..
- Вероятно, ты и меня считаешь злодеем за то, что я служу поработителям
родного народа? Вот что я тебе отвечу на это. У нашего повелителя, великого
кагана Чингиз-хана, есть главный советник, китаец Елю-Чу-Цай. Он всегда
говорит, не боясь, правду Чингиз-хану. Он один останавливает его от
напрасного избиения целых городов, объясняя: "Если ты перебьешь всех
жителей, то кто же будет платить налоги тебе и твоим внукам?" И Чингиз-хан
после его слов дает милость сотням тысяч пленных... То же самое я стараюсь
делать около сына Чингизова, Джагатай-хана, чтобы спасти наш мусульманский
народ от поголовного истребления. Ты видел лицо Джагатая? Какой безумной
ярости полны глаза его! Каждый день на приеме он указывает пальцем на
кого-нибудь со страшными словами: "Алыб-барын!", и несчастного уводят на
казнь. А я каждый день стараюсь вырвать у него милость и пощаду.
- Я остаюсь на моей родине,- ответил Хаджи Рахим.- Но только дай мне
другую работу: я не в силах больше писать счета одежд, покрытых пятнами
крови, и видеть человеческие слезы.
- Хорошо, я дам тебе важное поручение.
- Я слушаю, мой господин.
- Мне сказали, что повелитель северных и западных стран Джучи-хан,
старший сын Чингизов, получив в удел северные земли Хорезма, идет их
покорять.
- Я могу только сказать: кузнецы и медники Гурганджа не отдадут без боя
своего города, как это сделали жители Бухары и Самарканда.
- Мне нужно переслать Джучи-хану письмо, но по пути, в песках Кзылкумов,
появились отряды, которые нападают на монголов и убивают их. Говорят, что
во главе их стоит какой-то "черный всадник" Кара-Бургут на дивном черном
коне. Он неуловим. Он появляется неожиданно в разных концах Кзылкумов,
делая огромные пробеги, и вневапко бесследно исчезает. В населении пошли
слухи, что сам шайтан помогает ему.
- Этот "черный всадник" доказывает,- сказал Хаджи Рахиы,- что среди
мусульман еще сохранились смелые джигиты.
- Я дам тебе письмо к самому Джучн-хапу. Ты спрячешь это письмо так,
чтобы ни монгольские караулы, ни "черный всадник" не перехватили его. Иначе
ты себя и меня погубишь.
Хаджи Рахим опустил взор. "Что это за письмо, которое может погубить
пославшего?" Он поднял глаза. На золотом кебе заката переплелись
виноградные листья. Махмуд-Ялвач стоял неподвижно, и его взгляд, казалось,
протекал в мысли дервиша. Он положил руку на свою бороду, тронутую серебром
времени, и легкая улыбка скользнула по устам его.
- Я доставлю письмо Джучи-хану,- сказал Хаджи Рахим,- и никто не прочтет
его. Я выдолблю отверстие в моем посохе, вложу туда письмо и залеплю его
воском. Но удастся ли добраться до великого хана? Он теперь воюет в
Кипчакской степи, где рыщут шайки, убивая встречных. Я подобен букашке,
которая здесь ползет у твоих ног по дорожке сада. Что со мной будет, когда
я выйду из-под защиты твоей могучей руки? Я не боюсь "черного джигита", но
на первой же заставе меня схватит монгольский караул и разрубит на части.
Махмуд-Ялвач нагнулся, поднял с дорожки красного жучка и положил себе на
узкую белую ладонь. Жучок торопливо пробежал до конца пальца и, расправив
крылышки, полетел.
- Подобно этому жучку, ты проберешься там, где не пройдут тысячи воинов.
Ты, как священный дервиш, опять накинешь свой старый плащ, возьмешь
покорного осла и нагрузишь его книгами. А чтобы тебя не задержали
монгольские заставы, я выдам тебе золотую пайцзу с соколом.
