— Нет, все знают одно и то же.— Для различных целей?— Тоже нет. Одно слово на все случаи жизни.— Как оно звучит?— Бир Сирдаш.Это означало «доверенное лицо».— Опять обманываешь?— Нет, господин, как можно!— Ты трижды меня обманывал и поэтому не заслуживаешь доверия.— Нет, я говорю правду.— Ну ладно, для проверки задам тебе еще один вопрос: ты уже выполнял задания Мюбарека?Подумав немного, тот ответил;— Да, эфенди.— Какие?— Не могу сказать.— А палки забыл?— Нет, не забыл, но все равно не скажу.— Почему?— Я поклялся. Пусть меня забьют до смерти, пусть я попаду в ад…Похоже, он говорил правду. И тут я задал решающий вопрос:— Эн-наср?— Да!Такого быстрого ответа я не ждал. На этот раз он не врал.— Как ты с ним познакомился?— Как и другие. Старый Мюбарек мне сказал.— Для чего оно применяется?— Как опознавательный знак.— Между кем и кем?— Между знакомыми.— А сейчас?— Нет.— Почему?— Случилось предательство.— Кто предал?— Никто не знает. Это случилось в Стамбуле.— Как?— Не могу сказать.— Ты что, давал клятву?— Нет, но я дал слово.— Тогда ты можешь спокойно об этом говорить: я знаю больше, чем ты думаешь. В Стамбуле был дом для встреч тех, кто откликался на «эн-наср». Их выдал человек, живший рядом. Разве не так?— Господин, откуда ты это знаешь?— О, я знаю много больше. Дом сгорел, была драка.— О, ты знаешь все!— Могу спросить тебя и об уста Уста — учитель, наставник (араб.).

. Слышал о нем?— Кто ж его не знает!— А сам ты его видел?— Нет.— Ведомо тебе, кто он?— Тоже нет.— А где его найти, знаешь?— Это ведомо лишь посвященным.— Я думаю, ты относишься к их числу.— О нет, эфенди!Я понял, что парень говорит правду.— Ладно, вижу, что ты не такой уж пропащий, потому отменяю свое наказание.— Но задержишь меня?Вопрос непростой. Я сделал строгое лицо и ответил:— Вообще-то мне надо тебя запереть. Но поскольку ты стал честным, я тебя отпускаю. Можешь идти.— Господин, а лодочником я останусь?— Пожалуй. Снимаю с тебя все свои наказания. Его лицо засветилось от радости.— Эфенди! — закричал он. — Моя душа полна благодарности к тебе. Сделай еще одно одолжение, и я буду окончательно счастлив.— Что же?— Не говори Мюбареку о том, что я тебе сообщил.Такую просьбу мне было нетрудно исполнить. В наших же интересах было, чтобы старец ни о чем не догадался. Чем меньше знал он о нашей осведомленности, тем больше шансов оставалось у меня, чтобы перехитрить его.Я заверил лодочника, что буду нем как рыба, и он ушел весьма довольный таким удачным исходом этого интермеццо. Надо добавить, что последняя часть нашего разговора прошла вообще без свидетелей. Хозяина отозвали, и тот забрал с собой брата; ни тот ни другой не слышали ни слова. Остальные трое и так были посвящены во все секреты.И только тут я заметил, что лошади окружены людьми с улицы, проникшими во двор через открывшиеся ворота. Все пытались выяснить, как это всадник может на лету затащить человека в седло. Или их интересовало нечто другое? Похоже, так оно и было. Халеф рассказал, что кто-то уже спрашивал его, не тот ли я хаким-баши, который подарил Небате двести пиастров и к тому же застрелил птицу Мюбарека.Всего пятнадцать минут в конаке — и уже знаменитость! Это было нам не на руку. Чем меньше о нас говорили и обращали внимание, тем быстрее мы могли выполнить наше задание.Я прошел внутрь здания. Оно было почти такое же, как и в Дабине, но только вместо плетеных стенок здесь стояли настоящие, кирпичные.Турок отрекомендовал нас наилучшим образом — и мы были проведены в особую комнату, нам принесли воды, почистили нашу одежду и накормили, что было немаловажно, учитывая все предыдущие мытарства.