Чувствовала: нужна правда, и это важно, очень важно, даже для него самого.
— Спасибо... Самое главное, самое дорогое то, что я услышала об отце.— Она низко опустила голову, боясь встретиться взглядом с Джованни.
Все будто ждали слов молодой женщины, которые, казалось, подводили итог всему сказанному.
Беседа опять оживилась.
— Я до поры не хотел вас обнадеживать,— заговорил Энрико.— Но и скрывать больше не могу...
Антонио замер с ломтиком яблока в руке.
— От Филиппо я зимой получил письмо,— продолжал Энрико, с сочувствием глядя на отца своего друга.— Нет, нет, он ни на что не жалуется. Вы же его знаете. Но ни словом не обмолвился о том, что прилично устроился. Лишь в конце, как бы мимоходом: не потерял еще надежды вернуться домой. О письме просил никому не говорить. Но... обстоятельства... отец-то должен знать.
— Понятно, почему он молчал все эти годы...— горько произнес Антонио.— Ему непременно нужно было вернуться «на коне».
— Что ты ему ответил? — сурово спросил Джино.
— Напомнил, что у него есть друзья. Однако Филиппо категорически отказался.
— И все? — Джино укоризненно покачал головой, - Почти,— суховато ответил Энрико.
— Что значит «почти»?! Договаривай,— нетерпеливо воскликнул Казанова. Он не спускал глаз с Антонио. Лицо старика то загоралось надеждой, то скорбная складка резче проступала в углах сухих, плотно сжатых губ.
— Мне известен его адрес, и я...— на секунду Энрико запнулся.— Все равно отправил ему денег на дорогу,— скороговоркой смущенно заключил он.
Антонио был не в силах сдержать свои чувства. Он поднялся, подошел к Энрико и молча обнял его. Лаура вое не поднимала головы, боялась, что увидят слезы, навернувшиеся на глаза. Неужели ее отец приедет?! Неужели они встретятся?!
И лишь Джованни хмурился. Даже тогда, когда были деньги, такое ему и в голову не приходило. Правда, никто из домашних не знал, где же находится отец Лауры, как его разыскать. Да и не подозревал, что Антонио так тревожится за сына.
— Хорошо бы..— Казанова не высказал того, что думал: хорошо бы... но не примет денег Филиппо, и, желая подбодрить синьора Антонио, по-иному закончил фразу: — Тогда возьму его к себе в таверну. Одному уже трудно управляться.
Старик подавил вздох. Но верилось, что все именно так и получится. Знал, хорошо знал строптивый характер Филиппо. Если бы сыну повезло в Штатах, тогда написал бы ему, своему отцу. А так... что напишешь!? Оставил на тебя дочь и ничем не могу поддержать. Он и мальчишкой был не очень-то разговорчив. Иной раз слова не вытянешь. «Весь в тебя»,— говорила Аделаида.
Но друзья Филиппо надеялись на его возвращение или, по всей вероятности, делали вид, будто надеются.
Лаура поставила на стол фрукты, привезенные синьором, Энрико.
— Какие прекрасные гранаты! — сказал Джино. - К счастью, еще не все вывезли наши доро.гие заокеанские друзья, — подхватил Казанова.
— Пожалуй, фрукты их интересуют меньше всего,— усмехнулся Энрико.— Главное контакты, контакты... деловые, коммерческие связи...
— Чтоб люди не замечали, как они нагло прут свои зловещие установки! Маледизлоне! — Джино ударил кулаком по столу.
— Я на днях видел каких-то типов в черных рубашках у нас в горах,— вставил Казакова.— Видно, опять вошли в моду черные.
— Если б только рубашки! — угрюмо произнес Энрико.— Эти молодчики почище трубочистов Такие хитрые и жестокие провокации были нашему туповатому дуче не по плечу.
Джованни не решался вмешиваться в разговор. Боялся опять сказать что-нибудь не так. Но тема, которую сейчас затронули, его интересовала, так как он не сомневался: Агостино, да и он сам работают именно на этих людей. К тому же связь их с американцами тоже не была секретом.
И все же он не очень уверенно сказал:
— Если нескольким безработным бизнесмены дают возможность подработать, что же в этом плохого?
— Только ли подработать?! Ты ведь, кажется, докер? — Джино всем своим могучим телом обернулся к молодому человеку.— Неужели не понял, какую провокацию они устроили? Кто выиграл от этих столкновений, безобразных криков, от бомб, как это было в Милане?
— Никто... по-моему. Так получилось...— Джованни хотел бы добавить, что в первую очередь пострадал он, даже не участвовавший в этих беспорядках. Но дома до сих пор не знали, что работает он вовсе не в порту, а водит машину частной фирмы.
— Рабочие должны выходить на улицу организованно, зная, чего хотят, и четко формулируя свои требования,— твердо заявил Джино.
— Но тем какая польза от всего этого? — Джованни решил все же кое-что для себя выяснить. Слишком уж много противоречивых суждений он слышал.
Джино рассмеялся, обвел взглядом присутствующих. Неужели Джованни действительно не разбирается в происходящем?
