Эта лаборатория стала нашей гордостью уже к концу 1947 года и послужила Устинову поводом для приглашения в НИИ-88 высших руководителей армии, участвовавших в очередной сессии Верховного Совета СССР. Я в первый раз оказался в роли рассказчика для компании таких знаменитых военачальников. Приехали маршалы Жуков, Рокоссовский, Конев, Баграмян, Василевский, Говоров, Соколовский, Воронов и генералы армии, которых сейчас уже не рискую перечислить.
Мы с начальником лаборатории Эмилем Бродским с раннего утра проверяли весь комплекс, и тем не менее при каждом очередном цикле происходил какой-нибудь сбой. Сказывался знаменитый закон «визит-эффекта «.
Лаборатория оказалась тесной, когда блестящая, при всех орденах и медалях, компания заполнила не рассчитанное на такое количество гостей помещение.
Объяснения начал Устинов. С трудом ко мне, стоящему у пульта, протолкались Гонор и Королев. Оба хотели перехватить инициативу доклада у Устинова. Но он неожиданно сказал:
- А теперь наш специалист товарищ Черток продемонстрирует процесс пуска ракеты.
Маршалы и генералы во время речи Устинова явно начали скучать, и я сразу перешел к демонстрации, сопровождая ее комментариями:
- Система пуска автоматизирована. Внимание! Ставлю ключ на старт! При этом смотрите на светоплан, вот что происходит. Я контролирую процесс по транспарантам, и, если допустил ошибку, система не пойдет на ошибочный пуск. Автоматика приведет все в исходное положение.
Действительно, волнуясь, я что-то не то сделал, Бродский не успел меня поправить, огни светоплана погасли.
- Я продемонстрировал, что система имеет «защиту от дурака». А теперь повторяем попытку пуска ракеты.
Теперь я собрался, Бродский понял ошибку и строго следил за моими движениями. На светоплане загорелся парогазогенератор, начал светиться турбонасосный агрегат, зажигание, есть предварительная, есть главная! Я с воодушевлением объяснил, что сработал контакт подъема и теперь «вот видите, двигатель дает факел полной тяги - идет полет! Через 60 секунд, без нашего вмешательства, двигатель будет выключен». Все прошло блестяще.
Тем не менее, вместо положенной благодарности Рокоссовский с хитрой улыбкой громко заявил:
- А насчет «защиты от дурака» - это вы нас разыграли. Я опешил, но Устинов не растерялся:
- Нет, товарищ маршал, тут все было продемонстрировано без обмана. Я все сам не единожды проверял и здесь, и на полигоне.
Маршалы заулыбались и стали выходить из лаборатории, им надо было еще посмотреть ракету в сборочном цехе.
Бродскому я сказал:
- Когда сидел на первом пуске в бронемашине, у меня спина была сухая, а сейчас мокрая.
Он рассмеялся:
- У меня тоже.
Вот каких гостей должен был принимать директор Гонор. Но в этом случае роль хозяина взял на себя сам Устинов. Правда, потом он Гонору учинил разнос, что по дороге к сборочному цеху была грязь. Что было делать - была глубокая осень, а вместо снега шел нудный дождик. Но в сборочном цехе, не в пример заводам, на которых изредка во время войны бывал кто-то из маршалов, уже работали в белых халатах.
Белые халаты на артиллерийском заводе - это был нонсенс. Постепенно наступал перелом в психологии работников завода.
По отношению к заводу Гонор проявлял требовательность куда более жесткую, чем к научно-конструкторской интеллигенции. Производство - освоение новых технологических процессов, установка и перепланировка оборудования - это была его стихия. Руководители его уровня в предвоенные и военные годы прошли такую «промакадемию» и попадали в такие ситуации, что никакие учебные программы вузов предусмотреть этого не могли.
В 1947 году Гонор поставил две задачи. Во-первых, освоить технологию чистой сборки и испытаний ракет из деталей, подготовленных нами и доставленных из Германии. Это была задача того самого нового сборочного цеха, где впервые появились белые халаты. Во-вторых, начать освоение изготовления ракет из отечественных материалов по чертежам, которые с опозданием, но начало подавать СКВ, и главными среди них были чертежи ракеты Р-1, которые выпускал отдел № 3, возглавлявшийся Королевым.
В 1947 году для участия в испытаниях немецких ракет и в 1948 году для участия в испытаниях первой серии ракет Р-1 Гонор вместе с нами выезжал на ГЦП в Капустин Яр. Здесь он был первый ответчик перед Государственной комиссией при обнаружении производственных дефектов ракет. Но самым трудным было для него обеспечение быта всего высокого начальства, которое не желало зависеть в этом отношении от начальника полигона генерала Вознюка и рассчитывало на всемогущего богатого директора НИИ-88.
