашему собрату. Кто вообще посвятил чужеземца в наши тайны?— Не знаю. Он говорил о Москлане, о Жуте, обо всем. Он знал о наших зарослях в овраге и шантажировал меня этим.— И ты ему что-нибудь обещал?— Верующему я еще что-то мог сказать, но он ведь христианин. Поезжайте в Стамбул и поговорите с неверующими — там много русских христиан, которые говорят, что не надо держать слово тому, кто во время разговора тихо сам себе скажет, что он нарушит слово. Почему бы нам так не сделать?— А ведь ты прав!— Я послал тайком слугу к Сабаху и здешним друзьям и велел ему рассказать, что у нас происходит. Сабах должен был притвориться больным, My рад — подождать чужеземца, чтобы проводить его сюда, а остальные спрятались за деревьями, чтобы потом ворваться в хижину. Вот что мне известно, пусть остальные доскажут.— Ну, Сабах, что же было дальше? — спросил кузнец-оружейник.— Все очень просто, — ответил нищий. — Чужеземец приехал с My радом, который сделал вид, будто едет дальше, и слез с лошади. Я наблюдал за ним через окно и сразу же улегся на кровать. Он вошел и стал рассказывать, что он привез от пекаря передачу.— Что! Ты послал ему вино? — взвился измиланец.— Да.— Ты его обратно не получишь.— Это почему же?— Потому что мы его выпьем.— Как это? Вы — верные сыны ислама. Пророк запретил вам пить вино!— Нет, не запретил. Он сказал всего лишь: «Все, что опьяняет, да будет проклято!» А бутылка вина нас не опьянит.— Это моя собственность!Тон, которым это произнес толстяк, не оставлял сомнений, что он будет бороться за свою посудину до конца, и нищий со смехом заметил:— Не спорьте о наказах Пророка. Вино выпить нельзя.— Почему же? — изумленно спросил измиланец.— Потому что оно уже выпито.— Что ты себе позволяешь? Кто тебе дал право заявлять такое? — вскричал пекарь.— Ты сам. Ты ведь его мне отправил. А я разделил его со своими спутниками. Если бы приехал с нами, то выпил бы с нами. Вон валяется пустая бутылка — возьми и понюхай, если твоя душа так стремится к ней.— Ты, чертово отродье! Чтоб ты еще хоть раз что-то получил от меня!— Прекратите препираться! — скомандовал кузнец. — Давай рассказывай, Сабах!Тот, к кому это относилось, внял требованию. Он сказал:— Чужак подумал, что я сплю. Он подошел ко мне, поздоровался, и я сделал вид, будто проснулся. Он удостоверился, Сабах ли я и знаю ли Бошака. Потом нагнулся надо мной, чтобы распаковать сверток. А я тем временем заметил тех, кто тихо входил в дверь. Я обхватил его руками, притянул к себе, и в этот момент он получил смертельный удар прикладом. Мы раздели его и поделили то, что при нем было.— Что при нем было?И было названо все до мелочей, даже иголки, пачка которых всегда имелась при мне. Здесь они были редкостью и потому представляли значительную ценность.Сквозь полуприкрытые веки я наблюдал за тем, как кузнец из Измилана обследовал мое ружье.— Это ружье не стоит и десяти пара, — заявил он. — Кому оно нужно? Оно тяжелее пяти турецких ружей, у нас к нему не подберешь патронов, этому ружью все двести лет!Этот человек никогда не держал в руках «медвеже-боя». Еще больше его озадачила система штуцера «генри». Он вертел его и так и сяк, заходил и с той, и с другой стороны, а затем дал свое заключение:— У этого чужеземца крысы в голове завелись. Это ружье — игрушка для детей, не более того. Его и зарядить-то нельзя как следует, не то что стрелять. Вот приклад, вот ствол, между ними какая-то железяка с дырками. Куда пулю-то загонять? А курок где? Если бы он был жив, я бы спросил у него, как с ним обращаться. Он бы ничего с ним не сделал. Вот стыд!Я бы рассмеялся, если бы мне не было так плохо.Измиланец уже поднялся, чтобы взглянуть на мою лошадь, как вдруг послышался стук копыт. Бандиты повскакали с мест.— Кто там? — крикнул измиланец.— Чужой, — последовал ответ. — Человечек, которого вы еще не видели.И я услышал приветствие:— Да будут вечны твои дни!— И твои тоже. Кто ты?— Путешественник издалека.— Откуда едешь?— Из Ассемната.— А куда?— В Гюмюрджину, если позволишь.— Ты очень вежлив, ведь тебе не нужны мои позволения.— Я вежлив, когда со мной вежливы. У меня просьба.— Говори!— Я устал и голоден. Не разрешишь ли ты мне отдохнуть в этом доме и разделить с вами трапезу?— У меня ничего для тебя не найдется, я беден.— У меня самого есть хлеб и мясо. Здесь хватит для нас обоих.Я напрягся, ожидая, что скажет нищий. Можно понять мое волнение, ведь я узнал голос говорящего — то был храбрый хаджи Халеф Омар. Где он прятался ночью? Как узнал, что я здесь? Все это мгновенно пронеслось у меня в голове. Во всяком случае, он знал, что я где-то здесь, ведь моя лошадь стояла возле дома. И наверняка догадывался, что со мной обошлись не совсем по-дружески. К тому же у нищего в руках был мой нож «боуи». Значит, его у меня отняли.