— торопливо продолжал Юхан.— В Тийтсу белая кобыла принесла вчера двух жеребят!
— Это что! — улыбнулась Мари.—У жены Лийвака, нынче утром родились три дочки.
— Вот как оно бывает на свете! — зевнул Антс.— Иная при одном муже тройню рожает, а иная и при двух мужьях — ничего!
— Давай петли на дверь прибьем,— сказал кузнец и разжал клещи, выпустив скобу, которую он ковал. Весь его вид выражал беспокойство.
— Она еще не готова,— заметила Мари.
— Ничего, дыры пробьем после... она не для этой двери.— И Юхан, захватив ящик с гвоздями и другой молоток, вышел из кузницы; подручный последовал за ним, неся пару новых петель.
Дверь, стоявшую у стены, положили на землю и начали прибивать петли. Молодуха немного отступила в сторону, но продолжала стоять и смотреть, пальцы ее двигались спокойно и равномерно, нанизывая на спицы петли чулка.
— Пишут уже в газете про взлом папинийдуского амбара? — спросил Юхан.— Мы за своим номером еще не ходили.
— Нет, но там пишут о краже лошадей где-то за Тарту, очень запутанная история.— И молодуха начала рассказывать ее кузнецу.
Вдруг Антс громко расхохотался. С усилием покрутив головой в одну, потом в другую сторону, он скорчил гримасу и прохрипел:
— Ну, Юку, пр-ропали мы с тобой тепер-рь! Поди-ка им докажи, что никто ее к пар-риям не заманивал, сама пр-ришла!
Юхан украдкой усмехнулся в ответ: он уже тоже заметил, что со стороны имения приближается господин Кре-мер, а от куруской усадьбы — Приллуп. Около кузницы они, очевидно, должны были встретиться. Мари, тоже видевшая их, без запинки продолжала свой рассказ, останавливаясь лишь тогда, когда ей мешал стук молотков по гвоздям.
Но барии и молочник не встретились лицом к лицу. Кремер, ответив на поклон парней, свернул на дорогу, ведущую к подмызку, в то время, когда Приллуп был еще в нескольких саженях от перекрестка. Через несколько минут барину пришлось открывать ворота, выходящие в поле, а Приллупу (он издали помахал парням рукой) — ворота, ведущие на барский двор. Закрывая ворота — это произошло одновременно,— оба повернулись и посмотрели назад, в сторону кузницы.
— Заело! — хихикнул Аптс.
— Ну, а как же им удалось сбежать из кутузки? — спросил кузнец.
И молодуха довела историю о конокрадах до конца.
Она рассказала еще об одном смешном случае в суде, затем кивнула Юхаиу, пожелав ему доброго здоровья, и собралась уходить.
— Со мной и попр-рощатьси не хотят! — обиженно протянул Аптс.
— Ах да! — Марк слегка приподняла сзади юбку.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Первого сентября господин фон Кремер, ничего не знавший о том, как плохо у Приллупа идет торговля, столкнулся с полной неожиданностью: Тыну не смог ему уплатить всю нужную сумму и обещал погасить долг в будущий раз. Кремер пробормотал только: «Ну ладно»,— ничего другого ему не пришло в голову, настолько он был поражен. Но и в следующий платежный день, когда Тыну внес деньги за месад, а долг опять попросил отсрочить на четыре недели, Кремер тоже промолчал — на этот раз по причинам ему самому неясным. Однако первого ноября он уже вынужден был заговорить: не только прежняя недостача не была покрыта, но к пей прибавилось и еще несколько десятков рублей нового долга.
Он говорил мягко, почти друя^ески, объясняя Приллу-пу, что этак все его хозяйство захромает на обе ноги. Год был неудачный, картофеля продано до смешного мало, урожай сена такой скудный, что не знаешь, как скот перезимует — стадо ведь немалое, пришлось расширить хлев, починить конюшню, а все это — расходы. Озабоченно упомянул старый барии и о своих долговых обязательствах, о том, как он старается наскрести денег для уплаты процентов.
Но молочник возразил, что и ему в этом году пришлось несладко. Молоко жидкое, масла мало, покупателей! не дождешься.
Ну, ведь у него, наверно, уже кое-что отложено, можно и крайнем случае и оттуда позаимствовать?
Приллуи, однако, пропустил это мимо ушей, а выложил Кремеру нечто такое, к чему тот был меньше всего подготовлен: не может ли барин сбавить цену на молоко?
Кремер с минуту сидел молча. Затем заметил, что считает слова Тыну просто шуткой. И тут же вскользь напомнил о тех деньгах, что он ссудил Приллупу в самом начале; он, Кремер, согласен и дальше терпеливо ждать, если только месячные платежи будут поступать исправно, если его не лишат этой главной опоры.
Приллупу как будто сделалось стыдно за свои требования и за этот основной долг, о котором он совсем забыл: лицо его потемнело, голос стал резким. Ну пусть, торговаться он не будет, а нехватку покроет первого числа следующего месяца.
А нельзя ли раньше? Сезонным батракам еще не уплачено, служащие каждый день клянчат... Кремер произнес это негромко, обхватив ладонью подбородок.
