Казалось, что в городке собралась одна большая семья; отделившиеся группы из всех окон смотрели на большой главный стол, а столики перед домами казались ответвлением общего стола. Темой оживленных бесед всюду был наш спектакль, все вдруг стали критиками, и сами актеры сочиняли устные статьи о театральном искусстве. Новоявленные критики занимались не столько содержанием драмы или исполнением ролей, сколько романтической внешностью героев и сравнением ее с обычным обликом исполнителей. Возникало множество шутливых намеков и насмешливых предположений, причем щадили одного только Вильгельма Телля, ибо он казался неприкосновенным. Зато тиран Геслер угодил под такой перекрестный, что в разгаре баталии слегка захмелел и теперь мог самым естественным образом изображать слепую ярость. Но все это не очень меня развлекало, так как у меня было достаточно забот с Анной. Она сидела на почетном месте между своим отцом и штатгальтером, напротив Телля и его действительной законной супруги. Уже утром Анна привлекла к себе всеобщее внимание, появившись перед толпой с таким очаровательным благородством, теперь же она пользовалась еще большим успехом благодаря почтенной репутации ее отца, хорошему воспитанию, а также, разумеется, и своему основательному приданому. Я был встревожен, видя, что вокруг ее места вьются разные парни и что степенному учителю наперебой стараются понравиться представители всех четырех факультетов — молодой сельский врач, судебный писарь, викарий и агроном, которые под конец вручили Анне свои визитные карточки, заказанные ими по окончании университета. Все они были статными, цветущими молодыми людьми с многообещающим будущим, в то время как я выбрал такую профессию, которая, по всеобщему представлению, не обещала ничего, кроме вечной нужды. Впервые обнаружил я с ужасом, какой сплоченной силе я противостоял, и, располагаясь за стулом Анны, впал в такое уныние, что мне захотелось уйти отсюда.
Но внезапно Анна повернулась ко мне п попросила сохранить для нее эти карточки. Улыбаясь, она заметила, что просит меня не потерять их; когда я положил в бумажник визитные карточки, мне показалось, что я сразу упрятал в свой карман всех четырех героев.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ ЗАСТОЛЬНЫЕ БЕСЕДЫ
В то время как повсюду люди выходили из-за стола, на том углу, где сидели штатгальтер, Вильгельм Телль, хозяин и прочие люди с весом и положением, завязалась рассудительная беседа. Речь шла о том, в каком направлении прокладывать новую шоссейную дорогу, которая должна была пройти через эту местность и соединить главный город Швейцарии с границей. Два различных плана противостояли друг другу, оба сулили немалые преимущества, но и немалые трудности. Одно направление предполагалось через обширную возвышенность и почти совпадало со старой, разбитой дорогой, но здесь новый путь должен был идти зигзагообразно, и это сильно его удорожало. Другой путь, по низине через реку, был более прямым, но земельные участки здесь были дороже, и к тому же надо было строить мост,— таким образом, расходы оказывались разными, да и условия передвижения в итоге были бы почти одинаковы. Однако на старой дороге, идущей через возвышенность, стоял трактир, принадлежавший нашему Теллю, из которого открывался чудесный вид; в этом трактире останавливались многочисленные торговцы и возчики. Если бы новая дорога пошла по низине, движение тотчас перенеслось бы туда, и старая популярная харчевня оказалась бы заброшенной и всеми забытой. Поэтому храбрый Телль во главе целой группы жителей возвышенности энергично ратовал за необходимость строить новую дорогу возле старой. А в низине жил богатый лесоторговец, который использовал реку для сплава леса, выстроил огромные склады и теперь заботился о создании хороших подъездных путей по суше. Этот человек уже много лет был членом Большого совета; он не принадлежал к тем людям, которые обогащают деятельность законодательной власти новыми идеями; однако своей деловитостью и умением ладить со всеми партиями он сумел добиться устойчивого положения в совете. Он был радикалом и в политических вопросах держался принципов прогресса, но не входил в подробности и предпочитал дела словам. Он принимал участие в дебатах только в тех случаях, когда вопрос касался его капитала, и тогда прибегал к самым сложным выкладкам и оговоркам; ибо самое свободомыслие он рассматривал с точки зрения деловых интересов и предпочитал сэкономить на шести предприятиях, чтобы создать седьмое. Он стремился к тому, чтобы дело свободы и просвещения развивалось в интересах умного фабриканта, который отнюдь не захочет вложить