Меня охватило беспокойство о друге, и в то же время я немного успокоился. Халеф не пожалеет жизни, чтобы вызволить меня отсюда.Измиланец поднялся, подошел к нищему, осмотрел хаджи и удивленно сказал:— Вах, что я вижу, чужак! У тебя копча!— А, ты знаешь этот знак?— Разве ты не видишь, что он и у меня тоже?— Вижу. Значит, мы друзья?— Откуда у тебя это?— Ты думаешь, секреты так легко выдаются?— Ты прав, слезай с лошади и входи, хотя сейчас у нас в доме траур.— По кому же вы скорбите?— По родственнику хозяина этой хижины. Он умер этой ночью от несчастного случая. Тело лежит там, в углу, а мы собрались, чтобы помолиться о нем.— Да воздаст же ему Аллах почести в ином мире! — С этими словами Халеф вроде бы спрыгнул с лошади.Потом я услышал, как он сказал:— Какая красивая лошадь! Чей же это такой вороной?— Мой! — ответил кузнец-оружейник.— Тогда тебе можно позавидовать. Эта лошадь родом из конюшни Пророка.Он вошел, поприветствовал остальных и бросил взгляд в мою сторону. Я увидел, как его рука потянулась к сумке, но он вовремя удержался и не выдал себя.— Это и есть почивший? — осведомился он, указывая на меня.— Да.— Разрешите мне оказать ему последние почести! — И он двинулся ко мне.Но тут нищий сказал:— Оставь его в покое, мы уже помолились за него.— А я не помолился. Я придерживаюсь ортодоксального учения и чту заветы Корана. — И он беспрепятственно приблизился ко мне, молитвенно сложив руки.Я услышал, как скрипят у него зубы. Я знал, что все взгляды направлены сейчас на нас, поэтому держал глаза плотно закрытыми, но сумел шепнуть сквозь стиснутые зубы:— Халеф, я жив…Он перевел дыхание, как будто сбросил тяжесть с плеч, какое-то время побыл в коленопреклоненном состоянии, поднялся снова и воскликнул:— Но мертвый привязан!— А почему тебя это удивляет?— Потому что даже трупы врагов не связывают. Мертвый никому не причинит зла.— Это верно, но мы вынуждены были его связать, потому что, когда его постигло несчастье, он был как неистовый, угрожал нашим жизням.— Но сейчас-то он мертв. Почему бы его не развязать?— Мы об этом еще не думали.— Это нарушение Корана. Душа не может отлететь. Вы ведь правоверные мусульмане?— Да.— Тогда надо освободить ему руки и положить лицом к Мекке.— Разве ты не знаешь, что можно оскверниться, дотронувшись до трупа?— Вы уже осквернены, раз находитесь с ним в одном помещении. Вам не надо касаться тела, разрежьте ремни ножом, обвязав его платком, вот мой платок. Может, мне сделать это за вас?— Что ты так печешься о его душе?— Только о своей, не более того. Я приверженец учения и ордена Мердифа и исполняю лишь то, что велит Пророк.— Делай что хочешь!Он вытащил нож. Два разреза — и мои руки свободны. Потом он обернул свою правую руку платком, чтобы не касаться мнимого трупа, сложил мне руки и повернул меня на бок так, чтобы я смотрел на восток — лицом в комнату, где находились люди. Теперь мне было удобнее за ними наблюдать.— Так, — сказал он, отбросив от себя оскверненный платок. — Теперь моя душа спокойна, и можно поесть. — И он отошел к лошади.Бандиты стали шептаться, но тут он вернулся с мясом и хлебом.— У меня немного, — признался он, — но можно поделиться.— Ешь сам, мы сыты, — сказал измиланец. — А пока скажи нам, кто ты, собственно, таков и что тебе надо в Гюмюрджине.— Вы вправе это знать, но я могу первым выяснить, кто вы и у кого я нахожусь?— У добрых друзей, это ты видишь по знаку.— В этом я и не сомневаюсь, иначе было бы хуже для вас.— Почему?— Потому, что быть моим врагом опасно.— В самом деле? — Кузнец усмехнулся. — Ты такой страшный человек?— Да, — гордо ответил Халеф.— Может, ты возомнил себя великаном?— Отнюдь, но я еще ни разу не убоялся ни одноговрага. Но вы друзья, и у вас нет оснований опасаться меня.Вокруг захихикали, и кто-то сказал:— Ладно, так и быть, мы не станем тебя бояться.— Тогда скажите, кто вы.— Я — крестьянин из Кабача, другие — тоже. А ты?— Моя родина — Курдистан. Я охотник на медведей. Возникла пауза, потом все стали громко хохотать.— Почему вы смеетесь? — спросил Халеф обиженно. — Вблизи усопшего не пристало так веселиться, если вы, конечно, настоящие верующие.— Как такое может быть? Ты — и охотник на медведей! — И смех возобновился.— А почему нет?— Ты же почти карлик. Медведь же тебя проглотит, едва завидит, но не наестся. Таких, как ты, ему на обед нужен десяток.— Он закусит моими пулями!