- А что мне делать с моим младшим братом Туганом?
- Ты его возьмешь с собой как ученика, А там, в лагере Джучи-хана, он
научится воинскому делу. Станет опытным джигитом. Да будет легка тебе
дорога!
- Будь спокоен, я все сделаю.
- Когда ты окончишь свой путь, то помолись за меня, я человек старый,
который тебе доброжелательствует.
Глава четвертая
"ЧЕРНЫЙ ВСАДНИК"
Хаджи Рахим и Туган отправились в путь под вечер и примкнули к веренице
поселян, возвращавшихся с базара с пустыми корзинами. Постепенно все
спутники один за другим свернули в стороны, к своим обгоревшим селениям.
Хаджи Рахим шел ровной, размеренной походкой, напевая по привычке
арабские песни, Туган уже сильно вырос. Из-под голубой чалмы, как подобает
юноше, выбивался длинный черный завиток волос и падал на плечо. Он закинул
за спину дорожный мешок и, опираясь на длинную палку, легко взбегал на
встречные холмы и всматривался вдаль, в уходящие в сизую дымку горы,
оглядывался кругом, все стараясь заметить, все попять. Он жил теперь
полной, счастливой жизнью, казавшейся особенно радостной после тяжелых
месяцев, проведенных в мрачном сыром подаемелье гурганджской тюрьмы.
Черный осел, поводя длинными ушами, семенил крепкими копытцами. В
навьюченных на осла мешках хранились книги и свитки арабских и персидских
поэтов и запас еды на несколько дней.
Иногда вдали показывалось облачко пыли, затем из-за деревьев появлялись
несколько монгольских всадникоя, окружавших знатного начальника, "даругу",
или охранявших медленно выступавших верблюдов, навьюченных мешками с
зерном. Один из монголов отделялся от других, подлетал к Хаджи Рахиму и
кричал:
- Ты кто? Куда идешь?
Хаджи Рахим молча сдвигал свою шапку на затылок, и на его лбу
показывалась прикрепленная к тонкому обручу золотая пластинка с
изображением летящего сокола. Тогда медленно опускалась поднятая рука с
плетью, и монгол, воскликнув: "Байартай! Урагш!", круто поворачивал коня и
мчался догонять свой отряд.
А дервиш, надвинув на лоб свою остроконечную шапку, снова шагал и запевал
новую песню:
Шагай же вперед, мой черный Бекир, под пенье,
Туда, где душе скитаться живой опасно.
Довольно людей в постели своей скончалось,
Лишь трусам упасть на красный песок ужасно...
В пустынном месте из-за холма неожиданно вылетели четыре всадника и
остановились поперек тропы.
- Стойте! - закричал один из них, старик с глубокими морщинами на
загоревшем до черноты лице.- Как твое имя?
- Довольство, простор и благополучие тебе! - ответил дервиш.- Почему тебе
нужно мое имя?
- Я узнал тебя! От меня не уйдешь! Ты был писцом у мусульманина
Махмуд-Ялвача, постыдно продавшегося монголам. Ты помогал ему грабить народ
и за это сейчас испытаешь острое лезвие моего меча.
- В твоих словах две капли чистой истины, а все остальное мутный поток
черной лжи.
- Как лжи? - воскликнул яростно старик и вытащил из ножен кривую саблю.
- Верно, что я был писцом у почтенного мусульманина Махмуд-Ялвача, верно,
что я достоин смерти и ее увижу, ибо кто сможет убежать от нее? Но я
никогда никого не грабил, а только записывал на длинных свитках
награбленное монголами и писал прошения всем обиженным, кто приходил к
Махмуд-Ялвачу с жалобами и просьбами заступиться.
- Если ты, дервиш, не хочешь потерять здесь же, на этом месте, твой
колпак вместе с головой,- продолжал кричать старик,- то ты сейчас же
последуешь за нами, и не пробуй убежать.