Ладно, можно и раньше!
Тыну ушел, оставив на этот раз в комнате запах сивухи.
Рука Кремера медленно поднялась от подбородка ко лбу.
Через две недели Приллуп принес деньги, но лишь половину недостачи, а едва барин поднял на него глаза, злобно проворчал:
— Больше нету!
И хотя Кремер даже рта еще не раскрыл, Тыну стукнул по столу рукой и рявкнул:
— Больше нету, понял?
В лицо Кремеру ударило горячим винным перегаром, даже деньги, брошенные па стол, казалось, пахли водкой. А когда Тыну — он был уже одет в дорогу — тяжело повернулся к дверям, оказалось, чю шаг у пего нетвердый: выходя, он ударился плечом о стену. Потом стало слышно, как он ощупью пробирается по темному коридору и, наконец, наружная дверь захлопнулась с таким треском, что в конторе задрожали стекла...
Дровни стояли у молочни нагруженные, Приллуп взял вожжи и сел на воз. Уже можно было ездить по зимней дороге, через замерзшее болото и реку,— землю покрывал порядочный слой снега. Кремер, глядя из окна залы, видел, как дровни, похожие на темное толстое бревно, двинулись через ворота загона на тускло белеющий двор, затем скользнули вниз по склону холма и пропали в болотной низине.
Часа два Приллуп сидел неподвижно. Он мог спокойно дремать, покачиваясь в полусне: гпедой Яска знал дорогу, и мороз был небольшой. Тыну только тогда зашевелился, когда добрый отрезок большака остался позади, близ города стали чаще попадаться встречные дровни, и яркая полная луна выглянула из-за разорванных туч. Яска заржал: они приближалпсь к первому из тех многочисленных трактиров, в которых можно было остановиться на ночлег.
Корчма эта была просторнее остальных, п Приллуп, соскочив с воза, вошел в дом поглядеть, что там делается. Случалось, что постояльцев, искавших где попросторнее, набиралось чересчур много или же галдеж стоял такой, что о сне нечего было и думать; тогда приходилось плестись дальше еще версты три.
Трактир был набит битком, люди и сидели, и стояли, глаз с трудом различал их лица в густом дыму. Но при таком множестве пьянствующих парней — большей частью окрестных жителей, которых Тыну знал,— было подозрительно мало крика: какое-то напряжение, казалось, сковы пало сидевших за столами. Трактирщик из-за своего прилавка зорко следил за компанией, устроившейся в углу. Приллуп узнал там среди других Виллема из Пууги и все понял.
— Ну, начнем, что ли? — произнес этот светловолосый парень и нетал, выпрямившись во весь свой высокий роет. Имрнжппип лица у пего было скромное и деловитое.
Тек ник никто ш» возразил, Ниллом взял со стола в обе рунй Но полной бутылке пива, стал посреди комнаты и, иимихнун бутылками, обдал всех вокруг пивным дождем. Через миг началась драка.
II рил лун видел еще, с каким проворством трактир-шик и ого слуга среди града кулачных ударов хватали со столов бутылки и стаканы,— потом выбежал во двор, вытирая щекц.
— Мнзкюла, черт, ты куда припустил? — пропыхтел кто-то ему вслед.-- Ста ив корзину пива, как тогда,— паши парии тебя и пальцем не тронут!
Но Мн.жюла сегодня предпочел покинуть столь шумное пристанище, и вскоре Яска трусил рысцой по открытой возвышенности, к довольно крутому спуску, за которым, почти упираясь в склон холма, стоял следующий трактир. Красноватое зарево па северо-востоке (в проблесках лунного свеча виднелись даже башни в долине) показывало, где лежит город, хотя до пего оставалось еще верст десять.
Перед корчмой понуро стояли три лошади — одна с санями, две с пустыми дровнями. Сквозь мутное окно не разглядеть было, что там внутри, но слишком уж сильного гомона Приллуп не услышал, поэтому решил сразу загнать дровни под навес гумна; из ворот его как раз показался батрачонок с фонарем. Правда, здесь уже стояло четыре повозки со всяким товаром и двое дровней с молоком, но с этим еще можно было мириться: найдется, наверное, где поспать, а то иной раз сиди всю ночь на лавке. Задав гнедому корма и взяв мешок с харчами, Мяэкюла через внутреннюю дверь вошел в трактир.
Здесь расположились, куря, болтая и потягивая пиво, довольно мирные люди. Трактирщик, по-приятельски пожав Тыну руку, предложил ему перейти в маленькую комнату рядом с буфетной; но Приллуп, когда узнал, что там уже сидят молочники из Кургсалу и Лийвы, один мужичок из Тапу с женой и еще какой-то крестьянин из церковной волости с дочкой, ответил, что ему и в общей комнате хорошо. Взяв водки, он уселся в углу у края длинного стола; половина скамьи, стоявшей у стенки, еще пустовала. Тыну был доволен, что в большой комнате не оказалось ни одного знакомого: сегодня он не нашел бы в себе силы вести разговор и прикидываться веселым. Поев, он положил мешок и пиджак в изголовье, одну полу овчинного полушубка подоткнул под себя, другой полой накрылся и решил поспать.
