И не по своей воле оказался прикрепленным к семейству Греттрупов. Он не на шутку обиделся: «Моя жена еле выжила в блокадном
Ленинграде. Сейчас тяжело больна, а я должен заботиться о немецких кобылах. Да идите все к черту!»
Не выдержал и Харчев: «Моя сестра кончает МГУ. Ходит в университет в мужских ботинках, продает последнее платье, чтобы выкупить продукты для больной матери, а молодая жена Тамара должна бросить учебу в театральной школе, ибо нет возможности существовать без моей помощи. А мы тут верховыми лошадьми обзаводимся».
Поручили Чижикову разработать операцию обмена лошадей на служебные автомобили для института. Но один из автомобилей на правах служебного фрау Груттруп все же закрепила за собой. Она носилась по окрестностям сама за рулем: в одном месте закупает для нас тонну яблок, в другом по ее команде режут и продают свинью, в третьем сдают нам в аренду «представительскую» спортивную автомашину, из четвертого по ее распоряжению в офицерскую столовую доставляют молоко повышенной жирности. Она врывалась в нашу офицерскую столовую, проверяла еду и требовала, чтобы мы немедленно уволили проворовавшихся кухарок. Несмотря на протесты мужа и Кутейникова, выгоняла и заменяла стенографисток - машинисток. Впрочем, при всем при том воспитывала детей, изучала русский язык, на мотоцикле приезжала на виллу Франка, чтобы играть на рояле Листа, Бетховена и Чайковского.
Но не только удачи были в истории операции «Ост». Сразу после операции по переходу через границу Греттрупа Харчев заявил, что теперь пора перевести через границу самого Вернера фон Брауна. Раньше чем дать добро, мы обсудили допустимость такой попытки с Пилюгиным, Воскресенским и местной военной разведкой.
Штатная разведка сразу отмежевалась, опасаясь межсоюзнического скандала. Они объяснили, что если операция получит огласку, то у военной администрации «головы полетят». «Поэтому можете действовать на свой страх и риск. Погоны у вас все равно незаконные. Если их снимут, вы ничего не теряете».
Решили рискнуть. На операцию, как всегда, отправили Харчева. Доехав рано утром до пограничного шлагбаума, Харчев поприветствовал американцев и заявил, что ему надо проехать в Витценхаузен для встречи с американскими офицерами, которые были у нас в гостях. Заодно пошел обмен ручными часами, и он расстался с единственной на весь наш гарнизон бутылкой настоящей московской водки.
Тронутые столь щедрыми подарками, американцы пригласили его в свой «джип» и взялись сами доставить его в город. Это был первый прокол в разработанной операции. Но делать нечего. Харчева повезли, но не к знакомым, а в американскую комендатуру города.
Дежурный офицер доложил и получил указание препроводить русского старшего лейтенанта в личные покои коменданта.
Далее шел рассказ Харчева, который мы просили его много раз повторить, особенно вечером после ужина, рассчитывая на новые волнующие подробности.
«Вводят меня в большую спальню. На широченной кровати, вот как здесь, на вилле Франка, на втором этаже, лежит сам комендант, на второй половине красавица баба, а между ними немецкая овчарка. Видно, они завтракали - на столике бутылки и всякая всячина. Он откидывает перину, сгоняет собаку и предлагает мне забраться в постель: „Для русского офицера, соседа по границе, мне ничего не жаль!“«
Тут обычно следовали вопросы: «А красавица одеяло тоже откинула?» Харчев, краснея от возмущения, путался и сбивался. Но твердо стоял на том, что приглашение он не принял, а на ломаном английском утверждал, что у него деловое поручение.
В конце концов комендант, накинув халат, вышел с ним в соседний со спальней кабинет. Здесь они долго пили виски или что-то еще, а Харчев доказывал, что нам с американцами надо поделить немецких специалистов, ибо это военные трофеи. Комендант объяснял, что ими ведает и их охраняет специальная миссия. Харчев пытался заговорить и о фон Брауне. Комендант якобы сказал, что это самый главный военный преступник и его очень сильно охраняют. Затем Харчева усадили в тот же «джип» и с ветерком довезли до шлагбаума, где он пересел в свою машину и через час докладывал нам об этом приключении.
Когда мы отпустили его отдохнуть и протрезвиться, Пилюгин с укоризной мне сказал: «Это твой воспитанник. А что бы нам всем было, если бы он не выдержал искушения? Комендант или кто там еще сфотографировали бы его в постели, а потом подарили фотографии кому следует!»
Несколько месяцев спустя, когда в нашей компании уже работал Королев, он сильно хохотал над этой историей. Но в отличие от Пилюгина сказал: «Ну и дурак был Харчев, что не принял предложение американца».
