Чан-Чунь раздавал пожалованную Чингиз-ханом еду и сам варил для
просителей кашу.
Глава четвертая
ВОЗВРАЩЕНИЕ МОНГОЛОВ В "КОРЕННУЮ ОРДУ"
Когда Чингиз-хан, желая переменить стоянку лагеря, приказал войску
двинуться из Самарканда к реке Сейхун, то, по его повелению, старая царица
Хорезма Туркан-Хатун, мать шаха Мухаммеда, весь бывший гарем шаха и другие
знатные пленные женщины стояли вдоль пути следования монголов: пока все
воины не проехали мимо, они громкими голосами пели, оплакивая гибель
государства Хорезма.
В начале года Барана (1223) лагерь Чингиз-хана находился на правом берегу
реки Сейхун. Сюда по вызову Чингиз-хана прибыли на курултай его сыновья:
Джагатай, Угедэй и Тули, кроме старшего, гордого и непокорного сына Джучи.
С сыновьями, ханами и главными военачальниками Чингиз-хан совещался о плане
завоевания в течение ближайших тринадцати лет всех западных стран вплоть до
Последнего крайнего моря.
Лагерь Чингиз-хана расположен был среди садов, брошенных разбежавшимся
населением. Сюда во множестве спускались с ближайших гор кабаны. Чингиз-хан
любил охотиться на них, поражая их с коня копьем и стрелами.
Раз он погнался за дикими свиньями, его лошадь споткнулась. Хан упал, а
лошадь ускакала. Огромный кабан остановился, наблюдая за неподвижно
лежавшим перед ним Чингиз-ханом. Затем он медленно ушел в камыши. Подоспели
другие охотники, поймали и привели коня. Каган прекратил охоту и,
возвратившись в лагерь, приказал привести китайского мудреца Чан-Чуня,
чтобы тот объяснил, не было ли в этом падении Чингиз-хана перед дикой
свиньей вмешательства вечного неба? Чан-Чунь сказал:
- Все мы должны оберегать нашу жизнь. У великого кагана лета уже
преклонные, и ему надо поменьше охотиться. То, что нечистый кабан не
осмелился напасть на лежащего в болоте "потрясателя вселенной",- это знак
покровительства неба.
- Мне бросить охоту? Нет, этот совет невыполним! - ответил Чингиз-хан.-
Мы, монголы, с малых лет привыкли охотиться и стрелять с коня, и даже
старики не могут оставить эту привычку... Впрочем, слова твои я сохраню в
моем сердце.
Чингиз-хан, желая наградить Чан-Чуня, поведал пригнать стадо молочных
коров и табун отборных лошадей, но мудрец этого подарка не принял, ответив,
что может вернуться обратно в свои китайские горы в обыкновенной почтовой
повозке. Затем мудрец после прощального представления кагану отправился в
обратный путь в сопровождении своих двадцати учеников и отряда воинов.
Множество приближенных Чингиз-хана провожали старого даоса с кувшинами вина
и корзинами редких плодов. При расставании многие утирали слезы.
В год Обезьяны (1224) Чингиз-хан повел свое войско обратно в монгольские
степи.
Как старый тигр, сожравший корову, медленно возвращается в густые камыши,
в свое логовище, волоча отвисшее брюхо, так медленно подвигалось войско
Чингиз-хана, обремененное огромной добычей. Каждый воин имел по нескольку
вьючных лошадей, верблюдов и быков. Вместе с воинами следовали и стада
баранов, и скрипучие двухколесные повозки, нагруженные одеждами, коврами,
оружием, медной посудой и прочими награбленными у мусульман вещами. Тут же
и на конях, и на верблюдах, и на повозках ехали монгольские и
разноплеменные женщины и дети, и длинными, бесконечными вереницами шагали
пленные - истощенные, оборванные и босые.
Все это шествие подвигалось не торопясь, делая остановки в местах с
удобными пастбищами, так что войско провело в дороге и лето и зиму,
оставляя длинный след в виде павших ободранных коней и быков и трупов
пленных, не выдержавших трудностей пути через безводные щебнистые равнины
Центральной Азии.
Весною Чингиз-хан прибыл к своим кочевьям на реке Керулене и приказал
поставить каганский желтый шатер в становище Буки-Сучегу. Здесь он созвал
совещание всех знатнейших ханов и отличившихся полководцев и устроил
никогда еще степью не виданный богатый пир. Через три дня после этого пира
умерла молодая жена Чингиз-хана Кулан-Хатун. Молва шептала, что в этой
смерти виноваты братья кагана... А истину кто узнает?
Следующий год Курицы (1225) Чингиз-хан оставался с своих родных кочевьях
и обнародовал "Ясак", наставлял монгольский народ на "Путь разума и
довольства", как был назван сборник его поучений.
Глава пятая
ЧИНГИЗ-ХАН РЕШИЛ УМЕРЕТЬ В ПОХОДЕ
Чингиз-хан не мог оставаться спокойным, когда услыхал, что царство
непокорных тангутов снова возмутилось. Великий хан не забыл своего обещания
наказать их царя Бурханя. Он стал готовиться к походу и послал за
сыновьями, уведомив их, что сам поведет войско.
