Яковлев, будучи заместителем наркома авиационной промышленности и человеком, близким к Сталину, очевидно, этой статьей хотел ответить на вопрос: «А почему у нас нет таких двигателей и таких самолетов?». Тем более, что он явно недружелюбно относился к нашим работам по БИ и к работам A.M. Люлька по первому отечественному варианту турбореактивного двигателя.
Надо было срочно искать обходные пути для отправки на фронт с целью приоритетного захвата ракетных интеллектуальных трофеев. Мы понимали, что от того, что мы увидим, найдем и сможем потом испытать у себя, во многом зависит будущее наших программ.
Пользуясь связями в «дружественных» институтах нашего же авиационного ведомства, я решил действовать, не ожидая решения вопроса о принадлежности и ведомственной подчиненности техники «управляемых снарядов».
По работе в предыдущие военные годы я был тесно связан с НИСО - Научным институтом самолетного оборудования. Там работал мой товарищ по школьным временам Сергей Николаевич Лосяков - в будущем профессор и крупный специалист по радиоприемным устройствам. Я близко познакомился с талантливыми и крайне симпатичными инженерами в области только еще зарождавшейся авиационной радиолокации, радиосвязи, дистанционных измерений и электрического авиаприборостроения - Вениамином Ивановичем Смирновым, Николаем Иосифовичем Чистяковым, Виктором Наумовичем Мильштейном, Юрием Сергеевичем Быковым. Все они в будущем профессора, заведующие кафедрами. Увы, многих из них уже нет в живых. Но в те военные годы я был им многим обязан - свежими техническими идеями, инженерным оптимизмом и моральной поддержкой во многих трудных технических задачах военных лет.
До 1944 года руководителем НИСО был один из ведущих радиоспециалистов страны - пионеров теории радиосвязи Герц Аронович Левин. Его научный авторитет был непререкаем. Но национальность явно не устраивала кого-то из высоких руководителей, и поэтому он был заменен Николаем Ивановичем Петровым -генералом ВВС. Генерал был вхож и к наркому авиационной промышленности Шахурину, и к начальнику Управления ВВС Новикову.
С помощью своих друзей мне не составило особого труда объяснить генералу Петрову, сколь важно быть первыми в захвате трофейных материалов, не дать их растоптать наступающим армиям или растащить по ведомственным квартирам. Опытный в таких проблемах, он сразу смекнул, сколь важно не упустить такой шанс, даже ценой определенного риска.
И вот 16 или 17 апреля Бибиков и Болховитинов вызвали меня и объявили, что я включен в группу генерала Петрова - начальника НИСО, которая получает решением ГКО особые полномочия по осмотру, изучению и при необходимости отбору образцов и материалов немецкой авиационной радиолокационной и приборной техники.
В эту группу входили 8 или 10 человек, в том числе Смирнов и Чистяков. Мы составили тройку, которая получила целевое задание - изучить немецкие авиационные приборы, автопилоты, спецоборудование самолетов, авиационное вооружение, самолетную радиолокацию, радионавигацию и связь. Круг вопросов очень обширный, но для каждого из нас исключительно интересный.
20 апреля я был приглашен в свой районный Сокольнический военкомат. Здесь, сверившись с секретным списком, офицер объяснил, что мне следует незамедлительно получить обмундирование, включая погоны с двумя просветами и одной майорской звездочкой. В военном билете я значился как «рядовой необученный» и вдруг сразу майорский чин! «Теперь много вас, гражданских, мы переодеваем - и сразу высокие чины», - не без досады сказал полковник в орденах и с нашивками ранений.
Я получил без всякой волокиты полный офицерский комплект, в том числе офицерский ремень, полевую сумку, отличную шинель и пистолет ТТ с двумя обоймами. Удивительно добротно по тем тяжелым временам все же работала наша легкая промышленность!
Сорок лет спустя мой офицерский ремень представлял для внука особую ценность. А отрезанные полы шинели до сих пор служат зимой для сохранения на стоянках тепла мотора моего автомобиля!
23 апреля ранним утром наша группа вылетела с Центрального аэродрома имени Фрунзе. Это старая, хорошо знакомая еще по детским годам и последующей работе «Ходынка». Мы вылетели на полугрузовом «Дугласе» - Си-47. Тогда это был самый ходовой транспортный самолет.
Мы летим на 1-й Белорусский фронт! В наших командировочных удостоверениях указано: «Для выполнения специального задания ГКО».