Что касается фон Брауна, то Королев был доволен тем, что операция не удалась. Он и не скрывал этого. Посмотрев на условия, в которых жил и работал у нас Груттруп, он мог себе представить, что бы творилось, если бы еще появился и самый главный немецкий ракетчик. Это явно противоречило замыслам, которые он обдумывал здесь, меняя планы, выстраданные в последние годы на Колыме и в казанской шарашке.
Греттруп, услышав каким-то образом о нашей попытке связаться с фон Брауном, развеселился. Он высказался в том духе, что ни при каких условиях о добровольном переходе его к нам не может быть и речи. Фон Браун, конечно, очень хороший инженер, талантливый конструктор и организатор с идеями. Но он все-таки барон, член национал-социалистической партии и даже штурмбаннфюрер. Он вместе с опекавшим его доктором Дорнбергером несколько раз встречался с Гитлером, получал награды. За его работой следили руководители рейха Геббельс и Кальтенбрунер.
Действительно, в молодости Вернер фон Браун мечтал о космических путешествиях под влиянием трудов Германа Оберта, но жизнь заставила его направить свой талант на чисто военные цели.
Мы просили Греттрупа, чтобы он рассказал нам поподробнее о начале карьеры фон Брауна. Он согласился, но очень неохотно. Кончилось тем, что его фрау пригласила избранный «узкий круг» на кофе со сбитыми сливками и обещала, что Гельмут немного расскажет о самом начале работ.
Теперь этот рассказ уже не обладает новизной благодаря многочисленным публикациям американских, немецких и советских исследователей и даже телевизионным фильмам. Поэтому я не стану загромождать свои воспоминания еще одной версией биографии фон Брауна.
Греттруп считал очень хорошей чертой фон Брауна его стремление привлечь к работе наиболее талантливых людей. При этом он не считался с возрастом и не боялся конкуренции. Дорнбергер и высшее военное руководство сухопутных сил, которые финансировали строительство Пенемюнде, очень ценили фон Брауна, доверяли ему. Он не боялся интриг против себя и уверенно работал как технический руководитель Пенемюнде. Дорнбергер, ставший в Пенемюнде генералом, всегда прикрывал фон Брауна. Это была сильная пара.
Несмотря на различные тонкости в политических взглядах, основной руководящий состав работал достаточно дружно и очень самоотверженно. Все понимали, что высказывать сокровенные мысли слишком опасно. Всякие разговоры о возможности использования ракет для космических путешествий были тоже опасны, потому что гестапо имело везде уши. Такие разговоры рассматривались бы как саботаж - отвлечение сил от важнейшего задания фюрера.
Во время беседы зашла речь о подневольном труде на «Миттельверке», о зверствах, там чинимых. «Какое отношение было у вас к технологии производства ракет с помощью людей, обреченных на смерть?» - Тут сразу вмешалась фрау Греттруп.
Нет, они с Гельмутом совершенно не представляли себе всех ужасов, которые здесь творились. И большинство специалистов тоже.
Но фон Браун и производственный персонал Пенемюнде бывали не раз в Нордхаузене и, конечно, все видели. Это еще один довод против контакта с русскими. Ведь большинство заключенных лагеря Дора были пленные Красной Армии. Фон Браун спешил с эвакуацией Пенемюнде и как-то высказался, что надо спешить. «Ракетами обстреливали Англию, но мстить будут русские». Он боялся.
Греттруп однажды пострадал из-за неосторожных разговоров за ужином и был арестован. Но хлопоты фон Брауна и Дорнбергера его выручили.
Отчет, написанный Греттрупом к середине 1946 года, представлял собой наиболее полное и объективное изложение истории Пенемюнде и технических проблем, которые решались в процессе разработки первых баллистических ракет дальнего действия.
Чрезвычайное происшествие
Спустя месяц после начала деятельности «Рабе» стала сказываться слабость организационно-финансового руководства немецкой части института.
Директор Розенплентер был очень энергичным инженером, но плохо разбирался в проблемах снабжения и, по-видимому, не пользовался авторитетом среди старых дельцов и коммерсантов, которые начали налаживать активные деловые связи. Его заместитель по общим вопросам все внимание уделял проблемам вытягивания пайков для организации питания немцев и улучшения их быта. Поэтому я был очень обрадован, когда по рекомендации СВА из Веймара к нам прибыл господин Шмидт, бывший одним из руководителей службы снабжения и кооперации Пенемюнде. Уже далеко не молодой, полный, одетый «с иголочки» он одним своим внешним видом, открытым лицом и приятной улыбкой должен бы внушать уважение к представляемому им учреждению.
