Джеки попросил Брэда организовать ей дверь, а поскольку я никогда не высказывался ни за, ни против дверей вообще, Брэд решил, что я смогу обойтись без них. Потеря двери еще больше усилила ощущение, что все в этой жизни преходяще и однажды утром я могу прийти на работу и не найти своего компьютера, стола или коврового покрытия. Невольно я стал нахваливать свою мебель, чтобы все поняли, как я ею дорожу. Время от времени я ходил повидаться со своей старой дверкой в кабинет Джеки и однажды даже повесил на нее свои рубашки, как в старые добрые времена.
Владения Брэда были островом благоразумия в океане брызжущей слюны психопатов. Мы наняли собственного маркетолога и делали все, чтобы он не общался со своими коллегами и не преследовал таким образом профессиональных интересов. Мы работали с собственным великолепным агентом по распространению. На собраниях внедрялось новое кредо – честность и эффективность, что считалось минимально достаточным для работы – вместе с клубникой и крошечными симпатичными фруктовыми маффинами (такие наверняка любят эльфы).
Для начала мы решили увеличить объем «Ральфа». Как правило, журнал увеличивается в размере, если в нем появляется больше рекламы. Они закономерно толстеют к концу года, потому что рекламодатели начинают к Рождеству более интенсивную рекламную кампанию. Средний «Эф-эйч-эм» в это время был равен по толщине рождественскому «Ральфу». И наш журнал начал расти, как грудь модели в руках компьютерного дизайнера.
Многие в компании считали, что австралийский рынок хуже принимает мужские журналы, чем американский или английский. Такое мнение во многом было связано с желанием этих личностей показать свою осведомленность о проблемах австралийского журнального рынка, но факт оставался фактом – английский «Эф-эйч-эм» был триста страниц толщиной. Если бы «Ральф» смог приблизиться к этой цифре, то мы удвоили бы свои продажи. Однако в корпоративном мире Австралии подобные идиотские инициативы по-прежнему считались прерогативой руководителей-клептократов. Кому могло прийти в голову увеличивать доход путем улучшения качества продукта? Но Брэд дал мне еще шестнадцать страниц. Затем еще тридцать две.
Тем временем кое-кто делал вид, что крайне недоволен «Ральфом». Организация «Самоубийство Австралии» (название звучало как призыв ко всем людям доброй воли свести счеты с жизнью) подала жалобу на наш рекламный снимок, на котором мужчина, одетый в дорогой костюм, прыгал с небоскреба. Идея снимка заключалась в пародии на мультяшный образ финансового магната, кончающего жизнь самоубийством после финансового краха, но «Самоубийство Австралии» увидело здесь попытку популяризации самоубийства среди молодежи. Организация требовала публичного опровержения и чтобы мы написали статью, в которой порицали бы самоубийство. Они грозились позвонить нашим рекламодателям и запретить им покупать у нас рекламное пространство, указав на то, что в противном случае все их потенциальные клиенты покончат с собой. К письму прилагалось послание от южноавстралийского депутата парламента, который поддерживал «Самоубийство Австралии» и называл «Ральф» поверхностным, грубым и, возможно, смертельно опасным журналом.
Я был знаком с самоубийством, как с близким другом. Когда мы были молоды, Мерв умер от передозировки, а Дэйв выбросился из окна многоэтажки. Еще один мой приятель повесился пару лет назад. Не так давно приятель моей сестры отравился выхлопными газами собственной машины. Очень часто я просыпался с единственной мыслью – приставить пистолет к виску, провести ножом по венам или прыгнуть – да, именно прыгнуть – с крыши небоскреба и умереть до падения на землю.
Фотографии в журнале не стимулировали меня к этому. Сама идея обвинения была абсурдной, надменной и просто ненормальной, как родители, которые обвиняют «Блэк саббат» в смерти своих детей. Предположение, что кто-либо может купить журнал, пролистать модные страницы и подумать: «А что, выглядит клево. Пожалуй, попробую-ка и я то же самое», – лишает жизнь всякого смысла и значения.
Я ответил организации и парламентарию в том духе, что они не имеют права обвинять меня в подстрекательстве к самоубийству, и поинтересовался, чьи финансовые интересы они представляют. Еще я попросил Карли написать небольшую статью в раздел новостей и принести извинения всем, кому было неприятно видеть наши фотографии, – кроме «Самоубийства Австралии», чтобы члены этой организации смогли понять, что «Ральф» не собирался идти у них на поводу. Не получив ответа от члена парламента, я написал ему, что крайне раздражен вмешательством в дела журнала, но так никогда и не узнал о его реакции. Вероятно, депутат был слишком занят проклятиями других изданий.