огромные средства в постройку одного великолепного здания, где можно занять всех рабочих, но предпочтет соорудить несколько невзрачных зданий, нагромоздив друг на друга мастерские и склады и преследуя только одну цель — выгоду; иногда он будет возводить временные, иногда — основательные постройки, с каждым годом ход строительства будет ускоряться, все вокруг будет кипеть и дымиться, повсюду будет раздаваться стук и грохот, и в этом веселом хаосе каждый рабочий будет твердо знать свое место. Из тех же соображений он неизменно противился сооружению больших и богатых школьных зданий, а также повышению окладов для учителей и т. п., ибо он утверждал, что культура может по-настоящему процветать только в стране, усеянной множеством скромных школьных помещений, которые оборудованы лишь самым необходимым и расположены повсюду, где живет хотя бы несколько ребятишек; дети должны учиться везде, в любом углу страны, учиться усердно и добросовестно, но все это должно быть организовано скромно и незаметно. Всякая хвастливая пышность, как утверждал лесоторговец, только препятствует деловитости, мешает прогрессу. Нам, говорил он. нужен не золотой меч, рукоять которого, усыпанная драгоценными каменьями, только утомляет руку, но легкий, острый топор с деревянным топорищем, отполированным трудовыми ладонями; такой топор нужен и для самозащиты, и для работы, а блеск его топорища неизмеримо прекраснее, чем золото и камни на рукоятке ненужного меча. Народ, строящий дворцы, сооружает себе изящные надгробные памятники. Превратностям судьбы и истории можно наилучшим образом противостоять, если стремительно и легко двигаться вперед вместе с временем под знаменем этого же времени. Только народ, который это понял, который всегда вооружен и готов к маршу без лишнего скарба, но с полной воинской кассой.— народ, который объединяет храм, дворец, крепость и жилище в единой, легкой и все же вечной походной палатке своего духовного опыта и нравственных принципов,— только такой народ может питать надежду па долгую жизнь и па незыблемость своих географических границ. Швейцарцы поступают особенно глупо, стремясь облепить свои горы нарядными зданиями. Самое большее, что можно было бы терпеть,— это несколько богатых городов у самого входа в страну, в остальном же надо предоставить все самой природе,— пусть она сама оказывает гостям почести. Так будет не только всего дешевле, но и всего умнее. Из искусств он ценил только риторику и пение, так как они более всего соответствуют его «походной палатке» — ничего не стоят и занимают мало места. Его собственные владения вполне отвечали его принципам. Большие запасы дров, строевого леса, угля, железа и камня хранились в огромных складах. Между ними зеленели большие и малые огороды, ибо если только к лету где и оставалось свободное место, его немедленно засеивали овощами. Там и сям стояли мельницы или кузницы, окруженные высокими елями, которые он еще не спилил. Его обиталище походило скорее на лачугу рабочего, чем на господский дом, и женщинам приходилось с боем отвоевывать от его посягательств клочок земли под палисадник с цветником, который они постоянно переносили с места на место, устраивая его то перед домом, то справа или слева от него. О том, чтобы установить изгородь или красивую решетку, они не смели и мечтать. Поместье лесоторговца было весьма богатым, но ежедневно меняло свой облик: даже крыши домов и те продавал он иногда, если подвертывался подходящий случай. Но владения свои у реки он продавать не собирался, а спорная дорога сулила ему, по его мнению, огромные выгоды. Ведь хорошая дорога, рассуждал он, это лучшая вещь на свете, нужно только не заводить на ней дорогостоящих верстовых столбов или кустов акации и прочей чепухи. Сам он почти все время проводил на дорогах, в легком, простом, но крепком экипаже, тогда как сарай, построенный для этого экипажа, тоже постоянно переезжал с места на место и поэтому легко разбирался на доски. Лесоторговец считал, что хозяин трактира должен прикрыть свое заведение и построить другое возле новой дороги, у будущего моста,— там следовало ожидать оживленного движения, поскольку к путешествующим по суше должны были прибавиться еще и команды судов. Однако хозяин трактира держался противоположного мнения. Он жил в доме своих предков, который испокон веков был трактиром. Со своей солнечной возвышенности он обозревал обширные просторы родной страны, дом свой он украсил росписью на темы из истории и быта Швейцарии. Он и слушать не хотел всех этих рассуждений о самозащите посредством старого топора, считая, что топор может пригодиться разве что для того, чтобы