Мы назначили его на должность коммерческого директора, подчинив ему все службы транспорта, снабжения, оборудования зданий и то, что позднее называли «соцбытом».
Он энергично взялся за дело, и его компетентность не замедлила сказаться на укомплектовании лабораторий первоклассной измерительной техникой, отличными стандартными стендами. Появился широкий набор источников электропитания, а на завод в Кляйнбодунген и в мастерские института начали прибывать новые высококлассные металлообрабатывающие станки.
Обычно очень вежливый и почтительный, Шмидт однажды в середине рабочего дня, было это в начале сентября, буквально ворвался на виллу Франка, где после возвращения из Леестена отдыхал Исаев.
Он обрушил на Исаева много упреков по поводу трудностей, которые возникают из-за не всегда корректного поведения солдат размещенной в городе артиллерийской бригады. Шмидт просил Исаева договориться с командованием об упрощении процедуры оформления пропусков, допуска немецких специалистов к особо охраняемым объектам и введении свободного режима въезда немецкого автотранспорта в Бляйхероде. Все эти заботы, пререкания с командованием дивизии и комендатурой Исаеву сильно наскучили. Обычно этими делами занимался я вместе с Пилюгиным. Его полковничьи погоны помогали решать многие спорные вопросы в нашу пользу.
Я и Пилюгин на три дня отлучились в Дрезден для размещения заказов на гироскопические приборы. Когда вернулись, то застали Исаева в мрачном настроении. Он курил пачку за пачкой «Беломор» и в конце концов заявил, что здесь ему больше делать нечего. В Леестене обойдутся без него, он уезжает в Москву, о чем уже договорился с Берлином.
Расставание с Исаевым мы вскоре отметили надлежащим образом, 10 сентября он выехал в Берлин и оттуда вскоре улетел в Москву.
Здесь уместно напомнить, что Исаев вместе с Арвидом Палло, группу которого мы еще 15 июля отправили из Нордхаузена в Леестен, успешно организовали огневые испытания двигателей. Советские двигателисты - инженеры и механики - освоили тамошнюю технику настолько, что могли даже без помощи немцев, кстати не отобранных американцами, проводить огневые испытания на разных режимах.
Я успел побывать в Леестене в августе и впервые любовался потрясающим зрелищем - открытым факелом двигателя 25-тонной тяги.
Наш шеф по линии ГАУ генерал Кузнецов, который формально считал себя отвечающим не только за институт «Рабе», но и за Леестен, ни разу там еще не был.
Кузнецов требовал, чтобы я и директор Розенплентер сопровождали его в поездке в Леестен. Я несколько раз под разными предлогами откладывал.
В конце сентября к нам в гости приехал Александр Березняк. Он успел ознакомиться со всеми немецкими авиационными фирмами советской зоны. Голова была полна идей, и Березняк спешил встретиться в Бляйхероде с Исаевым. Но Исаев уже был в Москве. Тогда Березняк уговорил меня ехать с ним в Леестен. А тут еще настоятельные требования генерала. И мы решили совместить путешествие.
В воскресенье 30 сентября мы выехали из Нордхаузена на двух машинах.
Первой шла машина генерала Кузнецова. Это был «опель-капитан». За рулем водитель-солдат. Рядом, чтобы указывать дорогу, Кузнецов посадил Розенплентера. Сам сел сзади и потребовал пересадить в его машину нашу переводчицу, чтобы он мог разговаривать с Розенплентером. Ляле пришлось подчиниться генералу.
Во второй машине (это был наш «мерседес», за рулем, как обычно, Альфред) разместились я, Березняк и Харчев. Мы сильно отстали, и Альфред не раз укоризненно качал головой и что-то бубнил по поводу недопустимо большой скорости генеральской машины на узких извилистых дорогах.
Вдруг Альфред неожиданно закричал. Он первым увидел, что «опель-капитан» врезался в дерево. Пострадавших доставили в больницу Эрфурта. Все трое мужчин были тяжело ранены, но нас заверили немцы-врачи, что жить они будут. «А вот фроляйн Ляля ранена смертельно. У нее перелом основания черепа и множественные повреждения позвоночника».
Я позвонил в Бляйхероде и попросил срочно приехать начальника медсанбата дивизии хирурга Мусатова. Мы с ним успели подружиться. О его фронтовых хирургических операциях в дивизии ходили легенды.
Когда приехал Мусатов, к нам вышел главный хирург больницы профессор Шварц. Больница была первоклассная. До капитуляции это был военный госпиталь для офицеров СС.
Вместе с профессором мы прошли в операционную.
У генерала Кузнецова были перебинтованы и уже загипсованы обе ноги. Но состояние пока было шоковое. У Розенплентера - множественные ранения головы и лица. Он лежал с полностью забинтованной головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70