Опять прибыли три сына, кроме старшего, упрямого Джучи.
Второй сын кагана, Джагатай, правитель Маверапнагра, всегда враждовавший
со старшим братом Джучи, во время семейного совещания сказал:
- Джучи полюбил страну кипчаков больше, чем свой коренной улус. Он в
Хорезме не позволяет монголам даже тронуть кого-либо из кипчаков. Джучи
открыто говорит такие бесстыдные слова: "Старый Чингиз потерял разум, так
как разоряет столько земель и губит безжалостно столько народов". Джучи
хочет во время охоты убить нашего отца, и заключить союз дружбы с
мусульманами, отделившись от монгольской коренной орды.
Тогда Чингиз-хан загорелся яростью и отправил в Хорезм своего брата
Утчигина и верных людей с приказом, чтобы Джучи немедленно прибыл к отцу.
"Если же он откажется приехать и останется в Хорезме,- сказал Утчигину на
ухо Чингиз-хан,- тогда ты молча ударь и без упреков убей!"
Джучи послал отцу ответ, что не может выехать вследствие болезни и
остался в степи у кипчаков. А верные люди написали Чингиз-хану, что-хан
Джучи здоров, часто ездит на облавную охоту и что поэтому они остались
возле Джучи, чтобы выполнить тайный приказ великого кагана.
Джагатай выехал обратно для управления своим улусом в Самарканд, а
Чингиз-хан с двумя любимыми сыновьями, Угедэем и Тули, в начале года Собаки
(1226) повел свое войско против тангутов и достиг места Онгон-Талан-Худун.
Здесь он увидел страшный сон и стал говорить о близости смерти. Он послал
за сыновьями, которые находились в другом отряде.
На другой день на рассвете прибыли Угедэй и Тули. Когда они насытились
поданным угощением, Чингиз-хан сказал другим лицам, присутствовавшим в
юрте:
- У меня с сыновьями предстоит тайный совет. О наших заботах я желаю
переговорить с ними в полном уединении. Вы все удалитесь.
Когда все ханы и прочие люди удалились, Чингиз-хан усадил возле себя
обоих сыновей. Сперва он давал им советы относительно жизни и управления
государством, затем сказал:
- Внимательно запомните все, дети мои! Знайте, что, против моего
ожидания, настало время мозго последнего похода. С помощью покровителя
монголов, бога войны Сульдэ, я покорил для вас, мои сыновья, царство такой
необычайной ширины, что от пупа его в каждую сторону будет один год пути.
Теперь говорю мой последний завет: "всегда уничтожайте ваших врагов и
возвеличивайте ваших друзей", а для этого вы должны быть всегда одного
мнения и все действовать, как один. Тогда вы будете жить легко и приятно
наслаждаться своим царствованием. Моим наследником я оставляю, как приказал
раньше, Угедэя. Поело меня он должен быть объявлен великим каганом и поднят
на белом войлоке почета. Стойте крепко и грозно во главе всего государства
и монгольского народа и не смейте после моей смерти извращать или не
исполнять мой "Ясак". Жаль, что сейчас здесь нет моих сыновей Джучи и
Джагатая. Жаль! Пусть же не случится так, что, когда меня не будет, они
извратят мою волю, будут между собой враждовать и заведут в царстве
губительную смуту! Хотя всякий желает умереть дома, но я отправляюсь в
последний поход ради достойного конца моего воинского имени. Разрешаем вам
идти.
После этого Чингиз-хан двинулся с войском дальше. По пути правители
встречных племен и городов приходили один за другим и заявляли о своей
покорности. Один хан явился с подносом крупных жемчугов и сказал: "Мы
покоряемся!" Но великий хан, чувствуя близость кончины, не обратил на
жемчуг внимания и приказал рассыпать его в степи перед войском. Все воины
собирали, но много жемчуга потерялось в пыли, так что и потом люди искали
его и находили.
- Каждый день для меня теперь дороже подносов с жемчугами,- говорил
Чингиз-хан и был полон забот и тревоги.
Тогда царь тангутский прислал вестников к Чингиз-хану. Он их не принял, и
тангутские послы передали такие слова великому советнику кагана Елю-Чу-Цаю:
- Наш царь несколько раз восставал против великого кагана, и после того
всегда в нашу страну вторгались монголы, убивали народ и грабили города.
Нет толку в сопротивлении. Мы пришли на служение Чингиз-хану, просим мира,
договора и взаимной клятвы. Елю-Чу-Цай ответил послам:
- Великий каган болен. Пусть царь тангутов подождет пока Чингиз-хану
будет лучше.
Болезнь Чингиз-хана день ото дня усиливалась; он ясно видел близость
кончины и приказал:
- Когда я умру, то ничем не обнаруживайте моей гибели. не подымайте плача
и воплей, чтобы об этом не узнали Праги, не обрадовались и не
воодушевились. Когда же царь и жители тангутские выйдут из ворот крепостей
с дарами, бросайтесь на них и уничтожайте!
