В
свернутой тряпке Курбан нашел кожаный кошелек. В нем были деньги - не
золото, а горсть серебряных и медных монет. Все-таки и эти дирхемы
пригодятся в хозяйстве, да еще сохранился за щекой золотой динар
Хорезм-шаха.
Возле некоторых селений на пашнях уже работали поселяне. Они жаловались
Курбану, что теперь в арыках вода поступает неправильно и редко, некоторые
поля засохли, на других разлившаяся вода размыла вспаханную и засеянную
землю. Повсюду образовались новые овраги.
Уже недалеко от родного дома в одном безлюдном селении Курбан встретил
знакомого крестьянина Кувонча. Тот указал на груду закоптелых камней и
золы.
- Вот все, что осталось от моего дома - говорил Кувонч, грустно кивая
головой.- Я хожу кругом и зову моих детей, а они не приходят. В тот день,
когда прискакали монголы, я был в поле. Я видел дым, обезумевших соседей и
побежал за ними, думая, что и моя семья убежала с другими. Когда я вернулся
ночью, отыскивая свой дом,- ничего не осталось, кроме этих камней и
горячего пепла. Я не знаю, увезли монголы моих детей, или все они погибли в
пламени... Но, может быть, они еще вернутся?..
Полный тревоги, Курбан поехал дальше и уже в темноте оказался около
старого тополя, где отводная канавка поворачивала к его пашне.
В арыке текла вода. В безмолвной ночи при бледном сиянии месяца он
приблизился к дому. Ворота во двор были раскрыты настежь. Он соскочил с
коня, поставил его под навесом и пошел к двери дома. Она была забита
поперечной доской. Ни шороха, ни вздоха за дверью... Даже собака не
встретила его...
Курбан насобирал охапку соломы и бросил коню. Затем по знакомым выступам
стены взобрался на крышу. Там прилег на груде старых стеблей джугары.
Засыпая, он слышал слова, сказанные Кувончем: "Они, может быть, еще
вернутся?"
Рано утром, когда прохваченный холодным ветром Курбан ворочался на крыше
хижины, до него донесся странный звук, похожий на отдаленный стон. Курбан
прислушался. Стон повторился. Он доносился снизу. Кто стонет? Израненный
татарами? Или, может быть, умирающий татарин?
Курбан спустился с крыши и бросился к коню. Тот уже съел всю солому и
нетерпеливо перебирал ногами. Курбап достал из кожаной сумки молоток.
Высадив дверь хижины, он вошел внутрь. Там было темно. Он пошарил руками по
лежанке и наткнулся на тело. Ощупал лицо и узнал мать. Она лежала как
мертвая; тихий голос простонал:
- Я знала, сынок, что ты вернешься. Курбан не бросит нас...
- А где остальные?
- Все убежали туда, к горам, а я осталась сторожить дом, да совсем
обессилела. Меня, верно, приняли за мертвую и дверь заколотили. Да, сынок,
теперь, когда ты вернулся, все поправится...
Курбан отыскал горшок, принес воды из канавки, собрал колючек. Он развел
огонь в очаге и поставил горшок, насыпал в него пшена. В хижине стало
светло и тепло. Мать лежала, худая и слабая, не в силах сделать движение.
Ее нос заострился, и сухие обтянутые губы шептали:
- Вот ты и пришел, сынок!
Курбан отвел коня на пустырь, стреножил ето и оставил пастись. Рядом был
его участок пашни, такой клочок, как ладонь,- как с него прокормить семью?
А еще приходилось отдавать половину урожая владельцу земли - беку! Участок
уже зарос сорняком. Дальше тянулись знакомые участки соседей. И они заросли
сорной травой, а людей нигде не было видно. Домик с сараем старого
кузнеца-заики Сакоу-Кули стоял вдали, обгорелый, с закоптелыми стенами, а
на деревьях окружавших дом, листья от пожара завяли и сморщились.
Но вот одинокий человек медленно шагает по полю, останавливается,
взмахивает кетменем,- вероятно, исправляет канавку.
- Ойе! - закричал Курбан.
Человек выпрямился, поднес руку к глазам, всматриваясь.
- Ойе! Курбан-Кызык! - закричал он, и оба поспешно направились вдоль
канавки навстречу друг другу и протянули руки, прижавшись правым плечом.
Это был сосед, старый Сакоу-Кули, имевший уже внуков.
- О, какие времена! - сказал старик, утирая рукавом глаза.
- Здорова ли твоя семья, жива ли корова, работает ли осел, плодятся ли
овцы? - спросил Курбан.
- Пришли эти завернутые в шубы люди, угнали соседний скот, увезли поперек
седла четырех моих овец и одну мою внучку, а остальная семья убежала в
горы. Я все жду их, если только они не погибли от голода. А корова и осел
спаслись.
- А где моя семья? - спросил Курбан. Дыханье его остановилось, пока он
ожидал ответа.
- Для тебя есть радость - твоя жена вчера вернулась и ночевала в
развалинах моего бедного дома. Вот она уже идет через поле...
