— Как я понял, нашему гостю хотелось бы узнать о своем сыне,— сказал он, обращаясь к Джино.
Тот улыбнулся Антонио и, дружески положив руку ему на плечо, проговорил:
— Сын, наверное, вам много рассказывал о «чертовой кухне»?
— Нет, не-ет,— с запинкой произнес старик. Никак он не ожидал, что Филиппо в горах не сражался, а варил похлебку. Дома и спагетти не умел толком приготовить. Так вот почему всегда отмалчивался. Совсем тихо Антонио пробормотал: — Какой там из него повар!
Грянул дружный хохот. А старик с недоумением смотрел на своих новых знакомых. Слова его не могли вызвать столь бурной реакции.
— Значит, ничего не говорил! — все еще смеясь, сделал вывод Казакова.— Вот засекретили вы свою кухню, что до сих пор боитесь проговориться.
— Я ничего не... понимаю...
— Сейчас объясню,— живо прервал старика Джино.— У нас в горах был минер Стефанио...
— Он называл себя Краснодар,— подсказал одни из партизан.
Джино оглянулся на него, сдвинул брови, потом, видно, что-то припомнил, закивал своей большой головой:
— Да, да, Краснодар. Так назывался его родной город. Так вот, Стефанио устроил в горах «адскую кухню». Туда ему Энрико и Филиппо доставляли неразорвавшиеся снаряды, и все вместе извлекали тол. Только им двоим разрешалось входить в пещеру к Стефанио. Каждую минуту могли взлететь на воздух... Ну, Энрико уже тогда разбирался в физике, химии, а ваш Филиппо умел обра-
щаться с ножовкой, напильником. Вот эта троица и снабжала нас минами, чинила оружие, делала отличные ножи. Да мало ли что... Рисковали...
Не сводя глаз с Джино, Антонио пытался совладать со своими чувствами, но глаза его горели, напрягались мускулы лица — он будто сбросил десяток лет.
Теперь и другие партизаны припомнили его сына. Ну, как же, это он, Филиппо, вместе с ними ходил освобождать военнопленных и взрывчатку принес.
Припомнили, как подкладывал ее под стену хорошо укрепленного здания, за которой находились канцелярия и кабинеты гестаповцев. Эта часть дома рухнула, и узников удалось освободить.
— Филиппо и Энрико были неразлучны,— припомнил Казанова.— Они, кажется, и потом не теряли друг друга из виду.
— А где, где этот Энрико?! — взволнованно воскликнул Антонио, не совладав со своими чувствами. Он столько услышал, столько узнал о Филиппо, что сын представлялся ему настоящим героем. Никогда не только не бахвалился тем, что происходило в горах, но даже ему, своему отцу, ничего не рассказал. К гордости примешивалась боль —- он, отец, не знал своего сына, не понимал его... Гораздо лучше знали товарищи и больше всех, вероятно, Энрико.
— Где же его найти, друга Филиппо? — Антонио даже приподнялся со скамьи, он готов был сейчас идти искать этого человека. Ехал сюда со смутной надеждой: -хоть что-либо узнать. Может, в памяти у кого-то сохранилось... Никак не предполагал, в голову не могло прийти, что партизаны держатся вместе, собираются...
— Он стал большим ученым,— Казанова многозначительно поднял указательный палец.— Очень большим ученым, наш компаньо Энрико.
— С профессором вы встретитесь. Это не сложно,— и Джино обнадеживающе улыбнулся.— Положитесь на нас... Сейчас он в Комизо — встречает делегацию шведов— сторонников мира!
— Неутомимый Энрико! — Там, кажется, лагерь?
— Да, там международный лагерь мира — место сборов борцов за то, чтоб не допустить базирования ракет на итальянской земле. И создан в Комизо постоянный президиум лагеря мира. Молодые ребята, активисты,
находятся вблизи строящейся базы. Они сообщают, что там происходит, привлекают внимание людей, устраивают акции протеста, принимают делегации других стран, но одних митингов и маршей мира не достаточно...
ГЛАВА 9
Джованни любил вечерние часы, когда он возвращался из порта и они вдвоем с Лаурой садились за стол. Антонио обедал гораздо раньше — он, мол, так привык. Молодым была ясна эта наивная уловка: старик боялся их стеснить, считая, что им хочется побыть наедине.
В эти мирные вечерние часы, когда стихал шум возле лавчонок, они беседовали, потом выходили посидеть на скамье в крохотном садике за домом и вскоре возвращались — Джованни порядком уставал на погрузке судов, а утром надо было быть бодрым, полным сил.
Но сегодня за обедом он мрачно смотрел в свою тарелку, и Лаура не стала его ни о чем расспрашивать, Молча подложила еще спагетти, добавила томатного соуса — мясную подливку они позволяли себе только по воскресеньям. Хоть квартирка мала и район один из самых бедных, все же почти половину заработка Джованни приходилось отдавать хозяину. Вот если б еще ей, Лауре, удалось найти работу, тогда было бы совсем хорошо.