Оба брата ели с нами. Салфеток, или, как выразился Халеф, нагрудных занавесок, правда, не дали. Само собой, речь шла о краже, подробности которой обсуждались снова. При этом я думал о том, что так ни разу и не видел бежавшего вместе с преступниками тюремного надзирателя — остальных я знал в лицо. Поэтому я спросил Ибарека:— Ты узнаешь тех трех воров, если снова их увидишь?— Тут же!— Значит, ты их хорошо рассмотрел. Можешь описать мне того, кто показывал фокусы? Он нам наверняка встретится, а я его ни разу не видел.— О, его легко распознать. У него есть знак, который никуда не денешь.— Какой?— У него заячья губа.— Этого достаточно. Больше можешь ничего не говорить.— И про одежду?— Не надо.— А мне кажется, хорошо бы тебе знать, как он одет.— Это только усложнит дело. Платье можно сменить. А вот заячья губа не даст спутать его ни с кем другим.Тут вошел слуга и стал шептаться с хозяином, который явно смущенно и беспомощно поглядывал на меня.— Что стряслось? — спросил я.— Прости, господин, там, на улице хавасы.— Они что-то имеют против нас?— Похоже.— Что же они хотят?— Арестовать вас.— Аллах акбар! — вскричал Халеф. — Пусть входят. Посмотрим, кто здесь побегает!— Да-да, — согласился я, — но немедленно седлайте коней!— Хотите бежать?— Не исключено.Хозяин вышел, а через открытую дверь ввалились шестеро до зубов вооруженных полицейских. Случилось то, чего я опасался. Среди них находился тот, кого мы встретили в кустарнике. Неудивительно — мы ведь ехали довольно медленно.Они сгрудились возле дверей, и наш знакомец выступил вперед. Наверное, он испытывал большое удовлетворение от того, что мог командовать. Прежняя его флегматичность рассеялась как дым, он крикнул, стук ну в прикладом ружья об пол:— Ну!Одно это слово должно было повергнуть нас в ужас. Но никто не пошевелился. Мы продолжали спокойно есть.— Ну! — повторил наш герой.Не получив ответа, он подошел ближе и произнес с миной судьи Линча:— Или я не расслышал?И он получил ответ, которого не ожидал даже я. Маленький хаджи поднялся, взял тарелку, навалил на нее сваренный на десять персон жирный плов, протянул тому и произнес одно-единственное слово:— Держи!Оба какое-то мгновение смотрели друг другу в глаза. Запах любимого кушанья достиг ноздрей хаваса, его строгое лицо начало смягчаться. Губы против воли раскрылись, крылья носа и борода задрожали, а на губах заиграла улыбка — без сомнения, плов одержал победу.Какой турецкий хавас устоит перед жирным пловом! Он отставил свое ружье, взял тарелку, обернулся к своим и произнес:— Хотите?— Да, да! — быстро ответили пять голосов.— Тогда садитесь.Остальные тоже отставили ружья и присоединились к товарищу. Забавно было наблюдать, как они важно ели — с физиономиями греческих мыслителей копались пальцами в жирном вареве, сворачивая его в шарики и запихивая подальше в рот. Хаджи между тем уселся на свое место с важной миной. Тут вошел хозяин. Увидев честную компанию за сворачиванием рисовых шариков, он мигом испарился.Когда плов кончился, важный хавас вернул тарелочку.— Благодарим вас! — изрек он, поставил ее на стол, снова встал в позу и произнес с видом римского диктатора: — Ну!На этот раз я посчитал целесообразным откликнуться.— Чего вы желаете? — спросил я коротко.— Вас, — последовал еще более короткий ответ.— Для чего?— Отвести к забтие мюшири.— А мы ему на что?— Он оштрафует вас.— За что?— За избиение, которому я подвергся.