Когда к нам на Каслрид-роуд переехали спортивные журналы, Брэд переселил меня в одно помещение с «Еженедельным обзором регбийной лиги». Я стал исполнять обязанности главного редактора группы и занялся подготовкой пары журналистов из «Профессионального баскетбола сегодня» – больше я ничем не мог им помочь. Я ничего не знал о регбийной лиге, но разбирался в журналах. Я был настолько же полезен, как и любой другой человек, который, скажем, не разбирался в журналах, но может грамотно подбить годовой баланс.
В конце концов мне вернули мою работу, и я занял свой кабинет в «Ральфе». Я обещал Карлу, что не сделаю этого, но не сдержал слова. Карл отправился работать над «Эмердженси» – проектом, который так никогда и не вышел в свет, а я стал одновременно редактором и главным редактором «Ральфа». У нас появился новый старший помощник редактора Элизабет, она приняла на работу нового сотрудника Ивана, подчинив его и как старший помощник редактора, и как госпожа. Иван позволял ей издеваться над собой – он всем позволял издеваться над собой, – стонал от боли и получал от этого удовольствие.
Иван оказался поклонником черного юмора, улыбчивым парнем, с которым всегда было интересно. Он немного разрядил напряженность, которая воцарилась в офисе после ухода Карла. Иван был полон энтузиазма и гордости оттого, что работал в популярном мужском издании, а раньше маялся в рекламном журнале о двойном остеклении. Он относился к числу людей, чье лицо Господь Бог оставил незавершенным, поскольку в своей бесконечной мудрости знал, что родители Ивана легко сумеют закончить работу, нацепив сыну на нос очки.
«Ральф», как и любой журнал, был переполнен ошибками, поэтому я выдумал Работягу Эрика, который нес за них ответственность. Если проскакивала орфографическая ошибка, или сбивалась нумерация страниц, или под фотографией появлялась неправильная подпись, это всегда списывалось на нашего несчастного рабочего парня. Мне была нужна его фотография, и я использовал Ивана, возраст которого не мог быть определен сколь-либо точно. В первом выпуске он появился в своих очках, но потом начал фотографироваться с контактными линзами, отчего стал сильно напоминать полевую мышь и вообще выглядел несолидно. Я попросил художника пририсовать к его портрету очки в стиле оскверненных рисунков из школьных учебников. После этого Иван изображался только в массивных рисованных очках.
Как всегда, я так увлекся, что начал пририсовывать очки моделям, Шаверме и всем, кто попадался мне под руку. Мы разработали новый шрифт «Эрик Неаккуратный» и использовали его для описания похождений героя. «Эф-эйч-эм» считал, что Эрик был смешным, но никто не мог понять, зачем мы тратим место в мужском журнале на каракули какого-то идиота вместо того, чтобы сообщать читателям, что музыка «Ю-эм-ай» испытала на себе сильнейшее влияние «Клэш», «Колд чизл», «Джэм» и «Спорте» или праздновать очередной кинематографический прорыв Фрэнсиса Форда Копполы. Но зато это очень хорошо понимали наши читатели. Понимали пацаны-подростки. Мы будто говорили им: «Посмотрите, мы такие же, как и вы. Мы думаем, что нарисовать член во рту у Исаака Ньютона в учебнике по физике – это прикольно».
И снова я был полностью заворожен журналом, работавшими в нем людьми и той энергией, которая при этом рождалась на свет. Мне больше нравилось на работе, чем дома, где я не мог заниматься ничем, кроме составления несбыточных списков безотлагательных дел и разработки планов убийств моих корпоративных противников. (Интересно, можно ли сделать так, чтобы это выглядело как самоубийство? А может быть, я смогу обманом заставить одного из них убить другого…)
Я находил предлоги, чтобы отправиться в издательство в выходные. Я садился за стол и отвечал на письма, пришедшие по электронной почте. Я редко бывал в одиночестве. Дом работал семь дней в неделю. Аманда упаковывала посылки в отделе моды, а Элизабет часто приходилось приезжать в издательство на своем безумном переделанном велосипеде, чтобы закончить корректуру, которую она не успела посмотреть на неделе из-за того, что слишком много времени тратила на истязание Ивана. Часто я видел своих сотрудников семь дней в неделю, включая и выходные с праздниками. Поэтому, когда в августе все ушли в отпуск, я отправился вместе с ними.
Крис, его подружка Фи, Клэр, Эш и я в компании с парой фотографов, похитительницей дверей Джеки и ее приятелем отправились на Фол-Крик, чтобы провести неделю в снегах.
Мы жили в одном большом номере, вместе готовили пищу, пили, вместе смотрели видеозаписи выступлений скейтбордистов и старались не говорить о «Ральфе».