Уже через час мы отвлеклись от разговоров и мыслей о предстоящей нам миссии и прильнули к иллюминаторам. Вскоре под нами был Минск. С высоты около 3000 метров хорошо видно внутреннее содержание домов - почти все они без крыш. Разрушенные города при виде сверху - с самолета - воспринимаются совсем не так, как с земли, когда находишься среди развалин. Как ни удивительно, вид сверху действует и угнетает гораздо сильнее. Может быть потому, что с высоты охватываешь сразу всю масштабность катастрофы - разрушения большого города.
Еще через два часа - Варшава - картина еще более страшная, чем Минск. Может быть потому, что много следов черной копоти пожарищ. И далее после Варшавы замысловатые танковые узоры по невозделанным полям.
Для заправки сели в Познани. Здесь на аэродроме наблюдали встречу польской правительственной делегации, прилетевшей из Лондона.
После Познани уже не отрывались от иллюминаторов. Благо погода была отличная. Леса, хутора, белые домики деревень с красными черепичными крышами. Удивительно, в больших городах все дома без крыш, а села, хутора, фольварки сверху кажутся нетронутыми.
И если бы не ползущие по светлым дорогам колонны всевозможных машин, если бы не густая сеть танковых узоров на земле, не сразу сообразишь, что только что здесь прокатился огневой вал одной из последних операций второй мировой войны.
Штурм Берлина был в самом разгаре, когда мы пересекали границу Германии. Я много летал и до, и в особенности после этого из Москвы по разным маршрутам. Но трудно, особенно сейчас, спустя так много лет, описать чувство, которое испытал в том полете. Для меня по эмоциональному восприятию этот полет был, пожалуй, уникальным.
Мне было тридцать три года. Примерно столько же - и всем участникам этого полета, кроме генерала Петрова, он был на десять лет старше нас.
Мы вылетели из Москвы, в которой я жил с двухлетнего возраста, где совсем недавно умер от дистрофии мой отец. Пролетели над Смоленском. Где-то здесь погиб Миша, мой старший двоюродный брат - любимец всей семьи. Он работал у наркома Тевосяна, имел бронь, у него было два сына, но он ушел добровольцем, был ранен, а после госпиталя вернулся на фронт и погиб под Смоленском. Летели над Польшей, где я родился. Я не чувствовал никакой особой близости к Польше, хотя знал из рассказов родителей о своих похождениях до двухлетнего возраста. Но где-то здесь под нами были уничтожены в Освенциме или в Варшавском гетто мой другой двоюродный брат со всей семьей - они выехали в Варшаву из Москвы к матери - моей тетке - еще в 1921 году, сразу после окончания войны с Польшей. Да, еще с Польшей меня связывал Сигизмунд Леваневский, трагическому полету которого я отдал более года напряженнейшего труда. И сколько еще сил было затрачено на подготовку экспедиций по поискам самолета, который стал известен миру под шифром Н-209.
И вот теперь летим над Германией, поломавшей все наши довоенные планы, надежды и образ мыслей.
Впоследствии я был непосредственным участником исторических для человечества событий - пуска первого в мире искусственного спутника Земли, первого запуска в космос человека - Юрия Гагарина, создания и пуска первого космического аппарата, достигшего поверхности Луны, первой межконтинентальной ракеты, способной донести заряд мощностью в десятки мегатонн до Америки и изменить историю мира. Но никогда во мне не было такого чувства приобщения к человеческой истории, как в день этого перелета. Может быть, оттого что во всех предыдущих и последующих исторически значимых событиях я всегда был обременен массой забот и обязанностей, всегда должен был что-то предпринимать, за чем-то следить, считать, обдумывать появляющиеся результаты и решать, что делать в ближайшие минуты, часы, дни. Здесь же, в самолете, летящем в Германию 23 апреля 1945 года, ни я, ни мои попутчики пока не были озабочены чем-либо конкретным и неотложным. Мы понимали, что столкнемся с чем-то совершенно новым, непривычным и невиданным даже за все четыре года войны, но это будет где-то уже там, в другой стране, куда мы летим без всяких виз и паспортов, по праву победителей.
К вечеру приземлились на полевом аэродроме под Штраусбергом. Здесь, выскочив из самолета, сразу попали в атмосферу боевого воюющего аэродрома. Непрерывно взлетали и садились штурмовики Ил-2.
Мне не раз за войну приходилось бывать на боевых аэродромах и наблюдать воздушные бои. Но такой конвейер: взлеты - посадки - заправки - подвешивание бомб и реактивных снарядов - все это быстро, по-деловому, непрерывно - видел впервые. Истребителей прикрытия в воздухе не было видно. Все были «в деле» - над Берлином.
Пока генерал разыскивал местные власти тыла фронта, мы вступили в контакты с экипажами, спрашивали о встречах с новыми «мессерами».
Стемнело. И на западе все ярче светилось зарево и доходил, или так казалось, приглушенный расстоянием непрерывный гул Большой Войны.