— Но ведь ты уже наказан. Нам-то там что делать? Если бы я стал описывать выражение его лица, то сей портрет наверняка явился бы украшением всех моих зарисовок пребывания в Турции. Но оно просто неописуемо. Он не в состоянии был вымолвить ни слова. Потом сделал грустную мину и закричал:— Вы пойдете добровольно или нет?— Нет.— А силой?— Нет.— Аллах! А как же тогда?— Никак.Тут он растерялся. А ведь он называл себя самым сообразительным из своих товарищей! Но одно дело удержать в памяти трех светлых лошадей и другое — арестовать пятерых мужчин, которые не желают идти к забтие. Он сделал самое умное, на что был способен: прислонился к стене и приказал одному из своих:— Говори ты!Тот вышел вперед. Он поступил иначе. Поднял ружье, достал прикладом почти до моего носа, потом описал круг и спросил:— Знаете, что это такое?Я позволил себе ответить за всех:— Да.— Ну и что же?— Приклад от ружья.— Именно. А вот спусковой крючок. Поняли?— Да.— Так что теперь вы знаете все.— Ничего мы не знаем.— Нет, все! — заупрямился тот.— Нет, только то, что твое ружье может стрелять.— Этого достаточно. Мы пришли арестовать вас.— А, так бы сразу и сказал.— Это само собой разумеется. Если вы тотчас не пойдете, мы поможем вам ружьями.— И что, застрелите нас?— Да.— Мы готовы, стреляйте.Я вынул сигарету и закурил. Остальные последовали моему примеру. Хавасы уставились на нас. Такого они еще не видывали.Случилось невероятное — новоявленный начальник отложил ружье. Он скомандовал другому:— Говори теперь ты!Тот был уже готов ухватить бразды правления, выступил вперед и приготовился сказать прочувствованную речь. Я предвидел, что так будет продолжаться, пока все не исполнят свои роли. Но ошибся. Только третий «генерал-фельдмаршал» изготовился, как открылась дверь и в отверстие просунулась голова сержанта.— Куда вы подевались?— Мы здесь.— А парни?— Тоже здесь.При этом отвечавший указал на нас.— Почему же вы их не ведете?— Они не хотят.— Почему не ведете силой?— Мы не сумели.Эти ответы следовали с такой скоростью один за другим, будто их выучили наизусть. Меня разобрал смех.— Ну ладно, я сам покажу вам, как надо поступать в таких случаях.Он подошел поближе и рванул саблю. Глаза у него вращались как бешеные, а желтые зубы скалились в ужасной гримасе.— Вы, мерзавцы, вы слышали приказ?! Никто не ответил.— Что я сказал? Молчание.— Вы что, глухие?Казалось, никто из нас не моргнул ни разу. Тут он совсем вышел из себя. Поднял саблю, чтобы ударить меня плашмя, и закричал:— Ты, собака, сейчас я научу тебя говорить!Сабля опустилась, но не на мою спину, нет, а на пол, и сержант вдруг ощутил, что не стоит, а сидит. Он в изумлении уставился на нас, будто мы не люди, а духи. А мы тем временем сидели спокойно и молча, как изваяния. Никто не пошевелился, кроме меня, ведь мне все же пришлось выбить у него саблю и толкнуть его как следует, чтобы он сел. Произошло все так быстро, что никто ничего не заметил.Он переводил взгляд с одного на другого, потом обернулся и спросил:— Они и раньше такими были?— Да, — ответил наш кустарниковый знакомый.— Ненормальные?— Ясное дело.Среди этих любезных людей царило поразительное единодушие: они глазели друг на друга и качали головами. Они качали бы ими еще очень долго, если бы я не встал наконец и не спросил сержанта:— Что вы здесь ищете?Лицо того немного преобразилось, ибо он понял из моего вопроса хотя бы то, что мы умеем говорить.— Вас, — последовал лаконичный ответ.— Нас? Что-то непохоже. Ты вроде бы говорил о подонках и собаках. — При этом я пристально взглянул ему в глаза, так что он покраснел. — Кому понадобилось нас видеть? — поинтересовался я дальше.