Через несколько дней, опасаясь предательства кипчакских ханов, к Нессе
прибыли из Гурганджа два других сына Хорезм-шаха: Озлаг-шах и Ак-шах. Их
сопровождала большая свита; они пытались пройти незамеченными мимо
монгольского сторожевого отряда, но были окружены и все перебиты.
Тем временем Джелаль эд-Дин, нигде не останавливаясь, направлялся все
дальше, через Нишапур, Зузен и Гератскую область. Начальник одной горной
крепости предлагал ему в ней остаться, полагаясь на неприступность древних
стен. Джелаль эд-Дин ответил:
- Полководец должен действовать в открытом поле, а не запираться в
стенах. Как бы ни была сильна крепость, монголы найдут способ овладеть ею.
Прибыв в Буст, Джелаль эд-Дин имел уже значительный отряд, собранный из
воинов рассеявшейся армии Хорезм-шаха. Здесь он соединился с отрядом
Амин-ал-Мулька, прогнал отряд монголов, осаждавших Кандагар, и прибыл в
Газну, главный город удела, назначенного ему когда-то хорезм-шахом. Там он
принял клятвы верности от всех местных беков.
У Джелаль эд-Дина теперь было около тридцати тысяч туркменских воинов.
Столько же присоединилось к нему афганцев, карлуков и воинов других племен.
С этим войском в шестьдесят тысяч пеших и конных бойцов Джелаль эд-Дин
выступил навстречу монголам и расположился лагерем у городка Первана, на
истоке речки Лугар, впадающей в Кабул.
Отсюда он сделал набег на Тохаристан и разгромил монгольский отряд
Мукаджека, осаждавшего крепость Вариан. Монголы потеряли там до тысячи
человек убитыми, поспешно переправились через реку Пяндшир, разрушая за
собою мосты, и вернулись к Чингиз-хану.
Джелаль эд-Дин отправил к Чингиз-хану гонца с коротким письмом:
"Укажи место, где мы встретимся для битвы. Там я буду тебя ждать".
Чингиз-хан на письмо не ответил, но обеспокоился поражением отряда
Мукаджека и смелостью Джелаль эд-Дина. Он послал против него сорок тысяч
всадников под начальством своего сводного брата Шики-Хутуху-нойона.
Джелаль эд-Дин смело двинулся навстречу монголам. Битва произошла в
долине на расстоянии одного фарсаха (7 км) от Первана. Перед началом боя
Джелаль эд-Дин дал войску такой приказ:
"Богатыри, берегите силы коней до тех пор, пока не забьют барабаны.
Только тогда садитесь в седло. До того сражайтесь пешими, привязав поводья
коней за спиной к поясу".
Битва продолжалась два дня. Шики-Хутуху-нойон, видя, что его монгольские
воины устали и выбиваются из сил, а одолеть противника не могут, на второй
день прибегнул к хитрости. Он приказал приготовить из войлока куклы и
посадить их на запасных коней. Сначала уловка подействовала и мусульманские
войска заколебались, но Джелаль эд-Дин ободрил воинов, и они снова
продолжали упорно сражаться.
Наконец Джелаль эд-Дин приказал ударить в барабаны. Все стали садиться на
коней. Он повел своих всадников в атаку. Сам бросился в середину
монгольского войска и расколол его. Тогда монголы обратились в бегство,
"высекая искры копытами коней". Всадники Джелаль эд-Дина на неутомленных
конях легко догоняли и избивали убегавших врагов. Только с незначительными
остатками разгромленного войска Шики-Хутуху-нойон вернулся в лагерь
Чингизхана.
Слава о битве при Перване и разгроме непобедимых монголов пронеслась
через горные хребты и долины. Монгольский отряд, осаждавший крепость Балх,
немедленно снял осаду и ушел на север. В некоторых городах, занятых
монголами, жители восстали и перебили монгольские гарнизоны. Тогда
Чингиз-хан прибегнул к своей обычной хитрости: он подослал лазутчиков к
ханам, союзникам Джелаль эд-Дина, и обещал им верблюдов, нагруженных
золотом, если они покинут смелого султана.
Вскоре в лагере Джелаль эд-Дина при дележе добычи из-за пустяков
произошли раздоры. В споре за арабскую лошадь один кипчакский хан ударил
плетью по голове Аграка, предводителя большого отряда, и Джелаль эд-Дину не
удалось их примирить. После этого и Музафар-Малик, предводитель афганцев, и
Азам-Мелик с карлуками, и Аграк с воинами Кельджа, поверив коварству
Чингиз-хана, отделились от войска Джелаль эд-Дина, жалуясь на высокомерие и
грубость кипчаков, которые смеют бить плетьми воинов других племен:
- Эти самые тюрки (т. е. кипчаки) раньше боялись монголов. Они уверяли,
что монголы не похожи на обыкновенных людей, что они непобедимы, потому что
удары мечей не могут их поранить. Поэтому монголы будто бы не страшатся
никого на свете и нет другой силы, которая могла бы бороться с ними. А
теперь, когда мы разбили монголов и все увидели, что и монгольское племя
так же, как и все люди, может быть ранено и истекать такой, как у всех,
кровью,- теперь кипчаки переполнились хвастовством и стали оскорблять нас,
тех, кто помог им в битве...
