Он исколесил все испаноговорящие страны, сея взаимное непонимание там, где прежде были только мир и гармония.
Катер «Тропическое солнце» представлял собой плавучую двухзвездочную гостиницу со всеми сопутствующими канализационными и коммуникационными проблемами. Каюты были небольшими, пища – обычной, но зато мы шли по совершенно спокойному морю вдоль завораживающей красоты берегов. Галапагосские острова с восхитительными камнями, песком и невысоким кустарником выглядели как край Земли. Повсюду виднелись дикие животные, большинство из них лениво валялись на солнце или неспешно прогуливались по берегу. Это путешествие стало кульминацией нашего девятимесячного пребывания в Латинской Америке и, наверное, всей моей жизни.
Если бы английский язык был устроен как немецкий, то у нас обязательно имелось бы слово, обозначающее удовольствие-от-видения-животного-которое-не-видит-натуралист-специально-за-ним-наблюдающий-которое-испытывает-человек-стоящий-дальше-чем-тот-кто-наблюдает. Когда мы первый раз высадились на берег, я отправился поплавать с маской вдоль прекрасного пустынного берега (все пляжи на Галапагосских островах прекрасные и пустынные), и рядом со мной пристроился морской лев. У него было игривое и дружелюбное настроение, он прыгал вокруг меня, выгибая в воздухе свое изящное ловкое тело, и шумно летел обратно в воду.
Мне рассказали об этом потом. Я не заметил морского льва, потому что, как и все ныряльщики с маской, смотрел на дно. Когда люди, видевшие эту сцену, поняли, что я его не заметил, их радость удвоилась, если не утроилась. Узнав, что даже Клэр разделяла всеобщий восторг, я понял, что человечество обречено.
Но мое разочарование продолжалось недолго, вскоре мне повстречался совершенно великолепный скат, которого никто, кроме меня, не увидел, и я также вкусил это темное, безымянное наслаждение. Скат дразнил меня, как накидка матадора. Он стал уплывать, я направился вслед за ним, он нырнул подо мной, чем привел меня в полный восторг. Потом он исчез. Это был прекрасный, фантастический момент, жаль, что Клэр никогда не испытает ничего подобного.
Большинство пассажиров скучали во время первой части нашего круиза. Мы часто разговаривали с Мартином с Нормандских островов («Как интересно!»), который последние семь лет проработал в магазине принадлежностей для гольфа («Наверно, вы успели продать много клюшек для гольфа». – «Ну, вообще-то, да, немало»). Но через три дня мы вернулись в Санта-Круз и подобрали Арни. У него не было мужчины, у него была женщина, Лиза. За обедом он попытался объяснить официанту, что Лиза была вегетарианкой, и сказал что-то вроде «Я каннибал, но моя жена терпеть не может все, что передвигается на ногах».
Каждый обед становился для Арни расплатой за неумение заказать то, что он хотел. Он никак не мог запомнить, что на эквадорском наречии испанское слово «бифштекс» звучало как «bistek», но при этом бифштекс часто готовился из курицы или свинины. Когда на его стол ставили не то, что он ожидал, он возмущенно шипел.
Наш корабль направился в открытый океан, в сторону острова Эспаньола, куда не могли доплыть небольшие яхты.
Когда Арни понял, что обещание горячей воды – полная чепуха, уровень шума на борту существенно возрос. Он носился по палубе и кричал о долларах, которые заплатил за путешествие. Вскоре все поняли, что он заплатил гораздо больше, чем другие. Арни послушался совета своего проводника и оправился за билетом в известный своими опасностями город Гуаякиль. Две ночи он провел в самой большой южноамериканской помойке, и за это его кинули на пару сотен долларов. Арни проклинал капитана, гида и официантов. Члены команды собрались по углам и шепотом по-испански обсуждали его поведение.
Несмотря на то что Галапагосские острова находятся на экваторе (а само название страны Эквадор в переводе означает «экватор»), вода за бортом была ледяная. Когда я в первый раз нырнул в открытом море, мое сердце замерло, а легкие не могли расправиться и набрать воздух. Я видел только скопления мелких рыбешек, плывущих в мою сторону с явно злобными намерениями.
На следующий день проводник доставил нас в морскую пещеру, где, как он предупредил, вода была еще холоднее. Никто, кроме Арни, не рискнул нырнуть. Стуча зубами, он кричал:
– Вода просто ледяная! И ничего не видно! Ныряйте!
Спасибо.
Эспаньола – волшебный дом волнистого альбатроса. Мы остановились у какой-то скалы, чтобы посмотреть, как молодые альбатросы учатся летать, падают и барахтаются, пока не окрепнут для своего первого полета. Поднявшись в воздух, они бороздят просторы океана годами, возвращаясь домой только ради спаривания. Просто невероятно – наш гид сказал, что видел это всего лишь второй раз в своей жизни, – мы смогли наблюдать, как птица, подхваченная потоком воздуха, устремляется ввысь. Мне хотелось рыдать.