— А ваши докеры-коммунисты ничего не растолковали?
Джованни неопределенно пожал плечами.
Энрикр подсел к нему поближе и поднял руку, призывая Джино помолчать, и, когда тот, махнув рукой, стал чистить апельсин, негромко заговорил о провокациях, которые устраивали неофашисты с тем, чтобы потом всю вину взвалить на коммунистическую партию. Разве не кричали правые газеты, что стычка на улицах в Генуе, бомбы, брошенные в Милане,— дело рук коммунистов?
Джованни кивнул. Об этом он не только читал в газете, но и слышал от людей, у которых работал вместе с Агостино.
И вдруг именно сейчас припомнил: чёрные рубашки надевали Агостино и его друзья... Да, он, Джованни, изо всех сил старается верить в то, что работает на фирму. Но на какую? Ему поставили условие: не проявлять -любопытства,— и он честно это выполнял, гнал от себя всякие подозрения. Не оборачивался, когда втаскивали в их легкий фургончик какие-то грузы. Почему-то делали это по ночам. За кем-то они гонялись, и кто-то гонялся за ними. На фургончике был установлен мощный мотор, да и водил его Джованни мастерски.
А несколько дней назад случилась даже перестрелка. Однако ему хорошо платили — остальное не имело значения. Но разве об этом скажешь? Пусть друзья синьора Антонио занимаются своим делом, а он, Джованни, своим. Конечно, и ему хотелось бы вот так же открыто говорить о честности, справедливости, выставлять напоказ свою жизнь... Но не выставишь — в другое время они с Лаурой живут. И когда к ним подбирался голод, никто не помог ему в этом человеческом, океане. Пусть с какими-то своими, не очень чистыми намерениями, но Агостино оттащил его от пропасти, в которую вот-вот свалилась бы вся семья.
— Ты о чем задумался? — спросил его Антонио. Джованни, мгновенно восстановив ход беседы, с наигранной наивностью спросил:
— Но почему все валят на коммунистов, почему не на христианских демократов?
Казанова вскочил, взмахнул руками:
— Откуда ты свалился? С Луны? Или притворяешься? Джованни бросил быстрый, беспомощный взгляд на жену, и та, рассмеявшись, сказала, что напрасно он так мало бывал в обществе Элио. И пояснила, обращаясь уже ко всем: во дворе у них жил рабочий-коммунист. Так, по крайней мере, предполагали окружающие.
— Да, Элио там, в Риме, тоже возмущался и красными бригадами, и этими молодчиками в черных рубашках,— поддержал внучку старик.— Они кого хочешь и что хочешь продадут.
— Знаем, по чьей указке все делается,— махнул рукой Джино.— И Вьетнам, и ракеты. Поперек горла стали русские. А их только в Лигурии было пять тысяч. Всё — кровь, жизнь — отдавали, ничего не требуя
взамен.
— А заокеанским дядюшкам надо отвлечь внимание от ракет, нацеленных на Россию,— вскочив, возмущенно выкрикивал Казанова.— И всю мерзость: провокации, наркотики, похищения, бомбы — они пытаются приписать коммунистам, мол, влияние Москвы...
— Подожди, компаньо,— сказал Энрико, усаживая Казанову на стул.— Зачем влияние?! Достаточно того, что у каждого из нас есть память! Я такой пример приведу. В моем родном селенье ланци согнали на площадь мужчин, женщин, детей, стариков... «Вы есть заложники. Скажите, где русский, иначе каждый второй капут!..» Многие догадывались, у кого прячется бежавший из плена израненный человек,— в селенье тайн не бывает,— но молчали все.
Каратели подняли автоматы. Женщины плакали, перепуганные дети жались к матерям... И тогда, опираясь на палку, вышел человек с кровавой повязкой на лбу, с рукой, взятой в лубки. Чтобы привлечь к себе внимание, поднял здоровую руку и крикнул: «Я — русский!.. Никто не знал, где я прятался. Люди не виноваты...» Невозможно было определить, молодой или старый этот человек, выбравший виселицу, бежавший от своих мучителей и снова вернувшийся к ним. И никто никогда так и не узнает его имени...
Джованни покусывал губу, ему представилось, что в этой толпе Лаура с его сыном и старик...
— Очевидно, не мог видеть,— задумчиво, словно про себя, заметил Джованни,— как будут стрелять в детей, в женщин, перевязавших его раны...
— А кем ему приходились эти крестьяне? — Казанова снова вскочил, вопрошающе приподнял обе руки.— Кем? Родные? Близкие? Ты прав, компаньо Энрико! Память! Самое главное — память! И пусть они, — он ука-
зал на Лауру и Джованни,— они и все другие узнают правду от нас.
— Если добавить еще, что парни из Канталупо сняли цветной фильм о Федоре,— подхватил Казанова.— Фильм о его сыне, жене. О Москве...
