Кожоль сделал нетерпеливое движение.
— Я вам приказываю, сударь, в интересах дела, которому мы оба служим. Во имя короля, — добавил аббат.
Молодой человек молча поклонился и двинулся в путь. Аббат бросил еще один взгляд на дом Сюрко и весело прошептал:
— Еще никому не удавалось избежать своей судьбы. Там или здесь, но Бералеку на роду написано быть соблазнителем ради торжества королевского дела!
ГЛАВА 9
Если доже осужденный на смерть имеет возможность проклинать своих палачей, то и подчиненный, естественно, имеет возможность возмущаться распоряжениями начальства.Граф Кожоль, возвращаясь в отель, яростно ругал Монтескье.
— Черт побери! Какая польза может быть для нашего дела от того, что Ивон будет сидеть в этой пудренице?
Ладно бы только это. Так еще я не могу его видеть! Приказ, видите ли! С каким бы удовольствием я сейчас намял бы кому-нибудь бока! В эту минуту над его ухом раздался рев:
— Да здравствует Директория!
Это был почтенный Жаваль, который, завидев издали своего жильца, таким образом свидетельствовал ему свое почтение.При этом оглушительном реве разъяренный Кожоль обернулся.
Трактирщик, приготовивший улыбку, позеленел и затрясся.
— Ладно, Страус, у меня волчий аппетит. С самого утра я еще ничего не ел. Поворачивайся поживее, а то у меня кошки скребут в животе!
— Вы сядете за стол, не повидавшись с господином, который уже час ожидает вас? — спросил Жаваль.
— Что? Меня ждут?
— Да. Гость правильно назвал вас — шевалье Бералек. Кожоль вспомнил, что для трактирщика он был Бералеком.
«Ну и дела, однако, это становится забавным, — подумал Пьер. — По крайней мере, я убью время, пока аббат разрешит мне увидеться с другом».
— Так говоришь, что меня ждут наверху?
— Да, в вашей комнате.
— Хорошо, сейчас я поднимусь.
— Может, вы все-таки сначала пообедаете. Ведь завтрак, обед и ужин внесены в счет за комнату, — кричал Жаваль графу, который уже взбегал по лестнице.
Граф толкнул дверь и увидел гостя.
«Ну и рожа», — подумал Пьер.
Низкий лоб, тонкий рот почти без губ, глаза, прикрытые опущенными веками, угрюмое, сонное выражение лица. В глазах выражение хитрости и жестокости.
Посетитель сделал несколько шагов к графу и тихим голосом спросил:
— Вы шевалье Бералек?
«Он не знает Ивопа», — подумал Кожоль, отвешивая поклон, который можно было принять за утвердительный ответ.
Затем молодой человек вопросительно посмотрел на гостя, ожидая, что тот назовет себя.Тот понял:
— Меня зовут Фуше.
При этом имени граф содрогнулся от отвращения и ненависти. Фуше был известен тем, что, будучи представителем Директории в Лионе, ручьями лил кровь своих соотечественников.
— Что же вам угодно, гражданин Фуше? — спросил Пьер.
Фуше, будущий префект полиции, имел в то время сорок лет от роду. Видя по отношению к себе презрение и пренебрежение со стороны правителей и предчувствуя какой-то поворот в политике, этот человек прекрасно чувствовал, откуда дует ветер. Не доверяя успехам Бонапарта, Фуше прикидывал, не выгоднее ли будет присоединиться к роялистам. Короче говоря, он искал, кто бы смог подороже оценить его редкий талант.
Накануне, на балу Директории, он разгадал сцену между любовницей Барраса и неизвестным щеголем. Читатель помнит, что он вошел в комнату как раз тогда, когда Ивон бежал, воспользовавшись всеобщим замешательством. Молодой человек бежал так быстро, что Фуше не успел его разглядеть. Когда он помогал Баррасу переносить женщину, она что-то проговорила.
Директор спросил его об этом, но Фуше ответил, что он не разобрал слов.На самом деле он прекрасно расслышал имя Ивона Бералека, хорошо известное по восстанию шуанов.
«Этот молодой человек явно из агентов аббата Монтескье, — подумал он. — Барраса хотят купить. Ну, что ж! Пусть покупают и меня! Надо отыскать этого парня!»
Кожоль прописался в книге Жаваля под именем Ивона Бералека, и Фуше без труда нашел его.
Когда Пьер спросил его о причине посещения, он резко ответил:
— Мне нужен аббат Монтескье.
— Но, гражданин Фуше, можно подумать, что господин Монтескье разгуливает по Парижу. Отправляйтесь в Лондон, он теперь там.
— Аббат в Париже. Я уверен в этом.
— В таком случае вы осведомлены лучше меня. Да и какое мне дело до аббата!
Фуше пристально поглядел на молодого человека.
— Вы отказываетесь мне отвечать?
— Нисколько. Но, к сожалению, я ничем не могу быть вам полезен по той простой причине, что я действительно не знаю, где находится господин Монтескье.
— И вы не встречали его?
— Вы действительно считаете, что здесь, в Париже, где есть столько способов развлечься, я буду искать какого-то аббата?!