Я был единственным, кто не умел кататься на лыжах. На спуск я оправился в компании Клэр и Фи, они заставили меня встать на лыжи и скатиться вниз со склона. Упав в восьмой раз за первые двадцать пять минут, я понял, что лыжи – это не мое. Я падал вперед, назад и вбок, при этом приземлялся на кисти рук, предплечья, колени, бедра и плечи, а испробовав все, спросил Фи, что мне сделать, чтобы довести свою технику до совершенства. Она порекомендовала перестать врезаться в объекты живой и неживой природы.
Я сражался с «Тропой вомбата» – простым маршрутом для начинающих, который заканчивался как раз у нашего шале. Компании пятилеток проносились мимо меня, когда я лежал и беспомощно барахтался, как таракан, отведавший дуста. Я сдался, взял лыжи под мышку, уронил, поднял, снова уронил, выругался и побрел домой. Едва не лишив японского туриста зрения, я сел на фуникулер, отправился к началу «Тропы вомбата» и записался в школу лыжников.
Я брал уроки у персонального тренера, ее звали Пич, она была родом из Брисбена. («Это к северу от Сиднея», – любезно просветила она меня.) Я ни разу не видел ее волос (их надежно скрывала шапка) и глаз (их защищали очки), но мне кажется, что Пич была блондинкой с голубыми глазами и ей было чуть больше двадцати лет. Сначала ее несколько удивило то, что можно дожить до тридцати семи лет и сохранить при этом двигательные навыки новорожденного осленка, но потом она быстро объяснила мне, что к чему.
Первый урок обернулся настоящей трагедией. Основное различие между ездой вниз по склону и бесконтрольным скольжением в том же направлении заключается в умении тормозить. Вы ставите лыжи в положение буквы «V», вершина которой обращена в сторону движения. Если вы не можете сделать этого, то никогда не затормозите. Я обнаружил, что совершенно не способен поставить ноги под правильным углом, а когда наконец-то мне удалось сделать из лыж букву «V», она оказалась настолько широкой, что я не мог свести ноги обратно. Пич достала из кармана резиновую ленту с зажимами на концах. Когда она сказала, что это упражнение называется «острый клинышек», я понял, что его вряд ли часто используют при обучении взрослых людей. Пич соединила концы моих лыж резиновой лентой, но я по-прежнему не мог сделать букву «V». Инструкторша пыталась удерживать мои лыжи руками, но и это не помогало. Мои успехи грозили стать пятном на репутации всей лыжной школы. Я бросил все и пил в баре пиво до двух ночи, а наутро проснулся с таким ощущением, как будто из меня сделали анатомический препарат. Каждое сухожилие пульсировало индивидуально, каждый сустав болел по-особенному.
На следующий день состоялось мое второе занятие с Пич. Она была поражена – я делал успехи.
– Вам следует чаще напиваться, – порекомендовала она.
Я ответил, что чаще некуда. Существует десять правил Горнолыжного Кодекса Чести. Правило девять гласит: «Не катайся на лыжах… вообще ничего не делай в горах, если находишься под воздействием алкоголя или наркотиков». Ко мне этот закон отношения не имел.
Пич похвасталась мне тем, как весело провела вечер в своем шале, рассказывая свекрови, что использовала «острый клинышек» на взрослом и что это не помогло. После этого она перешла к объяснению на языке дошкольников техники поворота: скрести по снегу, как будто я размазываю арахисовое масло по тосту – чего я никогда в жизни не делал, – и ставить ногу на землю, как будто давишь паука. Стало очевидно, что я для нее – ребенок, едва начавший ходить. Когда выяснилось, что мне легче поворачивать налево, чем направо, она сказала, что у меня «одна нога – кретинка». К концу второго дня занятий я проехал всю «Тропу вомбата» за двадцать минут и упал только один раз – когда наехал на участок земли, не покрытый снегом.
Все горнолыжные маршруты называются в честь людей, с которыми на них происходили ужасные несчастные случаи. Если съезд называется «Привал Гарри», то это вовсе не означает, что некий Гарри останавливался где-то неподалеку перекурить, – как правило, выясняется, что Гарри погиб на этом склоне, и чаше всего – когда еще ходил в горнолыжную школу. Участок земли стал называться «Поворот Дэпина» и занял достойное место в ряду местных достопримечательностей «Глупость Дэпина» – «Падение Дэпина» – «Прыжок Дэпина».
На Фол-Крик каждый этап подготовки юных лыжников назывался в честь какого-нибудь эндемичного животного, из которых ни одно ни разу не было замечено в районе заснеженных гор. Совершенные новички называются «коалами» (думаю, коала немедленно умрет, если снять ее с эвкалипта и пустить катиться вниз по склону).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43