— Да. И фильм...— подтвердил Джино.— А теперь ракеты стоят на земле, политой кровью Федора, кровью русских, и нацелены на города, где живут их сыновья, дочери, жены...— Джино сжал кулаки.— Они хотят, чтобы мы забыли прошлое, не возмущались! Тогда один бесноватый с помощью дуче вовлек нас в грязную, ужасную бойню. Теперь явились новые!
— Помнить об этом надо! Всем! — резко произнес Энрико.
— Может, не только помнить,— робко произнесла Лаура.
Все удивленно обернулись к молодой женщине. Джованни встревоженно взглянул на жену. А Казанова захлопал в ладоши:
— Браво! Брависсимо, Лаура, настоящая дочь Филиппе! — Джино отодвинулся от хрупкого стола и сложил на груди спои тяжелые руки.
А Джованни не мог отвести взгляд от литых плеч каменотеса. От него веяло такой же мощью и спокойствием, как от микеланджеловского Моисея. Казалось, ничто не может поколебать силу духа этого человека...
— Вы, молодые люди,— глядя на Лауру, проговорил Джино,— должны, быть с нами. За вами будущее и ваше, и ваших детей.
Джованни помрачнел, опустил глаза. Слова партизана относились к нему, именно к нему. Да, он обязан думать прежде всего о Лауре, о сыне, которого они ждут.
— Разве от нас что-либо зависит? — хмуро произнес он.
И тут заговорили все-все, кто был в комнате;
— Судьбы людей... От кого же они зависят?
— Это касается всего мира и каждого из нас в отдельности.
— Поверь мне, скромному ученому,— это сказал Энрико.— Вы даже не представляете, как все далеко зашло! Мы перед ядерной катастрофой. Ее тень накрывает Италию. Еще немного, и не будет планеты людей, а только мертвое астральное тело в нашей Галактике.
«Как Марс, как Венера,— мелькнуло в сознании Джованни,— уж кто-кто, а этот известный физик знает, что говорит. Может, и на тех планетах была когда-то
жизнь».
— Речи и дела политиков напоминают оргию наркоманов, каждый из которых тушит факел в бочке с горючим,— горячо вмешался Казанова.— Бедный Нерон от их воплей переворачивается в гробу: нейтронная бомба, крылатые ракеты, космические войны!.. Угрозы чередуются со ссылками на библию, историю, совесть, разум, перенаселенность, кровожадность коммунистов...
— Подожди, Казакова. Мы трезвые, нормальные люди,— спокойно проговорил Энрико.— И наш долг отвечать за то, что делается на земле. Надо заставить политиков опомниться.
Джованни сидел, потрясенный словами этого кроткого человека. Казалось, он попал в другой мир, к иным людям. Когда-то о долге упомянул Элио, рабочий иарень, сидевший у изголовья Корины. Но он сказал об этом как-то вообще. А тут так четко, так, страстно говорят о. возне с ракетными установками и о том, куда все это приведет Италию. Он, Джованни, слышал, что когда-то и Гитлера всерьез не принимали, а потом — реки крови... Опомниться... Да, все, и он сам, куда-то спешат, думают о заработке, о сегодняшних заботах и тревогах...
— Скажи, Энрико, как дела в Комизо? — Джино поднялся, подошел к окну и стал так, чтобы видеть Лауру и Джованни.
— О, молодежь так держится! Здорово держится. Ребята пикетируют строящуюся на Сицилии базу ядерных боеголовок,— не скрывая гордости, рассказывал Энрико.— Молодчики напали на палаточный городок, полностью его уничтожили. Но наши парни не ушли. Они продолжают блокировать базу.
— Из всей Европы туда тянется молодежь! Такого никогда не было,— вставил Казанова, с волнением слушавший рассказ Энрико.
— Как же все устроилось? — спросил Джино. Он продолжал наблюдать за Джованни, очевидно, заметив в нем какую-то внутреннюю борьбу. Многих парней повидал этот пожилой человек, многих обратил в свою веру. Он и тут почувствовал к себе со стороны Джованни интерес, во всяком случае, не безразличие, и был намерен встретиться с ним. ,"
— Нам удалось,— между тем продолжал Энрико,— разместить наш актив в небольшом домике на улице Морсо. Теперь туда стекаются делегации сторонников мира. При мне за неделю лагерь посетили сотни человек: французы, англичане, голландцы, шведы, датчане.
— Так маленький ручеек превратился в мощный водопад! — восторженно произнес Казакова.
— О котором постоянно сообщают газеты и радио-станции мира,— веско произнес Джино.— Снова начались дебаты в правительстве.
— Это прекрасно — лагерь мира! — мечтательно сказала Лаура, и на щеках ее проступил легкий румянец.— Там ведь не только студенты?
Джованни удивленно оглянулся на жену.
— Там можно встретить и рабочих, и людей с высшим образованием,— пояснил Энрико.— Люди эти, не имеющие постоянной работы, временно замещают преподавателей, и в такие периоды, естественно, покидают Комизо. Что же касается студентов, то ни один из них не пропустил экзаменационной сессии. Встречал я там и семейных.— Энрико обернулся к Джино и добавил: — У лагеря тесный контакт с местной организацией сторонников мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23