зарубить неожиданно напавшего хищника. Для всех остальных случаев ему нужно было отличное нарезное ружье,— охота была его любимым занятием. Он полагал, что свободный гражданин должен работать для того, чтобы создать себе длительное независимое существование, но не в большей степени, чем это сугубо необходимо. А когда дело налажено, человеку приличествуют довольство и покой, разумная беседа за стаканом вина, размышления о прошлом страны и о ее будущем. Он занимался также виноторговлей,— впрочем, больше от случая к случаю,— и в доме его все шло своим чередом, без того, чтобы хозяин утруждал себя и суетился. Он тоже был мужем разума и действия, но больше в нравственной области, а в политических вопросах пользовался влиянием и уважением, хотя и не был членом Большого совета. Во время выборов многие прислушивались к его мнению. Поэтому власти не хотели вызывать его раздражения, равно как и недовольства лесоторговца. Штатгальтер решил воспользоваться обстоятельствами и попытаться примирить обоих деятелей, споривших насчет будущей дороги. Это был любезный, дородный человек с красивым лицом и благородной сединой, напоминавшей пудреный парик; он носил дорогое белье, сюртук из тонкого сукна, золотые перстни на белых пальцах и любил посмеяться. Он всегда отличался сдержанностью, дела вел твердо, не прибегая к насилию и не чванясь своим положением представителя власти; к тому же он обладал немалыми познаниями в политике и праве и обнаруживал их только тогда, когда это было сугубо необходимо, и так, будто сам только сейчас случайно узнал о том, что теперь рассказывает крестьянам, которые, разумеется, могли бы знать все это не хуже, чем он, если бы им подвернулся случай. В своем сюртуке тонкого сукна и манжетах он ходил повсюду, куда ходили крестьяне, не боясь запачкаться, и при этом в самом деле всегда был безукоризненно чист. К людям он относился не так, как фохт к подчиненным или офицер к солдатам, но и не как отец к своим детям или патриарх к пастве,— он подходил к ним просто и естественно, как человек, которому надлежит договориться с другим человеком о деле, вместе с другим выполнить свой долг. Он не был ни снисходителен, ни высокомерен и меньше всего пытался изображать из себя слугу народа, состоящего на жалованье. Его твердость покоилась не на чувстве чести, свойственном корпорации чиновников, но на чувстве долга. Однако, не стремясь подняться выше всякого другого человека, он не желал опускаться и ниже его.
И все же он не был независимым человеком. Отпрыск богатой, но промотавшей все состояние семьи, в юности сам изрядный кутила, он, облагоразумившись, вернулся из чужих краев как раз в то самое время, когда отцовский дом стоял на грани полного разорения. Таким образом, молодой человек оказался вынужден сразу же искать себе службу и со временем, пройдя немало суровых испытаний и перемен, стал одним ил тех, кто без службы оказывается нищим, иначе говоря — профессиональным правительственным чиновником. Вместе с тем он по праву слыл спасителем чести той опозорившей себя среды, к которой принадлежал. Первый шаг в направлении к чиновной карьере он сделал в молодости, побуждаемый нуждою, а когда потом уже не мог изменить своей судьбы, он, по крайней мере, вел свои дела с достоинством и незаурядным умом. Учитель, отзываясь о нем, обычно говорил, что он принадлежит к тем редким людям, которые, управляя другими, приобретают мудрость.
Однако вся его мудрость не могла привести к взаимопониманию лесоторговца и трактирщика, а это было ему необходимо, чтобы сообщить властям одинаково удовлетворяющее всех решение о том, где строить новую дорогу. Каждый из них упрямо отстаивал свою выгоду. Лесоторговец ссылался на доводы рассудка, говорил, что в наше время не может быть двух мнений при выборе между прямой линией, идущей по низине, и зигзагообразной, идущей в горах; так он видимостью здравого смысла прикрывал свою выгоду, замечая при этом, что, как представитель выборной власти, поможет инстанциям разобраться в этом деле. Трактирщик заявил прямо, что он имеет заслуги перед государством и что он хотел бы видеть, как это дом его предков сровняют с землей! Спуститься с возвышенности в сырую долину, поселиться у самой воды, как выдра,— нет, лучше пусть его не уговаривают! Наверху сухо и солнечно; там он родился, там и останется! На это его противник возразил, улыбаясь: пусть делает что хочет, ему никто не помешает,— пусть живет и мечтает о свободе, будучи рабом своих предрассудков. Другие, сказал он, предпочитают в самом деле быть свободными н гулять там, где им вздумается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119