Я втайне надеялся, что смогу последовать за Арни по всему свету, принося ему несчастья.
После двух ночей, проведенных в кают-компании, мне стало немного стыдно за свою антипатию к нему. Арни был неплохим парнем. Оказалось, что два года своей жизни он провел в Марокко, общаясь на особенно отвратительном арабском с бешеными бедуинами.
Мне очень повезло, что я попал на Галапагосские острова, и это расслабляло меня. В конце концов Арни тоже расслабился. В последний день путешествия он заявил, что хочет остаться на борту еще на трое суток. Если бы английский язык был устроен как немецкий, то у нас имелись бы слова, обозначающие выражение лиц членов экипажа.
Находясь на Галапагосских островах, Чарлз Дарвин сделал наблюдения, которые помогли ему сформулировать свою теорию эволюции. В последний вечер, проведенный на борту «Тропического солнца», пока я лежал на палубе и смотрел в чистое звездное небо, мне также открылась истина. Я понял, насколько малозначимыми были звезды по сравнению со мной. Вот он я, известный журналист, редактор и кинодраматург на пике своей карьеры – а вот они, давно погибшие, ничтожные солнца, мерцающие воспоминания о мирах в миллионах километров отсюда. В отличие от Дарвина, который всегда искал признания широкой общественности, я решил оставить свое открытие при себе.
За Эквадором следовало Перу. «Ральф» уже почти настиг меня в Лиме, но мы успели улететь дальше, в более безопасное место.
В аграрном Перу было мало работы, а уровень безработицы достигал пятидесяти процентов. Одним из немногих занятий, по-прежнему приносящих доход, было стояние-посреди-поля-в-шляпе-и-без-зубов-глядение-в-никуда-вместе-с-ламой-на-привязи. Этой профессией в совершенстве владели старушки, которые вместе со своими животными собирались в живописных, но удаленных местах, надеясь, что туристы захотят с ними сфотографироваться. Над так называемым Cruz del Condor («перекресток кондоров») шла дорога, соединяющая заброшенные деревушки Шива и Кабанаконде, на ее обочине часто собирались эти гордые дети гор.
Я надеялся увидеть кондора. Во всех ресторанах и барах Перу все посетители каждые полчаса вынуждены были слушать бессмертную «El Condor Pasa». Но мне так и не довелось ни разу увидеть пролетающего мимо меня кондора. Думаю, что в названии песни есть какой-то скрытый смысл.
Еще одним популярным занятием в Перу было провожать-туристов-в-горы-в-священные-места-где-все-туристы-обалдевают-от-восторга. В самый разгар сезона дождей мы решились на четырехдневное путешествие к затерянному городу Мачу-Пикчу. Затерянные города просто так не теряются. Вряд ли кто-нибудь не сможет найти Париж, Рим или Сидней. Затерянные города становятся таковыми, потому что кто-то строит их в самых неподходящих местах. Инки по собственной инициативе построили Мачу-Пикчу на самой середине труднопроходимой горной гряды, чтобы пилигримы могли сполна насладиться своей святостью, испытав все тяготы восхождения к заветной цели. К концу первого дня пути я стал таким же благочестивым, как Папа Римский.
Половину наших спутников составляли австралийцы, другую половину – большие, зубастые, счастливые европейцы, которые раздражали всего лишь чуточку меньше, чем генитальный герпес. Австралийцы могли бы составить «Национальную сборную по туризму», среди них были юрист-триатлет из Мельбурна, тренер по плаванию из Сиднея и серфер из Квинсленда, который только что прошел военные сборы. Чтобы ощутить себя участником съемок фильма-катастрофы, мне не хватало только монашки, бренчащей на гитаре, и ребенка с онкологическим заболеванием. Вот уже шесть месяцев я постоянно был в пути, много пил, постоянно преодолевал разнообразные препятствия и тащил за спиной огромных размеров рюкзак. Я чувствовал себя готовым к полету в космос.
По мере того как мы продвигались вверх, воздух становился все более разреженным. С каждым шагом мое тело тяжелело, и не в последнюю очередь благодаря тому, что Клэр постоянно перекладывала свои вещи мне в рюкзак. Начался мелкий дождь. Проводник указал на руины Лактапата, раскинувшиеся на хребте ниже нашей тропы. Руины были потрясающими, завораживающими и едва заметными сквозь туман.
Мы с Клэр последними добрались до лагеря, который разбили наши крохотные перуанские носильщики, вышедшие гораздо позже нас, но добравшиеся до места намного раньше, несмотря на то что шли босиком и несли по пятьдесят килограмм груза каждый. Хотя я легко справлялся со своим грузом, старший носильщик спросил, не нужна ли мне помощь. Идиот.