— Забтие мушюри.— Для чего?— Ему надо вас опросить.Я видел, что он хотел сказать не то, что сказал, но настоящий ответ так и не слетел с его жирных губ.— Это что-то другое. До сих пор говорилось о наказании. Поди скажи ему, что мы сейчас же прибудем.— Я не могу, господин! — ответствовал тот.— Мы должны прийти туда вместе. Мне следует вассейчас задержать.— А знает мушюри, кто мы такие?— Нет, господин.— Так беги к нему и доложи, что мы не те, кто позволит себя арестовать.— Я не могу. Пошли вместе. Господа ждут.— Что еще за господа?— Господа присяжные.— Ах, так! Ну, тогда нам ничего не остается, как собираться.Хавасы думали провернуть все иначе. Я вышел во двор первым. За мной следовали мои друзья, а уж потом полицейские. Там стояли наши оседланные лошади.Сержанту что-то пришло в голову, он подошел ко мне и спросил:— Зачем вы вышли во двор? Ведь есть прямая дорога, через ворота.— Можешь не беспокоиться, — отвечал я. — Нам так удобнее.Я подошел к вороному и вскочил в седло.— Стой! — закричал тот. — Вы хотите убежать. Слезай! И пусть другие твои люди не садятся.Его люди хотели воспрепятствовать остальным, а сержант уцепился за мою ногу, чтобы стянуть вниз. Тут я поднял Ри на дыбы и заставил его сделать круг на задних копытах. Сержант мигом отскочил.— Осторожнее, вы! — крикнул я. — Мой конь пуглив! — И я снова заставил его сделать несколько кульбитов в толпе полицейских, которые с криками разбежались.Это дало время моим людям сесть в седла, и мы галопом помчались к воротам.— Живи с миром! — крикнул я сержанту.— Стой! Стой! — орал тот, устремляясь за нами. — Не упустите его! Воры! Разбойники!Известие о том, что нас собираются арестовывать, быстро распространилось по деревне и собрало толпу зевак. Но верные подданные падишаха палец о палец не ударили, чтобы хоть попытаться нас поймать: куда больше они боялись попасть под копыта моей лошади. С криками удовольствия они разбегались перед нашими конями.Какую дорогу выбрать, чтобы попасть к местной власти, я мог понять, оценивая населенность этой деревни: люди здесь всегда селились поближе к начальству. И тем не менее я спросил старика, испуганно шарахнувшегося от нас:— Где живет кади Остромджи?Он ткнул пальцем в сторону переулка, выходившего на площадь, и ответил:— Скачи туда, господин. Там увидишь полумесяц со звездами над воротами.Мы двинулись в этом направлении и оказались перед длинной и высокой стеной, в середине которой красовались вышеуказанные ворота. Через них проникли в четырехугольный двор, где нас тут же обступила любопытствующая толпа.В глубине двора стояли служебные и жилые здания. Перекрытия были зеленые, а все остальное — голубое, и это было весьма чудно. Двор был грязен до предела. Только часть его возле самого дома была на пару метров расчищена, что, видимо, обозначало тротуар.У дверей стояло старое кресло с драной подушкой. Рядом валялась перевернутая скамейка. Пучок веток и вязанка палок указывали на то, что готовится экзекуция. Несколько полицейских стояли рядом, тут же сидел наш старый знакомец-инвалид, которого мы обогнали недавно перед въездом в село.Лицо его сразу привлекло мое внимание. Он наверняка был уверен, что нас доставили сюда как арестованных. То, что мы гордо и независимо въехали верхом во двор, произвело на него столь сильное впечатление, что он так и не смог скрыть тупого изумления, и я бы рассмеялся, если б не заметил в его источающих ненависть глазах нечто такое, что явно не подпадало под определение тупости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42