Наконец, появился генерал Петров, распределил нас по трем «виллисам», и мы двинулись в Штраусберг. Добрались прежде всего до офицерской столовой. Непривычная чистота, яркий свет, официантки в белоснежных фартучках и наколках.
Где мы? Неужели совсем рядом, в двух десятках километров, идут смертельные бои? Нас вкусно накормили по нормам для офицеров фронтовой армии. Потом старшина повел нас на ночевку. Чистяков, Смирнов и я просились вместе. И он привел нас к двухэтажному коттеджу, сказав, что на втором этаже как раз уже «постелено на троих».
И вот мы, три советских инженер-майора поднимаемся на второй этаж немецкого дома, из которого убежали хозяева. Сразу сразил комфорт. Вряд ли службе тыла надо было особенно заботиться о благоустройстве постелей и туалетов для офицеров. Все хозяйское невредимо и, как мы определили, «высший класс». Бросили жребий. Чистякову и Смирнову досталась спальня с широченной двуспальной кроватью и примыкающей к ней ванной и туалетом. На мою долю - кабинет с застеленным чистейшим бельем диваном. В кабинете - не снятый еще портрет Гитлера на стене, а на письменном столе - фотография офицера непонятного нам чина с прильнувшей к нему женщиной.
Утром генерал нас собрал для инструктажа и разработки планов действий. Было сказано: наша первая задача - детальное обследование «DVL» - немецкого исследовательского центра «Люфтваффе» в Адлерсгофе. Но Адлерсгоф еще не взят. Пока обзаводимся картами и беседуем с представителями разведки фронта.
Офицеры из службы разведки фронта не столько рассказывали нам, сколько пытались понять, что нас интересует и на что им следует обратить внимание. Толковые боевые офицеры, но вопросы научно-технической разведки были им явно «не в привычку». Мы действительно оказались одним из первых эшелонов этого ранее совершенно несвойственного боевым армиям рода войск. Впоследствии многочисленные отряды гражданских специалистов, наводнивших оккупированные зоны Германии, окрестили «профсоюзными» или «цивильными» офицерами.
Представитель «смерша» - военной разведки «Смерть шпионам» - задал нам на встрече вопрос: «В своих листовках немцы пишут, что Берлин мы не возьмем, а получим такой удар, что и костей не соберем. Фюрер приберег секретное оружие для того, чтобы на немецкой земле окончательно уничтожить Красную Армию. Что это может быть?»
В самом деле, что это? Если Фау-2, то сколько бы их Гитлер не «приберег», Красной Армии это оружие уже не помешает. Нам-то это было ясно. Химия? Но в любом виде на немецкой земле она теперь более опасна немцам, чем нам.
Решили, что это чистейшая пропаганда. И оказались правы.
В США, Германии и у нас уже разрабатывалось действительно новое сверхсекретное оружие - атомное. Но даже нам, допущенным к совершенно секретным материалам, до 6 августа 1945 года - до сброса атомной бомбы на Хиросиму - практически ничего о нем не было известно.
Тогда мы еще не знали, что совсем рядом с нами уже готовится к поискам немецких атомных секретов группа специалистов из курчатовской команды, имеющая самые приоритетные полномочия, ибо главным шефом наших атомных работ в то время был сам Лаврентий Берия, а во главе особых комитетов стояли такие сильные организаторы, как Ванников и Малышев.
Не знали мы, что и с Запада навстречу нашим войскам идут не только армии союзников, но и специальные миссии по захвату немецкой ракетной техники, ее специалистов, по поиску ученых - физиков-атомщиков - и захвату всего, что было сделано в Германии по новейшим достижениям науки и, в первую очередь, в области управляемых ракет, использования энергии расщепления атома и радиолокации.
Мы получили неведомо кем придуманные «установки» и инструкции: обследуя немецкие заводы и лаборатории, не увлекаться интеллектуальными достижениями, а в первую очередь переписывать и инвентаризировать типы и количество станков, технологического производственного оборудования и измерительных приборов. Что касалось документации и специалистов, то это было уже делом нашей совести и инициатива не возбранялась.
С 24 по 26 апреля войска 1-го Белорусского фронта прорвали внешний обвод Берлинского оборонительного района, практически соединились с войсками 1-го Украинского фронта и окружили всю Берлинскую группировку. 25 апреля мы услышали о встрече на Эльбе в районе Торгау советских и американских войск.
Два дня мы усиленно изучали карты, маршруты, собирали адреса интересующих нас заводов и фирм в районе Большого Берлина.
Наконец, с 28 апреля мы начали вылазки по дорогам на Берлин к Адлерсгофу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70