- Я всегда иду к тем, кто зовет меня,- сказал невозмутимо дервиш.- Но ты
мне не сказал твоего имени. На кого мне пожаловаться аллаху, если ты
завлечешь нас в пучину гибели?
- Прежде чем аллах тебя рассудит, тебя рассудит меч "черного джигита",-
ответил один из всадников.- С нашим начальником тебе будет не до шуток.
Всадники, свернув с дороги, направились прямо к северу, углубляясь в
раскаленные желтые пески. Редкая жесткая трава, кое-где кусты сквозистого
тамариска, торопливо разбегавшиеся ящерицы делали местность мрачной и
унылой. Туган шептал Хаджи Рахиму:
- Неужели пришел наш конец! Зачем только ты согласился на этот ненужный
путь! Как тихо и счастливо мы жили в Самарканде!
- Не надо роптать раньше времени,- отвечал дервиш.- Сегодняшний день еще
не кончился, а будущее полно неожиданностей.
Долго шли путники, все направляясь на север. Наконец на перекрестке двух
едва заметных тропинок всадники остановились. Один из них въехал на холм,
долго всматривался во все стороны, затем указал рукой на запад и крикнул:
- Скорее, скорее туда! Солнце садится.
Уже в полной темноте Хаджи Рахим вместе с другими приблизился к ярко
пылавшему костру. Они находились на дне сухого оврага. У дервиша и Тугана
руки были скручены за спиной и петли арканов захлестнули шею, чтобы
пленники не вздумали скрыться в темноте. Старик, их задержавший, подвел
обоих к самому огню и приказал стать на колени. Рядом с ними поставили
осла.
У костра на небольшом коврике сидел, подобрав под себя ноги, худощавый
мрачный туркмен. На загоревшем бронзовом лице резко выделялись блестящие
круглые глаза. Рядом на коврике лежал прямой меч-кончар.
"Где я видел этого гордого джигита? - думал Хаджи Рахим, наблюдая за
туркменом.- Несомненно, это "черный всадник"...
На нем был черный чекмень, черная шапка, сдвинутая на затылок, и
невдалеке стоял на привязи высокий вороной конь. Вокруг костра сидели
десятка два джигитов в истрепанной одежде, но с отличным оружием в серебре.
На приведенных пленных посматривали - одни насмешливо, другие злобно.
Один из джигитов снял с черного осла ковровый мешок и вытряхнул из него
связку лепешек, узелок с изюмом, дыню и кусок кислого сыра. Затем осторожно
положил другой мешок с мукой и вытряхнул третий ковровый мешок. В нем
оказались пенал с чернильницей, несколько книг и свитков и инструменты
оружейника.
Джигит с круглыми глазами взял одну книгу, повертел в руках, перелистал
несколько страниц и сказал:
- Здесь, вероятно, написаны хадисы и наставления, которыми длиннобородые
толстые имамы забивают головы своим тощим голодным ученикам?
- Нет, славный воин,- ответил Хаджи Рахим.- Эта книга про великого
Искендера, завоевателя вселенной.
- Хотел бы я послушать про этого храброго вояку! Но для тебя не осталось
времени. Сейчас Азраил унесет твою Душу.
Старик, который привел Хаджи Рахима, отвел в сторорону осла, не спеша
вытащил из-за пояса длинный тонкий нож, каким мясники обычно режут баранов,
и ухватил жесткой рукой дервиша за подбородок.
- Эй, дед, подожди резать! - крикнул кто-то.- Наш начальник хочет узнать,
что написано в других книгах.
Полузадушенный дервиш прохрипел:
- В одной книге описаны подвиги славного барса пустыни Кара-Бургута,
грозы караванов...
- Подожди! Оставь его, старик!..- сказал начальник шайки и внимательно
начал перелистывать книжку, рассматривая рисунки, изображавшие стычки
воинов.