В нашей небольшой холодной палатке Клэр заявила, что, похоже, простудилась. Именно поэтому женщин не берут в космонавты.
Дождь продолжался всю ночь. К утру земля под нашими ногами превратилась в коричневую жижу, небеса – в серую завесу, а Клэр – в сиреневую сопелку. Мы карабкались и карабкались, дождь шел и шел. Тропинка сужалась, и подъем становился все круче. Старший носильщик предложил, чтобы кто-то нес мою сумку, пока мы не преодолеем перевал. Я кивнул. Нужно было сохранить силы на случай, если на нас нападет альпака. На моем месте каждый космонавт поступил бы точно так же.
К тому моменту Клэр могла передвигаться только с палкой. Я отстал от основной группы, на случай если ей понадобится защита. За нами шла вторая группа, которая стартовала через полчаса после нас. К середине пути нас догнал самый молодой ее участник – спортивного вида школьник. С ним шли его отец и пара плохо выглядевших английских девушек.
Когда мы достигли священных развалин города Рункуракаи, дождь неожиданно кончился. Серфер и пловец побросали поклажу и отправились фотографировать окрестности. В этот момент древние боги совершили свое отмщение, обрушив на наши головы настоящую бурю. Дождь был такой силы, что казалось, будто мы поднимаемся по небольшому водопаду. У меня промокли колени, мозги, лоб, брови, ресницы, веки, нос, уши, щеки, губы и подбородок. Я поскользнулся и упал в какое-то вертикально расположенное озерцо. Невозможно описать, насколько сильно я промок.
Наш просвещенный, но подавленный проводник мог только показать направление, в котором за густой пеленой дождевых облаков «скрывались прекрасные руины Фиупатамарка. Если бы погода была получше, их можно было бы увидеть».
На ночлег мы остановились посреди болота: это было лучше, чем ночевать в озере или под грязевым потоком. Кто-то промахнулся мимо отверстия в туалетной палатке, и какашки поплыли вниз по течению, как большая жирная рыба. Нам казалось, что хуже уже быть не может, но у древних богов было иное мнение на этот счет. Проснувшись утром, мы поняли, что группа ушла без нас. Мы были брошены без еды и огня. Вскоре нам пришлось бы кушать самих себя. К счастью, старший носильщик быстро сообразил, что кого-то не хватает, и вернулся за нами. Новая дорога – новые впечатления. Когда я пытался вскарабкаться на скользкий пригорок, правое колено неожиданно хрустнуло. Мне показалось, что коленная чашечка соскочила с привычного места. Тогда я попросил у старшего носильщика палку, которую он любезно предлагал мне двумя днями раньше.
Он ободрил меня, сказав, что на вершине мы сделаем получасовой привал. Клэр, находившаяся во власти гриппа, была вынуждена замедлить шаг, чтобы идти вровень со мной. Нас обогнала вторая группа. Первым шел мальчик со своим отцом, за ними английские девушки, а потом – что было совершенно невероятно – родители английских девушек. Когда мы забрались на вершину, привал уже окончился. Все собирали свои вещи. У меня навернулись слезы, которые бесследно исчезли в липкой, темной жиже, покрывавшей лицо. Я не помнил дня, когда мне было бы так же плохо, если не считать вчерашнего.
Дождь прекратился как раз в тот момент, когда мы добрались до молодежного общежития в Вина-Вайна – единственного современного здания на нашем восьмидесятидвухкилометровом пути. В ресторане сотни обычных людей воевали с несколькими безумно улыбавшимися англичанами за пиво.
В последний день пути мы проснулись задолго до рассвета, потому что каким-то чокнутым идиотам захотелось посмотреть на восход солнца над Мачу-Пикчу. Погода выдалась прекрасная. Думаю, если бы не больное колено, простывшая спутница и не четыре часа утра, то мне понравилось бы наше путешествие к древнему храмовому комплексу.
Утренний Мачу-Пикчу завораживает. Разрушенные храмы, оставленные инками после покорения Перу испанцами – одно из самых впечатляющих мест в Южной Америке. Однако, чтобы их увидеть, вовсе не обязательно пускаться в трехдневное странствие. Из Куско сюда ходит поезд – вся дорога занимает не больше двух с половиной часов. Этот поезд ожидало больше людей, чем могло в нем поместиться, но я убил бы кого угодно голыми руками или лучше своей палкой, а не остался бы на платформе. Вместе с местными жителями и их курицами мы набились в вагоны. Старый локомотив ожил, кашлянул и тронулся было с места, как вдруг два последних вагона сошли с рельсов. Мы были в Перу, поэтому вагоны попросту отцепили, и мы продолжили свой путь. Я надеялся, что в тех двух вагонах ехали счастливые тевтонские туристы и теперь они застряли там навсегда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43