Заговорил Джованни, когда они вышли погулять. У них в порту сейчас очень неспокойно. Поговаривают о большой демонстрации, хотят припугнуть администрацию порта. Пусть хозяева раскошелятся — цены растут и растут, а заработки остаются прежними.
— Правда, некоторые твердят, чтоб мы в этом не участвовали,— сказал Джованни.— Особенно один молодой парень вчера усердствовал. Поговаривают, что Джузеппе коммунист.
— Наверное, он знает больше, чем другие.
— М-ма! Что он там знает?! А я считаю, если ты коммунист, так первым лезь в драку.
— Но ты не коммунист и никуда не ходи! — попро? сила Лаура и, не удержавшись, твердо добавила: — Разве не знаешь, чем это тебе грозит?!
Джованни кивнул. Конечно, он понял: надо держаться в тени, ничем к себе не привлекать внимание. Быть может, те шефы и оставили его в покое, но времени про-
шло слишком мало, чтобы быть в этом окончательно уверенным.
— Я никуда не пойду,— с некоторой досадой ответил он.— Нужно ли об этом еще предупреждать?! Но, с другой стороны, как потом смотреть в глаза своим товарищам?
— Жаль, Тони нет. Но, может, он еще сегодня вернется?
— А что изменится?
Лаура вынуждена была согласиться. Действительно, тут надо сказать или да, или нет. Ничего другого не придумаешь. И хоть они твердо решили: Джованни останется дома, но все же долго еще беседовали об этом.
А утром, когда по обыкновению рано проснулись, Джованни все поглядывал на часы. Потом, позавтракав, как бы между прочим, заметил:
— Я еще не опоздал.
Лаура взглянула на него с такой мольбой и укором, что он поспешно добавил:
— Можно ведь издали посмотреть.
— Нет, нет, Джованни. Прошу тебя, не нужно. К чему тогда мы здесь поселились, не появляемся в центре города? Я не пущу тебя, слышишь?!
— Что сказали бы люди, если б услышали, как жена разговаривает с мужем?! —с наигранной строгостью заметил Джованни.
Но Лаура не отступала.
— Я лишь прошу. Решаешь ты и только ты, но просить тебя я могу?1
Она и сама не выходила из дому до полудня и не выпускала мужа. Теперь и она поглядывала на часы— беспокоилась, что до сих пор не вернулся дед. Джованни понимал ее волнение и напомнил: ведь шофер, который повез старика в Канталупо, родом из тех же мест, вот и не торопится возвращаться в Геную. Значит, надо терпеливо ждать завтрашнего дня.
— Ты обещал починить кран,— робко напомнила Лаура.
— Сейчас займусь, а то когда еще выпадет свободный денек,— без особого энтузиазма согласился Джованни. Схожу к соседке, одолжу немного овощей,—заглянув на кухню, сказала Лаура. Но вовсе не за овощами она собиралась выйти. Хотела посмотреть, кончилась ли уже демонстрация, на которую не пошел Джованни.
Накинув на плечи платок, она выбежала на улицу и дальше — переулками и проходными дворами, самой короткой дорогой — побежала к набережной. Там в лавчонках, что тянулись вдоль всей улицы, опоясывающей порт, она что-либо узнает. Может, все уже кончилось и нечего попусту волноваться?
Но еще издали она услышала какие-то возгласы, гулкие удары — словно металлом били по металлу — и, выбежав из переулка, замерла от страха.
По дороге шла разноголосая растрепанная толпа, Всередине ее двигалось несколько ободранных малолитражек и «фиат», на их крышах были прикреплены репродукторы, через которые неслись неразборчивые выкрики двух длинноволосых неопрятных парней.
Какой-то юркий человечек с пачкой бумаг семенил рядом с орущей толпой и совал прохожим листовки. Подскочив к Лауре, он начал:
— Мы требуем...— и попытался вручить листок серой бумаги.
Лаура отступила, скрывшись за стоявшими на тротуаре женщинами. Из-за их голов она вдруг увидела Марко. Да, это, несомненно, был он — высохший, с блуждающим взглядом. Зажатым в руках стальным прутом Марко ожесточенно колотил в помятую бочку из-под горючего, установленную на какой-то допотопной колымаге,
Как он, Марко, оказался здесь, в Генуе? Хоть бы ее не заметил, а то сболтнет кому-либо в Риме об этой встрече. Хорошо, что Джованни дома, не смешался с этой ватагой. Ведь докеров, рабочих что-то не видно в толпе, а их не. спутаешь с долгогривыми немытыми юнцами и личностями вроде Марко.
Лаура бросилась в переулок. Скорей, скорей домой! Значит, этот тип якшается теперь с террористами. Впрочем, ему, видно, уже все равно, с кем быть. Конечно, Джованни ни слова об этой встрече. К чему лишние волнения?! Марко ее не видел, не мог видеть — на тротуарах стояло столько людей... Но она-то его хорошо разглядела...
— На тебе лица нет,— сказал Джованни, когда она возвратилась.— Кто-нибудь обидел? Где же овощи, за которыми ты ходила?