Джелаль эд-Дин ничего не мог поделать. Тщетно он доказывал, что
Чингиз-хану легко будет разбить противников, нападая на каждого в
отдельности, его уверения были напрасны, и половина войска от него ушла. Он
остался только с туркменами Амин-ал-Мулька.
Когда Шики-Хутуху-нойон, вернувшись к Чингиз-хану, рассказывал ему
подробности битвы при Перване, Чингизхан оставался, как всегда,
невозмутимым и непроницаемым. Он только сказал:
- Хутуху привык быть всегда победоносным и одолевающим. Теперь, испытав
горечь поражения, он станет более внимательным и опытным в военных делах.
Однако Чингиз-хан не медлил, стянул к себе все войска, какие только мог
собрать, и выступил с огромной силой. Он гнал всадников с такой
поспешностью, что в пути не было возможности сварить пищу. Каган шел прямо
на Газну, и когда колесный путь кончился, он бросил весь обоз и двинулся
тропами через горы.
Глава вторая
БИТВА ПРИ СИНДЕ
Не буду звать тебя конем, буду звать тебя
братом. Ты мне лучше брата.
(Китаби-Коркуд)
После ухода союзных отрядов Джелаль эд-Дин уже не мог вступить с
монголами в открытый бой, как хотел раньше, и направился на юг. Его
задержала быстрая и многоводная река Синд, стесненная горами. Султан искал
лодок и плотов, чтобы переправить войско, но стремительные волны разбивали
все суда о высокие скалистые берега. Наконец привели одно судно, и Джелаль
зд-Дин пытался посадить в него свою мать Ай-Джиджек, жену и других спутниц.
Но и это судно развалилось от ударов о скалу, и женщины остались на берегу
вместе с войском.
Вдруг примчался гонец с криками: "Монголы совсем близко!" А ночь в это
время, все затянула своим черным покрывалом.
Чингиз-хан, узнав, что султан Джелаль эд-Дин ищет переправы через Синд,
решил его захватить. Он вел войско всю ночь и на заре увидел противника.
Монголы стали приближаться к войскам султана с трех сторон. Несколькими
полукругами монголы остановились в виде согнутого лука, а река Синд была
как бы его тетивой.
Чингиз-хан послал Унер-Гулиджу и Гугус-Гулиджу с их отрядами оттеснить
султана от берега, а своему войску дал приказ: "Не поражайте султана
стрелами. Повелеваем схватить его живым".
Джелаль эд-Дин находился в середине мусульманского войска, окруженный
семьюстами отчаянных всадников. Увидев на холме Чингиз-хана, который оттуда
распоряжался боем, султан бросился со своими джигитами в атаку с такой
яростью, что погнал монголов, и сам монгольский владыка пустился в бегство,
погоняя плетью коня.
Но дальновидный и осторожный Чингиз-хан перед битвой спрятал в засаде
десять тысяч отборных воинов. Они вылетели сбоку, напали на Джелаль
эд-Дина, отбросили его и понеслись на правое крыло туркмен, которыми
начальствовал Амин-ал-Мульк. Монголы смяли его ряды, оттеснили их в
середину войска, где все перемешались и стали отступать.
Затем монголы разбили также и левое крыло. Джелаль эд-Дин продолжал
биться вместе со своими джигитами до полудня и, потеряв обычное
спокойствие, бросался, как затравленный тигр, то на левое, то на правое
крыло.
Монголы помнили приказ кагана: "не пускать в султана стрел", и кольцо
вокруг Джелаль эд-Дина все сжималось. Он бился отчаянно, стараясь
прорубиться сквозь ряды врагов. Поняв, что положение стало безнадежным,
султан пересел на любимого туркменского коня, сбросил шлем и другие
воинские доспехи, оставив только меч. Он повернул коня и с ним кинулся с
высокой скалы в темные волны бурного Синда. Переплыв реку и взобравшись на
крутой берег, Джелаль эд-Дин погрозил оттуда мечом Чингиз-хану и ускакал,
скрывшись в зарослях.
Чингиз-хан от чрезмерного удивления положил руку на рот, показал на
Джелаль эд-Дина сыновьям и сказал:
- Вот каким у отца должен быть сын!
Монголы, увидев, что султан бросился в реку, хотели вплавь пуститься за
ним в погоню, но Чингиз-хан запретил.
Они перебили все войско Джелаль эд-Дина. Воины успели бросить в реку его
жену и мать, чтобы те не достались монголам.
Остался в живых только семилетний сын Джелаль эд-Дина, захваченный
монголами. Они поставили его перед Чингиз-ханом. Мальчик, повернувшись
боком к кагану, косился на него смелым, ненавидящим глазом.
- Род наших врагов надо вырывать с корнем,- сказал Чингиз-хан.- Потомство
таких смелых мусульман вырежет моих внуков. Поэтому сердцем мальчишки
накормите мою борзую собаку.