Фуше понял, что молодой человек уклоняется от его вопроса.
— Однако я слышал, что с шевалье Бералеком можно посоветоваться, — сухо возразил он.
— Но, господин Фуше, почему вы во что бы то ни стало хотите увидеть во мне делового человека? Поглядите на меня. Мне двадцать восемь лет. В продолжение шести последних лет я только и делал, что стрелял, мне надоело все это. Слава Богу, сейчас наступил мир. Объявлена амнистия. Я хочу наконец-то насладиться Парижем и всем тем, что он может мне предоставить. А вы хотите меня опять втянуть в политику. Ни за что! Я хочу просто жить!
Казалось, Фуше заколебался.
Фуше встал, подошел к молодому человеку и сказал медленно и четко, делая ударения на каждом слове:
— Послушайте меня, шевалье Бералек, и хорошенько запомните все, что я скажу. В Директории решается вопрос о том, чтобьгпоставить меня во главе полицейского управления. На этом посту я могу оказать услуги, и немалые, тем, кто окажется в стане моих друзей. Вы меня поняли? Не
так ли?
— Превосходно.
— Ну, так сделайте, чтобы это поняли и другие. Например, аббат Монтескье.
— Вы непременно хотите, чтобы я искал этого аббата!
— Нет. Но вы можете встретиться с ним.
— Разве что как-нибудь случайно.
— О, в жизни случается всякое, — сказал посетитель, направляясь к выходу.
Когда Фуше уже взялся за ручку двери, Кожоль с самым беспечным видом произнес:
— Именно об этом я и думаю!
— О чем? — повернулся посетитель. — Если тот случай, о котором вы говорите, не представится? И эта встреча не состоится?
— Так что же?
— Что тогда будет?
— Видите ли, шевалье, насколько я знаю, вы хорошо изучили женское сердце?
— Это правда.
— Ну, а если вы отвергаете женщину, которая вас любит?..
— Никогда! — искренне возмутился Пьер.
— Но, допустим...
— Ну, ладно.
— Что она делает после вашего отказа?
— Она мстит, — отвечал граф.
— Вы сами произнесли это, — сказал Фуше и взгляд его стал жестким.
Не прибавив больше ни слова, он откланялся и вышел. Не отрывая взгляда от двери, граф пробормотал:
— Ничего себе шуточку я придумал! Я хотел отвести от Ивона опасность, а, кажется, приобрел ему серьезного врага...
Но постепенно он успокоился:
— В конце концов, этот Фуше знает только меня, и если аббат откажется от его услуг, то мстить он будет только мне.
В дверь легонько постучали. Она приоткрылась и в проеме показалась угодливая фигура Жаваля.
— Чего тебе, Страус?
— Я принес письмо.
— Мне?
— Во всяком случае, когда его принесли, то назвали ваше имя.
— Но тут нет никакого имени, — сказал удивленный Пьер, вертя в руках конверт без надписи.
— Тот, кто его принес, сказал: «Передайте вашему постояльцу, молодому человеку, приехавшему из Бретани», а так как у меня нет других постояльцев...
— И я действительно из Бретани...
— Так оно вам, — заключил Жаваль. Кожоль сломал печать.
Письмо было без подписи.
«Сегодня вечером, в десять часов, будьте перед новой калиткой «Люксембурга». Пьер колебался.
— Ивону или мне назначено это свидание? — спрашивал он себя.
Жаваль же подумал, что полиция требует отчета о нем. Пьер колебался недолго,
— Иду, — прошептал он.
ГЛАВА 10
Ворота Люксембургского сада, носившие название «Новая калитка», выходили на безлюдную местность. Шестнадцать лет назад западная часть сада была такой же, как и теперь. Весь треугольник, составляющий в настоящее время перекресток между улицами Западной и Вожирар, был отведен под устройство балаганов, кафе и общественных гуляний. Одним словом, он должен был конкурировать со знаменитой ярмаркой Святого Лаврентия, находившейся
в том же квартале. Приступили к работе, очистили место от деревьев, но на этом и остановились. Дорога, впоследствии получившая название улицы Богоматери, не слишком пробуждала охоту строиться. Для приманки было обещано, что все дома, выстроенные возле сада, будут иметь выход в «Люксембург» с правом пользоваться им даже тогда, когда публика туда допускаться не будет. Но подрядчики не хотели заниматься этой улицей. В тысяча семьсот девяносто восьмом году на ней было только два дома со стороны улицы
Вожирар.Остальное место занимал пустырь, покрытый ямами от выкорчеванных деревьев, которые никто и не подумал засыпать.Можете себе представить, как опасно здесь было ночью, учитывая мошенников, наводнивших город, и полицию, которая занималась только политикой!
Вот появилась какая-то тень.
— Черт побери! Здесь темнее, чем в печи! Ай да местечко! Честное слово, здесь спокойно можно душить людей, — бормотал чей-то голос.
Рассуждая так, Кожоль, а это был именно он, вдруг остановился.
— Может быть, меня специально заманили сюда, чтобы без шума отправить на тот свет? Эти прелестные ямки вполне смогут послужить могилой...