— Я вовсе не за овощами... Там какой-то ужас, на улице, и эти... «красные бригады»,— Лаура прижала руки к груди,—О святая мадонна, какое счастье, что
ты никуда не пошел.— И она торопливо, сбивчиво рассказала все, умолчав лишь о Марко.
Джованни стал молча убирать все то, что понадобилось для ремонта крана.
— Принимай работу,— рассеянно проговорил он, потом быстро подошел к транзистору, резко бросил: — Надо послушать, вероятно, что-либо сообщат.
Но по одному каналу шла литературная передача, по другому грохотала музыка, по третьему комментировали спортивные соревнования.
Лаура занялась хозяйством, изредка поглядывая на Джованни, который, нахмурившись и упорно глядя в пол, ходил из угла в угол.
— А ведь я кое-что слышал.— Он остановился перед женой, будто вслух продолжал свою мысль.— Один паренек — поговаривают, что он коммунист,— убеждал нас не выходить на улицу. Я еще подумал: хорош коммунист, если отговаривает от борьбы... Быть может, он что-то знал или... просто догадывался, как все это будет выглядеть. Нет, я должен пойти посмотреть.— Джованни решительно направился к дверям.
Однако выйти из дому Лаура не дала ему и на этот раз. В конце концов убедила его выйти в город после обеда, надеясь, что к тому времени уже все разойдутся.
Она нарочно тянула и тянула с обедом, и вдруг, когда они уже собирались сесть за стол, музыка оборвалась. Передавали экстренное сообщение. Коммунисты снова бесчинствуют... Организовали демонстрацию... Полиции, пытавшейся навести на улицах порядок, оказали сопротивление. Двое полицейских отправлены в больницу...
Дальше сообщалось, что в Милане в здание муниципалитета брошена бомба, которая, к счастью, не взорвалась... Бесчинства, зачинщиками которых, по утверждению задержанных, являются левые и коммунисты, наконец прекращены, порядок восстановлен. Ведется
расследование...
— Ты чуть не попал из огня да в полымя,— испуганно заметила Лаура.
Джованни ничего не ответил. Набросив куртку, он хмуро сказал:
— Порядок восстановлен. Я скоро вернусь.
Лаура занялась уборкой, но все валилось из рук. Если б был дома дед, то пошел бы с Джованни, а она, Лаура, не посмела даже сказать об этом. Все равно он поступит по-своему.
Больше она не могла находиться дома. В Колбасном переулке, где и в воскресенье торговали с рук сигаретами, сластями, открытками, было людно. Возле киосков с напитками мужчины горячо обсуждали события сегодняшнего дня, и, так как тихо здесь говорить не привыкли,— полицейские сюда заглядывали редко,— до нее доносились отдельные фразы.
Увидев Мариаграцию, знакомую зеленщицу, которая что-то возбужденно говорила женщинам, Лаура подошла и поздоровалась. Мариаграциа в ответ кивнула и, не прерывая своего повествования, взяла Лауру за руку.
— ...самая настоящая драка. Видела, как один выхватил пистолет. Но полицейский скрутил ему руку, и он выронил оружие. Тогда все другие набросились на этого полицейского. О пресвятая дева! И досталось же ему! — Женщина взглянула на Лауру, руки которой все не выпускала: — Твой муж был с ними? Ведь он докер?
Женщины тоже обернулись к Лауре. У кого в глазах тревога, у кого любопытство, но ни одна не смотрела на нее равнодушно.
— Он... он не мог...— смущенно бормотала Лаура.— Утром, еще утром...— Она не знала, что сказать, что придумать, и наконец, неизвестно почему, вдруг негромко добавила: — Готовилось что-то... не то...— И, так как женщины с еще большим интересом ждали объяснения, она, вспомнив орущую толпу и понимая, что уж этого говорить и вовсе не следует, совсем тихо заключила: — Бывает... кому-то еще это... выгодно.
На какие-то секунды воцарилось молчание, потом зеленщица воскликнула:
— А девочка, пожалуй, права?..— и оглянулась на женщин.
Но они, словно потеряв интерес к разговору, отходили, сразу вспомнив о своих неотложных делах.
— Боюсь, ты попала в самую точку,—Мариаграциа выпустила руку Лауры и оглянулась.— Мой сын тоже так сказал, хоть ему и ни к чему было выходить на улицу.
Лаура знала, что сын зеленщицы безработный.
Возвращалась домой она с неприятным чувством. К чему было намекать на чью-то выгоду? Ничего такого она не думала, а вот вырвалось... Нет, нет, только так ка-
жется, будто не думала — не выходит из головы заманчивое предложение Агостино. Тогда ей казалось, будто Джованни очень повезло, а на самом деле — ловушка. А Марко... Джованни рассказал, как его попутали. Быть может, и здесь кого-то или что-то запутывают. Никому и ничему она, Лаура, теперь не верит.
Когда Джованни пришел домой, от него пахло вином. Не глядя на жену, он сбросил ботинки, лег на диван и уснул. Лаура села за шитье, но на глаза набегали слезы, и она ничего не видела. Первый раз за все время Джованни явился в таком виде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23