Отношения Гонора и Королева были сложными. Формально Гонор не был непосредственным начальником Королева. Между ними стоял еще начальник СКВ Тритко, бывший соратник Гонора по сталинградским «Баррикадам». Но королевский характер, его честолюбие не могли вынести двух руководителей-артиллеристов. Возникали конфликты, зачастую по непринципиальным и несущественным вопросам. По проблемам проектирования, новых предложений и взаимоотношений со смежными главными конструкторами Королев в нарушение субординации иногда обращался через головы Тритко и Гонора к Ветошкину, Устинову, другим главным. Это вызывало раздражение. Гонор не раз, зная о взаимоотношениях Победоносцева и моих с Королевым, обращался к нам с просьбой: «Вы же лучше меня знаете его характер. Поговорите с ним. Зачем нам эти ссоры». Но наша помощь в улаживании конфликтов по поводу требований Королева о предоставлении большей самостоятельности, создании своего опытного цеха, преимуществах в наборе специалистов и так далее не могла быть эффективной. Были ведь еще главные конструкторы большой номенклатуры зенитных ракет, которые ревностно следили за действиями Гонора и Победоносцева.
Всякая помощь отделу № 3 могла рассматриваться как ущемление их интересов. Шли жалобы в партком и даже Мытищинский горком партии.
Учитывая особую государственную важность решаемых задач, для руководства партийной организацией НИИ-88 по опыту военного времени был прислан парторг ЦК ВКП(б) вместо обычно избираемого секретаря парткома. Гонор должен был искать с ним общий язык. Это было гораздо труднее, чем на заводах во время войны, когда всех объединяла единая производственная программа и единый лозунг: «Все для фронта, все для победы».
Партийные конференции и всякого рода партхозактивы, а затем партсобрания в отделах в те годы были одним из действенных методов общения руководителей с массами и обратного контроля - коллектива над руководителями. В обязанности директора входили не просто выступления на таких сборах с постановкой задач, но обязательна была критика действий и поведения руководителей. Как правило, Гонора обвиняли в недостаточной требовательности по отношению к беспартийному Королеву. Гонор был достаточно умен, чтобы не перегибать палку критики сверху, тем более, что общая партийная атмосфера становилась все более тяжелой. Разворачивалась уже не локальная, а широкая кампания антисемитской направленности под лозунгом борьбы с «безродными космополитами». Чем больше действительных заслуг и высоких наград было у очередной жертвы этой кампании, тем эффективнее выглядела победа идейных борцов за генеральную линию партии.
Гонор во время войны был членом президиума Советского антифашистского еврейского комитета. Когда появилось сообщение о «несчастном случае» с Михоэлсом, который возглавлял этот комитет, Гонор во время одной из деловых встреч проговорился: «Это очень большое несчастье. Имейте в виду, что теперь начнется чистка и в нашем министерстве. Наш институт слишком на виду. Очень завидная и перспективная тематика. Устинов нас прикрыть не сможет».
Действительно, в 1950 году Гонора сняли с должности директора НИИ-88 и отправили директором артиллерийского завода в Красноярск.
В январе 1953 года во времена знаменитого «дела врачей» Гонора арестовали. Правда, ему не предъявляли обвинения в преднамеренном убийстве Горького или Куйбышева. Почти одновременно был арестован и маршал артиллерии, наш покровитель Яковлев и ряд сотрудников ГАУ. Их обвиняли в преднамеренном вредительстве при
производстве новых автоматических зенитных пушек конструкции Грабина. Все они были спасены смертью Сталина. Гонор был полностью реабилитирован. Ему вернули все награды и назначили директором филиала ЦИАМ в Тураево - это в Люберцах под Москвой.
Какой логикой руководствовались во многих подобных случаях высшие наши руководители, объяснить трудно.
Специалист в области технологии артиллерийского производства стал директором крупнейшего в Европе, а в те годы, может быть, и в мире ракетного научно-исследовательского центра. Четыре года руководящей работы на ракетном поприще дали умному и богатому опытом Гонору очень много ценных знаний, связей, знакомств и позволили бы использовать его с наибольшей пользой именно в этой отрасли.
Но отдел оборонной промышленности ЦК решил, что надо укреплять опытными кадрами базу авиационного моторостроения. И вот Гонор должен был снова начинать с нуля, изучать технику новейшего авиамоторостроения. Но здоровье было уже подорвано. Развилась гангрена конечностей, ему ампутировали пальцы. 13 ноября 1969 года Гонор умер в возрасте 63 лет.
В подмосковном Калининграде, для которого он сделал очень много в самые трудные первые послевоенные годы, его имя практически забыто.
