Или просто находил цыпочек привлекательными. Как бы то ни было, Раймонд Макбрайд нарушил первое из основных правил, установленное с тех пор, как Homo habilis впервые приковыляли в наш мир: абсолютный запрет спариваться с человеком.
Но теперь он мертв, убит в своем офисе почти год назад, – так какого же черта применять санкции к бедному парню?
Стук в дверь избавляет меня от дальнейших расспросов о Макбрайде и заседаниях Совета, о которых я теперь не имею ни малейшего представления. Тейтельбаум рявкает: «Что?», и в кабинет заглядывает Салли. Серенький такой, робкий мышонок. Остренький носик, свисающие прядями волосы, болезненно бледная. Если бы я не знал, что она человек – запаха нет, да и не видел я ее ни в одном из тех мест, где собираются динозавры, – мог бы на пару секунд принять ее за Компи.
– Лондон на третьей линии, – пищит она. Салли – отличная девчонка, болтать с ней просто умора, но в присутствии Тейтельбаума она съеживается, словно высохшая губка.
– Сувенирная лавка Гэтвика? – спрашивает Тейтельбаум, и руки у него трясутся в ребяческом предвкушении. Могло бы растрогать, не будь он так отвратителен.
– Они нашли зубочистки «Лондонский Тауэр», которые вы хотели.
Салли мельком улыбается мне, поворачивается и вылетает из кабинета – миссия исполнена. Просто хирургическое вмешательство во владения босса: туда-обратно за шесть секунд! Очень неплохо. Мне бы у нее поучиться.
Тейтельбаум тяжело вздыхает, шероховатые звуки рвущейся бумаги сменяются в его глотке глухим сопением спускаемой шины. Он неуклюже тянется к телефону.
– Я возьму двадцать четыре дюжины, и пусть пришлют немедленно.
Разговор окончен. Представляю, как поражен американской учтивостью британец на том конце провода.
Переходя к делу, Тейтельбаум резко меняет тон. Он заходится в хрипе от натуги, когда его крохотная ручка тянется через весь стол за тонкой папкой.
– Я не прошу тебя отыскать мне бриллиант Хоупа или что-нибудь в этом духе, – говорит он и вручает мне папку. – Всего лишь немного поработать ногами, ничего невозможного. Ерунда, но за нее платят.
Я перелистываю страницы.
– Расследование пожара?
– В среду утром загорелся ночной клуб в Долине. Одно из заведений Берка.
– Берка?
– Донован Берк. Владелец клуба. Ты что, Рубио, журналов не читаешь?
Я качаю головой, не желая объяснять, что нынче меня разорит и покупка журнала.
– Берк – большой воротила по части ночных клубов, – объясняет Тейтельбаум. – В его заведениях каждый день толкутся знаменитости, в основном динозавры, но есть и человечья клиентура. Клуб застрахован по полной программе, так что за причиненные огнем убытки им теперь придется платить около двух миллионов долларов. Страховая компания хочет проверить, не сам ли Берк запалил свой клуб, так как «дела у него шли паршиво».
– Так и есть?
– Что?
– Паршиво.
– Господи, Рубио, откуда мне знать? Ты здесь частный детектив.
– Был кто-нибудь в клубе, когда загорелось?
– Почему бы тебе самому не почитать эту чертову папку? – выходит он из себя. – Да, да, куча народу. Свидетелей масса, вечеринка в полном разгаре. – Он обрушивает новый удар по Ньютоновым шарам – явный сигнал, что в моем присутствии больше не нуждаются. Я поднимаюсь.
– Что со временем? – спрашиваю я, заранее зная ответ.
– На день меньше, чем обычно. – Шаблонный ответ. Считается остроумным.
Я стараюсь, чтобы следующий вопрос прозвучал как бы между прочим. Хотя это вовсе не так.
– Оплата?
– Страховая компания готова отстегнуть пять косых плюс расходы. Три забирает агентство, так что тебе остаются две тысячи баксов.
Я пожимаю плечами. Вполне нормально, особенно если учесть оплату большинства сотрудников «ТруТел», с трудом сводящих концы с концами.
– Но у меня возникли сложности с бассейном на заднем дворе, – продолжает Тейтельбаум, – и мне нужно немного наличных. Давай-ка поделим твои комиссионные пятьдесят на пятьдесят.
Он силится улыбнуться, и этот акулий оскал вызывает во мне едва преодолимое желание захлестнуть у него на шее тонкие проволочки Ньютоновых шаров.
Но какой у меня выбор? Одна косая лучше, чем ничего, а после того как я пролетел с Омсмайером, это, пожалуй, мой единственный шанс заплатить по закладным и отодвинуть банкротство. Ладно, изобразим ущемленное самолюбие. Вытянув шею, насколько позволяет моя человеческая оболочка, я задираю нос, прижимаю к груди бумажную папку и гордо направляюсь к дверям.
– Смотри, не напортачь, Рубио, – бросает мне вслед Тейтельбаум. – И не приноси, как обычно, недоделанного дерьма, если хочешь и дальше получать здесь работу.