Великий каган лежал на девяти сложенных белых войлоках. Под головой была
седельная замшевая подушка, на ногах покрывало из темного соболя.
Тело, длинное и исхудавшее) казалось невероятно тяжелым, и ему,
потрясавшему мир, было трудно пошевельнуться или приподнять отяжелевшую
голову,
Он лежал на боку и слышал, как при каждом вздохе раздавался тонкий звук,
точно попискивала мышь. Он долго не понимал, где сидит эта мышь. Наконец он
убедился, что мышь пищит у него в груди, что, когда он не дышит, замолкает
и мышь и что мышь - это его болезнь.
Когда он переворачивался на спину, он видел над собой верхнее отверстие
юрты, похожее на колесо. Там медленно проплывали тучи, и раз он заметил,
как высоко в небе пролетел едва видный косяк журавлей. Доносилось их
далекое курлыканье, зовущее вдаль, в новые, невиданные земли.
Каган вспоминал, как он хотел проехать до Последнего моря, но уже на
границе Индии не выдержал жары и все его тело покрылось красными зудящими
пятнами; тогда он повернул войско обратно в прохладные монгольские степи.
Теперь, ослабевший и беспомощный, он погибает в холодной тангутской
долине между лиловыми горами, где утром вода в чашках обращается в лед. С
каждым мгновением силы покидают его, а лекари обманывают или не умеют найти
ту траву, которая поможет снова сесть на коня и помчаться по степи за
длиннорогими оленями или за желтыми непокорными куланами... Куланами?.. А
где красавица, непокорная Кулан-Хатун?.. И ее уже нет!.. Итак, прав
китайский мудрец, что средства получить бессмертие - нет!.. Каган шептал, с
трудом шевеля высохшими губами:
- Я не видел подобных страданий, когда собирал под свою ладонь
многочисленный народ голубых монгольских степей... Тогда было очень тяжело,
так тяжело, что натягивались седельные ремни, лопались железные стремена...
Но теперь мои страдания безмерны... Верно говорят наши старики: "У камня
нет кожи, у человека нет вечности!.."
Чингиз-хан забылся тревожным сном, а мышь попискивала все сильнее, в боку
кололо, и дыхание прерывалось.
Когда каган очнулся, у него в ногах сидел на коленях китаец Елю-Чу-Цай.
Такой же длинный и худой, как Чингиз-хан, этот мудрый советник не спускал с
больного пристального взгляда. Каган сказал:
- Что... хорошего... и что... плохого...
- Прибыл из страны бухарской твой переводчик Махыуд-Ялвач. Он говорит,
что там...
Каган раздраженно пошевелил ладонью, и китаец замолк.
- Я спрашиваю,- прошептал Чингиз-хан,- что хорошего... и что плохого... в
жизни сделал?..
Елю-Чу-Цай задумался. Что можно ответить уходящему нз жизни? Перед ним
внезапно пронеслись вереницей сотни образов... Он увидел голубые равнины и
горы Азии, прорезанные реками, помутневшими от крови и слез... Вспомнились
развалины городов, где на закоптелых стенах громоздились рассеченные и
распухшие тела и стариков, и детей, и цветущих юношей, а издали доносился
глухой шум громящих город монголов и их незабываемый вой при избивании
плачущих жителей: "Так велит "Яса"! Так велит Чингизхан..."
Ужасный смрад от гниющих трупов изгонял последних уцелевших жителей из
развалин, и они ютились в болотах, в шалашах, каждое мгновение ожидая
возвращения монголов и петли аркана, которая уведет их в мучительное
рабство... Одна картина вспыхнула с ослепительной яркостью. Близ стен
разрушенного Самарканда лежал на спине, раскорячив сухие длинные ноги,
большой тощий верблюд; жизнь еще теплилась в его полных ужаса глазах.
Несколько человек, почерневших от голода, отталкивая друг друга
окровавленными до локтей руками, вырывали из распоротого живота верблюда
куски внутренностей и тут же торопливо их пожирали... Лежавший безмолвно
"потрясатель вселенной" длинными костлявыми ногами и иссохшими руками был
похож на того верблюда, и такой же ужас смерти вспыхивал в его полуоткрытых
глазах. И так же возле его тела уже теснились, отталкивая друг друга,
наследники, стараясь урвать куски от великого кровавого наследства...
- Разве ты... не можешь... вспомнить?.. Скажи! Елю-Чу-Цай прошептал:
- Ты в жизни сделал много и великих, и потрясающих, и страшных дел.
Правдиво их перечислить сможет только тот, кто напишет книгу о твоих
походах, делах и словах...
- Приказываем... призвать... людей знающих, чтобы... они... написали...
сказание... о моих походах... делах... и словах... пастись... только
одни...
- Это будет сделано.
В юрте было тихо. Иногда потрескивал костер, или порыв ветра, влетевшего
через крышу, закручивал голубой дымок над костром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24