Вероятно, не без подсказки аппарата ЦК партии Устинов утвердил структуру НИИ-88 такой, что место, занимаемое Королевым в служебной иерархии, было весьма невысокое - он всего только начальник отдела. А отделов в новом НИИ в 1947 году уже насчитывалось более двадцати пяти.
С первых дней начала работы Королева в новом НИИ его стремление к единоличной власти и расширению сферы деятельности вызывало конфликты с административным и партийным руководством.
В Германии Королев был главным инженером института «Нордхаузен» и ему подчинялись Глушко, Рязанский, Пилюгин, Кузнецов и многие другие гражданские и военные специалисты.
По возвращении в Союз Королеву решили такой воли и власти не давать. Теперь Глушко, Рязанский, Бармин, Кузнецов, Пилюгин по служебной «табели о рангах» стояли значительно выше Королева, потому что они были руководителями либо первыми заместителями руководителей союзных предприятий - институтов с опытными заводами.
Государственный союзный НИИ-88 по своей структуре состоял из трех крупных блоков: СКВ - специального конструкторского бюро, блока тематических научно-исследовательских и проектных отделов и большого опытного завода.
Начальником СКВ был назначен К.И. Тритко, бывший главный инженер артиллерийского завода. Тритко был типичным административным руководителем артиллерийского производства военного времени, с ракетной техникой и наукой до назначения в НИИ-88 он не соприкасался.
В СКВ входили проектно-конструкторские отделы, возглавлявшиеся главными конструкторами ракетных систем, со следующими задачами:
отдел № 3 (главный конструктор С.П. Королев) - проектирование баллистических ракет дальнего действия Р-1 и Р-2 и воспроизводство немецкой ракеты А-4;
отдел № 4 (главный конструктор Е.В. Синильщиков) -проектирование управляемых зенитных ракет дальнего действия с головкой самонаведения (Р-101) и доработка трофейной ракеты «Вассерфаль», так и не доведенной немцами до сдачи на вооружение;
отдел № 5 (главный конструктор С.Е. Рашков) - проектирование управляемых зенитных ракет Р-102 среднего радиуса действия и воссоздание немецких ракет «Шметтерлинк» и «Рейнтохтер»;
отдел № 6 (главный конструктор П.И. Костин) - проектирование неуправляемых твердотопливных и жидкостных зенитных ракет Р-103, Р-110, дальностью по высоте до 15 км, в том числе на базе не доведенной до принятия на вооружение немецкой твердотопливной ракеты «Тайфун»;
отдел № 8 (главный конструктор Н.Л. Уманский) - специальный отдел ЖРД, на высококипящих окислителях для зенитных ракет с испытательной станцией и экспериментальным цехом;
отдел № 9 (главный конструктор A.M. Исаев) - отдел ЖРД для зенитных ракет. Этот отдел был создан в 1948 году на базе коллектива, переведенного из НИИ-1.
Здесь делаю отступление, чтобы сказать, что Исаев, покинув институт «Рабе» в конце 1945 года, вернулся на родной завод № 293 в Химки. Завод к этому времени стал филиалом НИИ-1 Министерства авиационной промышленности.
НИИ- 1 был создан на базе НИИ-3 -бывшего РНИИ в Лихоборах. До сих пор на главном корпусе этого исторического института, в котором работало так много «врагов народа», красуется маскировавшая некогда сущность деятельности этого заведения надпись: «Всесоюзный институт сельскохозяйственного машиностроения».
Дело в том, что это здание действительно строилось для Института сельскохозяйственного машиностроения. Но когда в 1933 году по настоянию Тухачевского произошло слияние ленинградской ГДЛ и московской ГИРД, им отдали это здание под Реактивный научно-исследовательский институт.
Весной 1947 года, когда я уже с головой ушел в организационное становление НИИ-88, меня разыскал Исаев. Он был в самом мрачном настроении. Поведал, что наш любимый «патрон» Болховитинов как научный руководитель НИИ-1 не поладил с руководством министерства, махнул рукой на всю ракетную перспективу и возвращается в авиацию - заведующим кафедрой проектирования в Военно-воздушную академию имени Жуковского. В НИИ-1 приходит новое руководство из ЦАГИ - Мстислав Келдыш. «Он в ЖРД ничего не понимает, и мне там делать нечего».
Я рассказал Исаеву о перспективах НИИ-88, всячески расхваливал отношение к нашей работе министра Устинова, которого Исаев еще не знал, Ветошкина и директора Гонора. «Ну, а Победоносцева ты прекрасно знаешь, он наверняка поддержит твой переход!»
Исаев умел принимать радикальные решения. В жизни и личной, и служебной он не боялся резко «переложить руль», если приходил к выводу об ошибочности старого курса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70