И Курбан увидел вдали знакомую красную одежду жены. Почему она идет
пошатываясь? Курбан сразу сделался серьезен и важен,- ведь он глава семьи,
должен собрать всех под свою руку и снова наладить развалившееся хозяйство.
- Ну что ж, Сакоу-Кули,- сказал он старику.- У тебя есть корова и осел, у
меня конь. Мы их запряжем вместе и распашем наши клочки земли. Кругом
война, набеги; вчера были кипчакские беки, сегодня монгольские ханы. Когда
же мы от них избавимся? Но мы, земледельцы, не можем ждать.
Наше дело-сеять хлеб; если мы сами о себе не позаботимся, то кто же нас
прокормит?
- Верно сказал! Терять время нельзя: земля требует семян, плуга и воды!
Глава седьмая
БЕГСТВО ЦАРИЦЫ ТУРКАН-ХАТУН
Весной этого страшного года Дракона (1220) весь Мавераннагр уже находился
во власти Чингиз-хана. Как старательный хозяин, получивший в свое владение
ценное наследство, монгольский каган стал заботиться об установлении
порядка и мирной жизни. Во всех городах Чингиз-хан поставил татарские
гарнизоны, назначил туземных хакимов и к ним приставил своих монгольских
правителей, чтобы все видело, все знало недремлющее око великого кагана.
Некоторые крестьяне, еще напуганные и недоверчивые, стали постепенно
возвращаться в свои поселки и принялись за обработку полей. Но порядок
восстанавливался медленно: по всей стране бродили шайки голодных, бездомных
беженцев, и вслед за монголами, в поисках еды, они также грабили разоренные
селения.
Оставались еще непокоренными только низозья Джейхуна, коренные земли
Хорезма, где находилась богатая столица Хорезм-шахов Гургандж,- она
оставалась в середине владений монгольских, подобно шатру с перерезанными
веревками. Чингиз-хан решил наложить свою руку на эти земли и поручил
завоевание этой области своим трем сыновьям: Джучи, Джагатаю и Угедэю. Им
он выделил значительныэ части своего войска. Джагатай и Угедэй пошли на
Хорезм с юга, берегом реки Джейхуна, а всегда непокорный Джучи стал
медлить, оставаясь со своими отрядами около Дженда, где он занимался охотой
на диких ослов и отбирал коней у кочевников, требуя только белых и
саврасых, любимых каганом.
Чингиз-хан приостановил поход своего главного войска и решил провести
зиму на берегах реки Джейхуна. Он отправил в Гургандж Данишменд-хаджиба,
одного из передавшихся на его сторону сановников Хорезм-шаха. Тот прибыл к
старой царице Туркан-Хатун и объявил ей, что великий каган воюет не с нею,
а только с ее сыном, Мухаммедом Хорезм-шахом, и не столько из-за
преступлений, которые тот совершил, сколько желая наказать его за
непослушание и за оскорбления, нанесенные им своей матери. Данишмендхаджиб
еще добавил, что если Туркан-Хатун выразит покорность, то Чингиз-хан
обещает не трогать и не разорять областей, находившихся под ее властью.
Но разве коварная царица Туркан-Хатун могла поверить монгольскому
владыке, который был честен только со своими монголами, а на всех других
людей смотрел, как охотник, который играет на дудочке, приманивая козу,
чтобы ее схватить и приготовить из нее кебаб.
Одновременно с прибытием Данишменд-хаджиба в Гургандж приплыли лодки из
Келифа. В одной из них находился переодетый простым батраком Инаньчи-хан,
который привез письмо от Хорезм-шаха. Падишах извещал мать, что покидает
заставы на берегу Джейхуна. Он удаляется в Хорасан, чтобы собрать там
большое войско, и зовет Туркан-Хатун выехать к нему со всем его гаремом, не
доверяя Чингиз-хану.
Это известие настолько встревожило Туркан-Хатун, что она даже перестала
прикладывать к своим глазам примочки, которыми старалась сделать их более
красивыми. Поняв, что оставаться в Хорезме опасно, она приказала навьючить
большой караван, собрала всех жен и детей Хорезм-шаха, нагрузила верблюдов
ценностями и направилась через каракумские пески на юг, к горам Копет-Дага.
Перед отъездом старая царица решила обезопасить своих внуков от возможных
впоследствии соперников. Она приказала главному палачу: всех юных
заложников, живших при шахском дворе, не считаясь с их возрастом, вывезти
на лодках на глубокое место реки Джейхуна и там сбросить в воду с большими
камнями на ногах. Все двадцать семь мальчиков и юношей, сыновья крупных
феодальных правителей Хорезма, были утоплены.
Из всех заложников Туркан-Хатун сохранила жизнь одному Омар-хану, сыну
владетеля Язера в земле Туркменской. Она сделала это только потому, что
сама направлялась туда, а Омар-хан и его слуги знали дорогу через пустыню.
Во время трудного перехода через пески Каракумов, длившегося шестнадцать
дней, он верно и безропотно служил старой шахине.