Я еще и дюжины шагов не прошел, а ветка базилика уже хрустит на зубах, и остается позади тирания Т-Рекса, и условия его более не кажутся мне столь унизительными. Деньги в банке, возможно, чуточку респектабельности, а потом оглянуться не успеешь, как прочие детективные агентства в очередь встанут, чтобы вручить самую лучшую и дорогую работу «сыску Ватсона и Рубио». Да, я возвращаюсь. Я уже на пути к успеху. Раптор снова на коне.
По дороге к выходу я торжествующе подмигиваю временной секретарше, печатающей что-то в приемной. Она шарахается от изъявлений моей дружбы, будто застигнутая врасплох гремучая змея, и мне кажется, что она вот-вот обнажит ядовитые клыки и скользнет под письменный стол.
3
Шесть листиков базилика энергично творят свою особого сорта магию в горах и долах моего метаболизма, и лишь травяная истома удерживает меня от того, чтобы выбежать из переполненного городского автобуса, по-обезьяньи размахивая руками над головой. Первый раз в жизни мне приходится пользоваться общественным транспортом, и он будет последним, если скудные накладные расходы, выделенные Тейтельбаумом на это дело, позволят снять что-нибудь получше семьдесят четвертого «Пинто». Уж не знаю, что там сдохло в автобусе, но судя по накатывающим на меня с трех последних рядов ароматам, я представляю это себе огромным, уродливым и сожравшим на последнем издыхании чертову уйму карри.
У сидящей рядом со мной женщины голова обвязана лентой из фольги, и хотя я не спрашиваю, зачем ей эта фольга, – у меня принцип никогда не задавать вопросов тем, кто заведомо пользуется конституционным правом на невменяемость, – она все же чувствует необходимость проорать мне, что защитный головной убор отпугивает «наземных насекомых» от ее «влажных местечек». Я энергично киваю и поворачиваюсь к окну в надежде просочиться сквозь него в разумный внешний мир. Но окно закрыто. Наглухо задраено. К защелке прилеплен комок розовой жвачки, и я чуть ли не различаю пляшущих на нем бактерий, что приглашают меня испытать судьбу и отковырнуть затвердевшую дрянь.
Однако базилик пробирает все круче, смягчая окружающую действительность, и я откидываюсь на жесткую виниловую спинку автобусной скамьи в надежде отвлечься от какофонии кашля, чиханья и бесконечных речей, направленных против общества и этих проклятых наземных насекомых. Руки, прежде скрещенные на груди, расслабленно виснут по бокам; я ощущаю, как уголки губ дергаются в чуть заметной ухмылке. Полная расслабуха.
Не знаю, как ему это удавалось, но Эрни был постоянной опорой общественного транспорта. Действительно, каждую неделю, обычно по четвергам, не реже одного раза утром и одного вечером мой партнер-Карнотавр усаживался на скамейку и ждал, когда покажется номер 409, чтобы добраться до нашей конторы на Вест-Сайд, а потом вернуться домой.
«Будь ближе к народу, – не уставал говорить мне Эрни. – Не теряй связи с добрыми людьми». И хотя в этом автобусе нет никаких добрых людей, к которым мне захотелось бы стать поближе, я уверен, что сам Эрни верил в свои слова. Я всегда был в этом уверен.
Эрни.
Последний раз я видел Эрнста Джей Ватсона, частного детектива, утром восьмого января, почти десять месяцев назад. Он направился к двери, и я почел за лучшее не заметить его уход. Мы как раз закончили на редкость несущественный спор – полная чепуха, мелкая размолвка из тех, что случались у нас три-четыре раза в неделю; точно так же ссорятся давно живущие вместе супруги из-за привычки мужа грызть оставшийся на дне стакана лед или пустой непрекращающейся болтовни жены – привычка, не более того.
«Я позвоню тебе, когда вернусь из Нью-Йорка», – бросил он, переступая порог нашего офиса, и я хмыкнул в ответ. Вот так – просто хмыкнул. Последним, что услышал от меня Эрни, было недовольное «гм», и только ежедневная доза травки позволяет отогнать эту свербящую мысль.
Конечно, все его внимание сконцентрировалось на том деле, ничем, как мне казалось, не отличавшемся от других, но оно не было обычным. Это было большое дело. Большой Тиранозавр Рекс. Вернее сказать, большой Карнотавр.
Раймонд Макбрайд – Карнотавр, знаток самок рода человеческого и великий заправила «Макбрайд корпорейшн», финансового конгломерата, специализирующегося на ценных бумагах, облигациях, скупке акций, да практически на любой авантюре, где гребут деньги лопатой, – был убит в сочельник в своем офисе на Уолл-стрит, и событие это взволновало сообщество динозавров куда более обыкновенного.