— И что же, это твоя профессия?— Да, у меня были две тетушки, которых я очень любил. Одна была сестрой отца, другая — матери. Медведь съел их обеих. И я поклялся отомстить медведям и теперь убиваю, как только встречу.— И многих убил?— Да, многих.— Пулями?— Мои пули не знают промаха.— Так ты, выходит, знатный стрелок!— Так обо мне говорят. Я знаю все типы оружия и стреляю из всего без исключения.Теперь я понял, зачем хитрый хаджи придумал эту историю с охотой на медведей. Он искал возможность заполучить в руки мое ружье. Наверное, он хотел, чтобы его попросили сделать пробный выстрел. В этом случае все должны будут выйти из дома, а я смогу подняться.— Что ты говоришь! — рассмеялся в очередной раз кузнец. — Так вот и знаешь!— Да.— А это знаешь? — И он указал на штуцер «генри». Халеф взял ружье в руки, осмотрел и заявил:— Очень хорошо знаю. Это многозарядная американская винтовка.— Мы такой никогда не видывали, думали, что это игрушка. И что, из нее можно стрелять, не заряжая, по нескольку раз?— Двадцать пять раз.— Врешь! — воскликнул кузнец.— Я говорю правду. В стране, которую я назвал, был знаменитый оружейник. Он изобрел это ружье. Но это был особенный человек. Он подумал, что с помощью такого ружья люди быстро истребят всех животных, поэтому никому не продал патента. И изготовил только одно… Вскоре он умер. Кто-то хотел выяснить тайну этого оружия, разобрал винтовку, но собрать так и не смог. И она стала непригодной для пользования. А некоторые копии, которые находились на испытании у отдельных охотников, постепенно пропали, и эта осталась одна. Она называется штуцер «генри», и мне очень интересно, как она попала в ваши руки.— Я купил ее в Стамбуле у одного американлы, — с ходу придумал кузнец.— Очень неумно с его стороны было продавать эту вещь! В ней есть особенности, не зная которых, невозможно выстрелить. Показать?— Будь так добр.— Как же это американец продал винтовку, не объяснив, как пользоваться?— Я забыл у него спросить.— Тогда я тебя не понимаю. Ты что, родился в Аркылыке, где сапоги без подошв, телеги без колес, а горшки без дна? Выходите, я покажу вам, как действует эта винтовка.— Она заряжена?— Да, покажите мне цель, и я попаду в нее десять раз подряд. — И он вышел из дома, а они за ним.Они были так увлечены экспериментом, что не подумали обо мне. Хотя, впрочем, они были убеждены в моей смерти — обо мне можно было не беспокоиться.— Куда стрелять? — услышал я голос Халефа со двора.— Стреляй в ворон, вон там, на ветке!— Нет, они упадут, и мне не в кого будет стрелять. Давайте отойдем вон туда. Я буду стрелять в дом. Видите там, наверху, кровлю, которая сорвана ветром? Вот ее я и прострелю десять раз.Я слышал, как удаляются их шаги. Халеф увлекал их как можно дальше от хижины, чтобы облегчить мне воскрешение из мертвых.Рядом лежали моя одежда и ножи, а также патроны, часы, полевая сумка, портмоне, а к стене было прислонено ружье.Я вскочил и потянулся. Руки и ноги у меня были словно свинцом налиты — они мне не повиновались, но двигаться я мог. Голова болела, и, потрогав место удара, я ощутил под пальцами внушительную шишку. Но на дальнейший осмотр времени не было. Я влез как можно быстрее в одежду, сложил вещи и схватил ружье. Для всего этого мне потребовалось больше времени, чем обычно. Халеф между тем стрелял с большими интервалами, и к пятому выстрелу я был готов.Когда он закончил, я услышал хлопки одобрения зрителей. Я стоял посреди комнаты и мог видеть Халефа в окно. Он как раз произвел шестой выстрел. Я заметил, как он взглянул не на крышу, а в окно. Надеялся, что я дам ему знак? Я мгновенно среагировал и махнул рукой, это длилось долю секунды, но он заметил мое движение. Едва кивнув, Халеф повернулся к своим зрителям. Я не слышал, что он сказал, но увидел: он забросил винтовку за плечи и направился к дому.— Десять выстрелов! Десять! — услышал я крик кузнеца. — А ты сделал только шесть.— Хватит, — ответил Халеф. Он приблизился настолько, что я разобрал его слова. — Вы же видели, что я поразил цель с первого выстрела. Не будем тратить заряды попусту, они могут пригодиться.— Для чего?— Чтобы прострелить ваши головы, подонки!При этих словах он повернулся к ним. Настало время действовать. Нас двое — против этой банды! Но малыш не проявлял страха и нерешительности. Они же оставили оружие в хижине, и в их распоряжении были лишь ножи.Они остолбенели — как от его слов, так и от действий. Сначала подумали, что он шутит, поскольку измиланец проговорил, смеясь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42