Заснуть, однако, не удалось. Выехал он из дому пьяным, по дороге хмель прошел, но осталось глухое раздражение, смешанное со смутным страхом, которого не притупила и только что выпитая водка. Каждый громкий звук словно резал, колол его, заставлял вздрагивать, и ему часто казалось: не то скамья под ним качается, не то пол под скамьей. И в воздухе витала угроза, в углах подстерегала вражда, и все эти чужие люди, которые там смеялись и лопотали, втайне желали ему зла. Тыну притворялся спящим, чтобы кто-нибудь не подошел и не заговорил с ним: он тоже их всех ненавидел, особенно тех, что беспечно хохотали у стойки.
Посетители уходили, приходили другие.
Мимо Приллупа сновали люди, он каждый раз явственно ощущал, как его касается чей-то взглядд. За столом — совсем рядом и подальше — ели и пили, и ему мерещилось, что он сквозь веки видит их противные лица. Он не хотел знать, о чем они там болтают, и все-таки невольно, с болезненной подозрительностью прислушивался — не метят ли они в него. Вдруг он напряг слух. Кто-то произнес: «Мари». Забормотали невнятно, захихикали. Потом послышалось: «Тыну».
Нет, Приллуп не ошибся. Говорившие сидели довольно близко, их косые взгляды кололи ему затылок. Судя по голосам (их было, как видно, трое), он никого из них не знал. И вот один выговорил отчетливо, с издевкой передразнивая его:
— Маннь, надевай чистую рубаху — опять из барбарисов старик идет!
Все загоготали.
Над головой Приллупа пролетела пробка и ударилась о стену.
Звякнули стаканы — там чокнулись.
Не в первый раз ему приходилось слышать такие издевательства, бывало и почище, но голова его дернулась, как от удара, в глазах заплясали искры, он не смог удержаться, чтобы не вздрогнуть. В другое время он заткнул бы насмешникам рот штофом водки или полудюжиной пива — сегодня о такой защите нечего было и думать: необычная, обессиливающая усталость приковала его к скамье. И они жалили его, язвили, пока им не надоело. Наконец исчезли.
Передышка была недолгой. Трактир уж наполовину опустел — люди, ехавшие дальше, ушли, ночные постояльцы укладывались на лавках и па длинном столе,— как вдруг за дверью послышался шум: прибыли новые гости. Их голоса — они вскоре загремели достаточно громко — были Приллупу знакомы. Он понял: если эти люди найдут его раньше, чем кабатчик закроет свою стойку,— ночь пропала. Тыну, уже давно лежавший лицом к стене, поспешно натянул на голову воротник полушубка.
Не прошло и нескольких минут (выдал Приллупа, наверное, сам трактирщик), как ему к носу поднесли горящую спичку.
— Ни дал и скрягу? Корчмарю деньги позарез нужны, аренду платить, а этот в угол забился! Л ну, вставай, Мяэкюла!
Мяэкюла упорно храпел.
Его принялись трясти.
Спящий что-то пробормотал, почавкал губами и опять захрапел.
Но это по помогло. Сходив на гумно, чтобы поставить лошадей под навес и поглядеть, есть ли у мужиков на дровнях телята и свиньи (третий из этой компании, торговец яйцами, подсевший к мясникам по дороге, тем временем расспрашивал в трактире, не найдется ли для него товара),—они опять пристали к Приллупу. Его подняли и посадили.
— Раскошеливайся, Мяэкюла! Кто же в кабаке спит! Выспаться успеешь дома, повезет — так даже с Мари в обнимку.
— Обирайте сегодня кого угодно, а меня оставьте в покое! — буркнул Приллуп, протирая глаза.
— Поди знай, кто кого обирает. Да тебя и не оберешь, денег куры не клюют!
— Откуда ты знаешь!
— А то как же! Трудитесь оба денно и нощно! Уже слух прошел, что к весне Мяэкюла будет твоей.
— Чепуху гродишь, сам выдумал.
— Почему же чепуху? — подхватил второй мясник.— Кому бог дал покладистую жену, тому, глядишь, даст и хорошее именьице.
Вокруг засмеялись. Приллуп спустил ноги со скамьи.
— Лимбарк, дай этим господам промочить глотку, а то у них шутки больно пресные! Запишешь на меня.
— Ну вот! — похвалили те.— Чем не барин! И сказать умеет по-барски!
Затем они уселись вчетвером за маленький столик у печки: первым мясник, лицо которого походило на кусок сырой говядины, вторым — атлетического сложения мужчина, с головой древнего римлянина — хоть картину с него пиши, потом Приллуп, лохматый, как пудель, а рядом с ним — тощий, все время тихонько посапывающий торговец яйцами, ни дать ни взять деревенский кистер старинного склада. До сих пор он молчал, теперь же сердечно обнял Приллупа за шею и произнес:
— Ничего, дружище! Они семьсот лет наших отцов и дедов угнетали (у говорившего даже голос задрожал), и голодом морили, и пороли, и над их дочерьми глумились!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24