Старик оттолкнул Хаджи Рахима и, ругаясь, отошел. Хаджи Рахим смотрел на
темное небо с ярко сверкавшими звездами, на красное потрескивавшее пламя
костра, на суровые лица сидевших, на пустынные пески кругом и думал:
"Откуда придет спасение? Если меня, бродягу, никто не пожалеет, то эти
воины должны бы пожалеть мальчика-оружейника, выскользнувшего из мрака
шахского подземелья. Но, даже падая в пропасть, дервиш не должен унывать:
его плащ может зацепиться за выступ скалы, или его поддержит крыло
пролетающего орла..." А Туган рядом шептал:
- Разве ты не видишь, что пришел наш последний час?
- День еще не кончился,- ответил дервит.- Впереди длинная ночь. Кто
заранее скажет, что она принесет?
"Черный всадник" положил книгу в желтом кожаном переплете на коврик перед
собой и сказал:
- До утренней звезды осталось ждать недолго. С казнью этого слуги
неверных можем не торопиться. Не послушаем ли мы этого скитальца, пусть он
нам расскажет про подвиги какого-нибудь смелого богатыря. Туган прошептал:
- Неужели, так униженный, стоя на коленях, ты будешь им рассказывать? Не
говори ни слова. Пусть лучше они убьют нас сразу!
- Потерпи,- ответил Хаджи Рахим.- Ночь длинна, и будущее может стать
необычайным...
- Пускай говорит! - послышались голоса.- Бывает, соловей в клетке поет
лучше, чем на воле.
- Тогда слушайте,- начал Хаджи Рахим.- Я. вам сейчас расскажу не о
Двурогом Искендере и не о Рустеме и Зорабе, а о славном степном разбойнике
Кара-Бургуте и о туркменской девушке Гюль-Джамал...
При слове "Гюль-Джамал" начальник шайки быстро взглянул на дервиша, брови
его удивленно поднялись. Он лег на правый бок; облокотившись, он подпер
щеку ладонью и черными горящими глазами стал внимательно всматриваться в
связанного рассказчика.
Глава пятая
СКАЗКА ХАДЖИ РАХИМА
Когда она проходила мимо быстрыми шагами,
краем своей одежды она коснулась меня.
(Из восточной сказки)
- "Гюль-Джамал была бедной пастушкой в бедном ауле, в большой туркменской
пустыне,- начал говорить нараспев Хаджи Рахим.- Гюль-Джамал знала много
песенок.
Особая песенка у нее была, чтобы вести ягнят на водопой; другая,
спокойная и радостная, уговаривала ягнят мирно пастись и далеко не
расходиться.
Но одна, тревожная песенка мрачными, отрывистыми звуками предупреждала
заблудившихся, что близко хищный волк, и ягнята, мирно дремавшие в тени
чахлого куста, разом вскакивали и быстро неслись туда, где на холме стояла
Гюль-Джамал с длинной палкой, а три большие мохнатые собаки с лаем бегали
вокруг отставших и собирали в одну кучу все стадо.
Все свои песенки Гюль-Джамал выучила от своего деда Коркуд-Чобана,
который много лет был пастухом и наигрывал песни на длинной дудке-сопелке.
Всю свою долгую жизнь он был бедняком, нанимался аульным пастухом и
кормился, переходя по очереди из одной юрты в другую, хотя он имел и свою,
старую, покривившуюся, как он сам, юрту на краю аула.
Он был одинок с тех пор, как умерли сперва жена, а потом два сына, убитые
во время войны Хорезм-шаха с вольными афганскими горцами.
Дочь пастуха, отданная замуж в отдаленноа кочевье, однажды пришла к нему,
неся на руках крошечную девочку, н, проболев несколько дней, умерла. Ее
лицо было в синяках и кровоподтеках. Что с ней произошло, никто нэ знал, а
старый Коркуд-Чобан на вопросы отвечал:
- Видно, так захотел аллах!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24