Команда первоклассных судебных медиков, отправленная на место преступления, провела обследование столь небрежно, что не смогла определить, кем был убит Макбрайд – человеком или своим братом динозавром, так что Национальному Совету – представительному объединению ста восемнадцати региональных Советов – пришлось отправить для предварительного расследования бригаду собранных по всей стране детективов. Убийство динозавра динозавром, независимо от обстоятельств, влечет за собой обязательное рассмотрение Советом, а потому необходимо прежде всего и как можно быстрее выяснить, кто повинен в преступлении и, что еще важнее, на кого возлагать бремя штрафной ответственности. Совет всегда начеку, когда можно урвать по-быстрому.
– Они сулят по десять косых каждой ищейке, что возьмется за это дело, – поведал мне Эрни в пятницу утром, сразу после Нового года. – Совет желает выяснить все как можно скорее – еще бы, такая шишка. Хотят знать, не человек ли его укокошил.
Я, помню, пожал плечами и отмахнулся:
– Его убил динозавр. У млекопитающих кишка тонка замочить такого богатого парня.
Тогда Эрни ухмыльнулся – обычной своей гримасой, от которой лицо его делалось шире на добрых три дюйма, – и возразил:
– А богатых никто и не убивает, Винсент. Тут всякий становится бедным.
Сказав это, Эрни ушел, я хмыкнул, а через три дня он был мертв. «Дорожно-транспортное происшествие» – так они выразились. «Скрывшийся таксомотор» – вот как они объяснили. «Сбил и уехал, ничего особенного» – утверждали они. Я ни единому слову не поверил.
На следующее утро с одним чемоданом, полным тряпок, и другим, полным базилика, я полетел в Нью-Йорк. Мне мало что запомнилось из той поездки. Вот несколько отрывочных образов, прорвавшихся сквозь зияющие провалы базиликовой тьмы:
«Окружной дознаватель, вскрывавший и Макбрайда, и Эрни, вдруг исчезает. В отпуске где-то на Тихом океане. Ассистент – человек, от него никакого толку, и сотрудничать он не желает. Драка. Кровь, кажется. Служба охраны».
«Бар. Кориандр. Женщина – Диплодок, что ли. Номер в мотеле, сырой и грязный».
«Полицейский офицер, один из многих расследовавших предполагаемый наезд, отягощенный бегством и отнявший у Эрни жизнь, отказывается отвечать на мои вопросы. Отказывается пустить меня к себе домой в три часа утра. Его плачущие дети. Драка. Кровь, кажется. Капот патрульной машины».
«Другой бар. Орегано. Другая женщина, несомненный Игуанодон. Номер в мотеле, такой же сырой, такой же грязный».
«В моем распоряжении банковская карта одного из многочисленных счетов Южнокалифорнийского Совета, потому что я тогда еще представитель Велосирапторов и уважаемый член самого бюрократического и лицемерного правления динозавров со времен Оливера Кромвеля и его дружков – Бронтозавров от первого до последнего, – обезумевших в сокровищницах Британской империи. Несанкционированное снятие со счета тысячи долларов. Еще одно, на этот раз десяти тысяч. Взятки в надежде на то, что кто-нибудь – кто угодно – даст мне сведения о Макбрайде, об Эрни, об их жизни и смерти. Новые взятки, чтобы скрыть первые. Бесполезные расспросы, ничего мне не принесшие. Ярость. Драка. Толпы полицейских».
«Судья, допрос и отстранение от дела. Авиабилет до Лос-Анджелеса и вооруженный эскорт, чтобы выпроводить меня с подчиненной трем штатам территории».
Совет каким-то образом прознал о моем творческом отношении к ведению их счета и ощутимых потерях – да и не было у меня настроения скрыть это как следует, – и проголосовал за то, чтобы дать мне пинка под зад. Дабы выправить положение дел, как они выражаются, и с единогласным «за» от всех членов Южнокалифорнийского Совета. За одну неделю я лишился всего: общественного положения, трезвости, безупречного полицейского досье, лучшего друга. На том и закончилось мое расследование, да и вообще вся моя жизнь частного детектива, работающего в пригородах Лос-Анджелеса.
Если меня чему-то и научила первая неделя этого января, то лишь одному: есть долгое, медленное, изматывающее восхождение к среднему классу, а вот вниз летишь так, что дух захватывает.
Автобус ползет себе дальше.
Три часа спустя перед «Эволюция-клубом» я останавливаю чихающую и фыркающую машину, которую взял напрокат в самом захудалом агентстве, и возношу тихую молитву автомобильным богам за то, что последние две мили дорога непрерывно шла под уклон. Эта проржавевшая «тойота-камри» 83 года окончательно заглохла, когда я ехал через Лорел-каньон, и потребовалось часа полтора, чтобы найти того, кто откроет дверь незнакомцу, требующему плоскогубцы, проволоку и кусачки. Оказывается, я не первый, кто решил слегка усовершенствовать несчастный автомобиль, – взглянув на мотор, я погрузился в другую реальность, где механиками позволено быть лишь детям и душевнобольным. Изношенная подарочная тесьма связывала пучки проводов, на одном из цилиндров сохранилась наклейка супа «Кембл», и я голову даю на отсечение, что из канцелярских скрепок не смастеришь хорошего кронштейна для свечи зажигания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40