Палач-монгол, улыбаясь до ушей от гордости, что он может перед великим
каганом показать свое искусство, засучил рукава и подошел к мальчику.
Опрокинув его на спину, он в одно мгновение, по монгольскому обычаю,
вспорол ножом его грудь; засунув руку под ребра, вырвал маленькое дымящееся
сердце и поднес его Чингиз-хану.
Тот несколько раз, как старый боров, прокряхтел: "Кхукху-кху!", повернул
саврасого коня и, сгробившись, угрюмый, двинулся дальше вверх по каменистой
тропинке.
После этой битвы при Синде султан Джелаль эд-Дин, скитаясь по разным
странам, еще много лет продолжал удачно воевать в монголами, собирая отряды
смельчаков. Но никогда ему не удалось стать во главе такого большого
войска, чтобы оно могло одолеть монголов.
Глава третья
ХАДЖИ РАХИМ СТАЛ ПИСЦОМ
С того вечера, когда в Бухаре Махмуд-Ялвач спас Хаджи Рахима от мечей
монгольского караула и разрешил ему держаться за полу его щедрости, дервиш
всюду следовал за ним, а за дервишем следовал, как тень, его младший брат
Туган.
Махмуд-Ялвач сделался главным советником нового правителя области
Мавераннагр, сына Чингизова Джагатайхана. Сам Джагатай больше занимался
охотой и пирами, а Махмуд-Ялвач для него собирал подати, подсчитывал
захваченные татарами ценности, отправлял в Монголию вереницы рабов, делал
описи покинутых беками домов и поместий, обнародовал новые налоги и посылал
для их сбора особых сборщиков.
Он призывал поселян возвращаться на свои земли и сеять хлеб и хлопок,
обещая, что прежние беки на свои усадьбы не вернутся и платить им оброк за
земли не придется.
Но все это он говорил, чтобы успокоить разбежавшийся народ, чтобы
напуганные поселяне вернулись на свои пашни и чтобы прекратились нападения
голодных бродячих шаек на караваны. Потом обнаружилось, что все эти
обещания были только приманкой и что вместо туркменских, таджикских и
кипчакских беков постепенно землевладельцами стали монгольские царевичи и
ханы, а вернувшиеся поселяне, как и раньше, стали работать у них батраками,
отдавая им почти весь свой урожай.
Махмуд-Ялвач назначил Хаджи Рахима писцом своей канцелярии, и тот,
оставив на время складывание сладкозвучных газалей, усердно служил, каждый
день с утра до темноты сидя на истертом большом ковре в ряду других писцов;
на своем колене он составлял счета, описи имущества, приказы и всякие
другие важные бумаги.
Махмуд-Ялвач не платил дервишу никакого жалованья и однажды так сказал
ему:
- Для чего тебе жалованье? Кто ходит около богатства, у того к рукам
пристает золотая пыль...
- Но не к рукам поэта-дервиша,- ответил Хаджи Рахим.- На моем старом
плаще накопилась только дорожная пыль от многолетних скитаний.
Тогда Махмуд-Ялвач подарил ему новый цветной халат и приказал являться к
нему утром по четвергам накануне священного дня пятницы за тремя
серебряными дирхемами на хлеб, чай и баню, чтобы на деловые бумаги не
сыпалась пыль, собранная дервишем на бесконечных дорогах вселенной.
Другой бы на месте Хаджи Рахима считал себя счастливейшим: он жил в
маленьком доме, брошенном хозяевами, и мог пользоваться им, как своим;
возвратившись из канцелярии, он сидел на ступеньке крыльца перед
виноградником, где на старых лозах наливалось столько янтарного винограда,
что урожай его обеспечил бы владельца на целый год; около дома рос такой
высокий платан, что тень его падала и на соседнюю мечеть и оберегала от
зноя маленький домик дервиша. Тут же протекал арык, орошавший виноградные
лозы, и в вечерней прохлада Хаджи Рахим учил алгебре и арабскому письму
своего младшего брата Тугана.
Но Хаджи Рахим был искателем не благополучия, а необычайного, и на сердце
его тлели горячие угли беспокойства. Вскоре он уже не мог мириться с той
работой, какую исполнял. Каждый день в канцелярию приходили сотни
просителей, обычно с жалобами на притеснения монголами мирных жителей; вся
страна была во власти новых завоевателей, которые распоряжались народом,
как волки в овечьем закуте.
Тогда Хаджи Рахим сказал себе: "Довольно, дервиш! Кто служит врагу
родного народа, тот заслуживает проклятия вместо похвалы",- и он отправился
к Махмуд-Ялвачу, решив сказать ему правдиво все то, что сжигает его сердце.
Он нашел Махмуда в большом дворцовом саду, где тот подстригал у
виноградной лозы сухие ветки и в этом находил отдых от своих забот. Махмуд
выслушал дервиша и сказал:
- Ты хочешь покинуть родную мать, покрытую ранами и изнемогающую от
страданий?
- Я не хочу служить поработителям народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24