Но когда караван уже приближался к границам Язера и за песками показались
скалистые вершины гор, ТурканХатун, выждав, когда Омар-хан заснул,
приказала отрубить ему голову.
Она направила караван к неприступной крепости Илаль, расположенной на
вершине одинокой скалы. Здесь она пребывала со всем своим двором, пока
поблизости не появились передовые монгольские отряды, искавшие шаха
Мухаммеда.
Один из начальников охраны шахини предложил ей немедленно бежать оттуда
под покровительство ее внука Джелаль эд-Дина, собиравшего в Иране бойцов
для борьбы с монголами. Все только и говорили о его мужестве, о силе его
войска, о том, что он сумеет прогнать врагов.
- Никогда! - воскликнула в ярости старуха.- Лучше мне погибнуть от меча
монгола! Как? Чтобы я унизилась до того, чтобы принять милость от сына
ненавистной мне туркменки Ай-Джиджек? Чтобы я жила под его
покровительством, когда у меня имеются внуки моей благородной кипчакской
крови? Лучше я попаду в плен к Чингиз-хану и перенесу у него унижение и
позор.
Вскоре примчались монголы и осадили крепость. Они построили вокруг скалы
сплошную ограду, отрезав у осажденных всякую связь с остальным миром. Осада
продолжалась четыре месяца, и когда в цистернах и погребах высохла
последняя припасенная вода, Туркан-Хатун решила сдаться. Монголы захватили
вместе с шахиней-матерью весь гарем и малолетних сыновей Хорезм-шаха. Все
мальчики были тут же зарезаны, а жены и дочери шаха и сама Туркан-Хатун
отправлены в лагерь Чингиз-хана. Всю же свиту и охрану монголы перебили.
Монгольский владыка немедленно раздал дочерей Хорезм-шаха своим сыновьям и
приближенным, а злобную шахиню Туркан-Хатун держал для показа на своих
пирах. Она должна была сидеть около входа в шатер и петь жалобные песни;
Чингиз-хан бросал ей обглоданные кости.
Так питалась Туркан-Хатун, бывшая раньше самодержавной повелительницей
Хорезма и называвшая себя "владычицей всех женщин вселенной".
Часть вторая
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ВЕЛИКОГО ХОРЕЗМА
Глава первая
ДЖЕЛАЛЬ ЭД-ДИН ВЫЗЫВАЕТ НА БОЙ ЧИНГИЗ-ХАНА
Пока не рассыплешь зерна, не снимешь жатвы;
пока не рискнешь жизнью, не победишь врага.
(Спади)
Расставшись с Хорезм-шахом, Джелаль эд-Дин и его братья от другой матери,
Озлаг-шах и Ак-шах, в сопровождении семидесяти всадников пробрались в
Мангишлак. Местные кочевники дали свежих лошадей. На них молодые ханы
прошли Каракумы и достигли Гурганджа, столицы Хорезма.
Там они объявили знатнейшим бекам, что Хорезм-шах Мухаммед отменил
завещание и назначил своим преемником султана Джелаль эд-Дина. Хотя бывший
наследник Озлаг-шах и подтвердил это, но кипчакские беки не захотели
примириться с султаном не кипчакской крови. Тайно сговорившись, они решили
убить Джелаль эд-Дина.
Его предупредил о заговоре прибывший из Келифа Инаньч-хан.
- Что мне делать в этом городе скорпионов и тарантулов, где даже перед
лицом опасности нет единства! - сказал Джелаль эд-Дин.
Ночью, в сопровождении Тимур-Мелика и трехсот туркмен, он незаметно
покинул Гургандж и направился на юг через Каракумы.
В несколько дней маленький отряд прошел тяжелый путь, на котором караваны
делают шестнадцать ночлегов, и достиг города Нессы. Посланный вперед
разведчик донес, что на зеленом лугу у подножия хребта Копет-Дага видны
какие-то юрты и рядом пасутся стреноженные кони необычной породы.
По-видимому, это монголы, и их не менее семисот человек. Тимур-Мелик
сказал:
- Хотя после трудного перехода наши кони утомлены, но сил у них хватит,
чтобы ворваться в монгольский лагерь. А у нас должно хватить уменья
изрубить врагов.
- Смелого догоняет удача! - ответил Джелаль эд-Дин. Вынырнувший внезапно
из песков отряд туркмен Джелаль эд-Дина с отчаянной яростью набросился на
монгольский лагерь. Схватка была горячая, обе стороны рубились, не щадя
жизни. Монголы не выдержали и бежали в беспорядке, прячась в подземных
водопроводных канавах (кяризах). Только немногим удалось спастись.
Это было первое столкновение, в котором туркмены одержали победу над
монголами. До этого монголы внушали всем такой ужас, что их считали
непобедимыми. Джелаль эд-Дин сказал:
- Если бы монголы не стояли лагерем на открытой равнине, а находились за
крепостными стенами Нессы, то мы на своих измученных конях никогда бы не
проскользнули мимо. Скорее ловите их коней и седлайте! Путь наш еще долог.
Все всадники спешно пересели на свежих монгольских коней и горными
тропами направились на юг, к городу Нишапуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24