Он усмехнулся и продолжал свой путь. Ощупал широкий тесак в рукаве.
«С этим можно продержаться довольно долго», — размышлял он.
Привыкший к длительным ночным переходам, Кожоль без особого труда подвигался по пустырю.
— Что же меня ожидает? Опасность или радость? И кому была предназначена записка? Мне или Ивоиу?
Часы пробили три четверти десятого.
— Через несколько минут я буду все знать, — успокаивал себя Кожоль.
В это время впереди показалась группа людей. Шестеро шли впереди и несли что-то тяжелое. А четверо шли за ними. Кожоль спрятался за поваленным деревом. Он увидел, что несли что-то в мешке, из которого слышались какие-то сдавленные крики. До ушей графа донеслись тихо сказанные слова:
— Надо будет вынуть кляп, а потом быстренько вставить его обратно. А то его мяуканье разбудит всех вокруг.
Носильщики положили на землю свою ношу и принялись распутывать веревки, которыми она была связана.
Как только жертва почувствовала относительную свободу, она издала крик, но тут же сильная рука сдавила ей горло.
— Не перестарайся, Жак, эта жизнь стоит не так мало, — произнес тот же голос.
— Не беспокойся, я легонько, — ответил тот, которого назвали Жаком.
— Надо ему заткнуть рог, — произнес третий голос.
— Дайте ему перевести дух, а то еще задохнется. Кожоль слышал из своего убежища хриплое дыхание жертвы. Он уже хотел броситься на помощь, но благоразумие удержало его.
Несчастная жертва спросила умоляющим голосом:
— Ради Бога, куда вы меня несете?
— Скоро сам узнаешь.
— Вы хотите бросить меня в Сену?
— Ну, этого тебе бояться нечего.
— Что вы хотите сделать со мной?
— Всего лишь сменить убежище.
— И я никогда не попаду на свободу?
— Завтра, если ты этого захочешь, будешь свободен.
— Что я должен сделать, ради Бога...
— Тебе уже не раз говорили. Расскажи Точильщику то, что он от тебя требует»...
— Никогда!
— Это твое последнее слово?
— Никогда, — повторил пленник.
— Кляп, — распорядился первый голос.
— Выслушайте меня, умоляю вас...
— Говори!
— Отпустите меня. Я дам сто тысяч экю! Кто-то весело рассмеялся.
— Двести тысяч, только освободите...
— Сознайся Точильщику, и завтра будешь свободен.
— Никогда, — повторил пленник.
Кляп был вставлен, несчастный засунут в мешок и шествие исчезло во мраке.
«Странно, — подумал Кожоль, — я никогда не оставался бесчувственным, если слышал крик о помощи. Но я не почувствовал ни малейшей жалости к этому человеку, который с такой легкостью предлагал сумму в двести тысяч
экю...» Он улыбнулся.
— Черт побери! Этот Точильщик имеет полное право гордиться своими людьми! Подчиненные, которые отказываются от двухсот тысяч экю!.. Неплохо было бы познакомиться с этим парнем!
Когда граф подошел наконец к калитке, пробило десять часов.
«Кажется, я не опоздал, — подумал Пьер, — теперь бы узнать, кто назначил мне свидание...»
Захрустел песок под чьими-то шагами. На калитку упала тень.
— Хороший признак, — прошептал Кожоль, — женщина. Должно быть, служанка, которую послала ее госпожа. Как же я буду выпутываться из этой истории?
Нежный голосок спросил его:
— Вы прибыли из Бретани?
— Я приехал вчера утром.
— Где вы остановились?
— В гостинице «Страус».
— Хорошо. Подождите.
Ключ взвизгнул в скважине. И пока отпирали калитку, граф лихорадочно соображал: «К кому же относится приглашение? Ко мне или Ивону?»
Он проскользнул в полуотворенную калитку. Ее тотчас же снова заперли.
— Дайте мне руку, — сказала женщина. Пьер повиновался.
Под густыми деревьями было так темно, что без своего проводника Пьер не смог бы сделать и двух шагов.
«Ручка нежная и тонкая, — рассуждал Кожоль, — служанка из хорошего дома».
Наконец, они выбрались из-под деревьев на открытое место, и Пьер отчетливо увидел заднюю стену дворца.
Девушка направилась к двери, которая открылась у нижней ступени маленькой лестницы.
«Потайная лестница, — подумал Кожоль, — по... кого же здесь все-таки ожидают, меня или Ивона?..»
Пройдя шагов двадцать, женщина свернула вправо и прошла еще немного, ведя графа за руку.
— Где-то здесь возле вас должна быть софа, — произнесла она.
Кожоль ощупью нашел софу.
— Садитесь и ждите.
Но Пьер не отпускал руки своей спутницы.
— Неужели вы оставите меня в темноте?
— Тот, кто живет в комнате напротив, мог бы заметить свет.
«Тот», — отметил мысленно Кожоль, — значит дама замужем».
Граф все еще держал девушку за руку, хотя та отчаянно пыталась освободиться.
— Но, милое дитя, как я смогу увидеть лицо твоей госпожи?
— Оно прекрасно и в темноте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33