Хлор. Нет никаких сомнений, утверждает мой нос. Несколько хлорных таблеток в папиросной бумаге, засыпанных пенополистиролом, упакованных в картон, завернутый в коричневую оберточную бумагу. Да, настолько я хорош.
– Гленда, нам надо идти. – Я только что заплатил таксисту тройной тариф за то, что он домчал меня к дому Гленды и ждет теперь внизу, пока я заберу кое-какие необходимые вещи. Он был несказанно счастлив получить эти деньги, но у меня есть серьезные сомнения, оказался ли он способен понять мои указания и действительно ли не тронется с места. – Внизу ждет такси. Надеюсь.
– Возможно, тебе захочется на это взглянуть, – говорит она и протягивает мне светлый восковой свиток факсовой бумаги в три фута длиной; каждый дюйм заполнен крошечными циферками и буковками.
– Что это?
– Все телефонные звонки из твоего дома за последний месяц. – Заглядывая мне через плечо, она указывает на единственный звонок по коммерческой линии 1-900: – Черт тебя побери, Винсент, ты что, беседуешь с экстрасенсом?
– Всего один раз, – рассеянно отвечаю я, целиком поглощенный новым свидетельством, оправдывающим меня.
Вот он, звонок, который я ищу, – сегодня утром, в четыре часа. За счет вызываемого лица, но все же попавший на этот листок, код 718.
– Вот этот номер, – показываю я Гленде. – Вот здесь.
– Я так и подумала. Так что уже успела его пробить. У тебя три попытки догадаться, куда звонили.
– Детская клиника в Бронксе.
– Фу-у… – надувает она губы. – Не положено угадывать с первой.
– У меня есть кое-какая внутренняя информация. Ты узнала адрес?
– Конечно. Самое дерьмовое место в городе и везде.
– Отлично. Пойдем, может, успеем туда прежде, чем начнется представление.
Водитель действительно ждет нас внизу, и, к счастью для нас, сегодня вечером ему не хочется практиковаться на клиентах в английском. Я прошу его сделать погромче радио, и салон заполняют звуки очаровательной индийской песни, которую, по всем признакам, исполняют кошки в течке. Превосходно: я могу не шепча до самой клиники рассказывать Гленде свою историю.
– Поехали, – говорю я и приступаю к рассказу.
19
– Похоже, это самое необычное дерьмо, о котором мне доводилось слышать, – говорит Гленда, когда я выкладываю ей все до конца, главу за главой, версию за версией. Должен признать, все это действительно несколько необычно. В Бронксе мы останавливаемся прямо за тем знакомым переулком, через дорогу возвышается, поджидая нас, детская клиника. Чтобы заплатить шоферу, я опустошаю бумажник.
– Спору нет, удивительный город, – продолжает Гленда. – Это все, так? Больше никаких неожиданностей?
– Ну… – повожу я плечами. – Есть еще одна малость, в которую я тебя толком не посвятил. Но, знаешь, всегда лучше сперва убедиться самому, а потом уже вешать лапшу на уши друзьям. Я не из тех детективов, что расследуют и тут же начинают рассказывать. Да может, я и ошибаюсь.
– Ага, я хотя бы надеюсь, что в этом деле ты поглубже засунул голову в задницу, потому что если ты прав насчет того, что будет дальше, то и думать не хочется, что будет с нами.
Мы вылезаем из такси и разглядываем клинику. Окна заколочены досками, словно на глаза надели деревянные повязки; раздвижные алюминиевые двери тамбура плотно закрыты. Психи сегодня вечером высыпали в полном составе, и оказавшийся на нашем пути бродяга щиплет Гленду за задницу. Я удерживаю ее от ответных действий. – Будь начеку и держи нос по ветру, – предупреждаю я напарницу. – В прошлый раз у меня здесь возникла небольшая проблема. – Вернее сказать, большая, рычащая, зубастая проблема. – Дай мне знать, если уловишь запах барбекю.
Будто невзначай мы переходим через дорогу, стараясь казаться всему миру незлонамеренной человеческой парочкой, вышедшей на прогулку по задворкам Бронкса в десять часов вечера без оружия и прочих средств обороны.
– Давай быстрей, – подгоняю я, – но только естественно.
Немногочисленные фонари перед клиникой давным-давно разбиты вандалами, так что мы имеем возможность первый этап нашего путешествия завершить в темноте. Мы приближаемся к парадному входу. Закрыто. Заперто. А попытаешься раздвинуть те металлические уродины, так наделаешь слишком много шума в вечерней тишине.
Гленда бросает взгляд на здание, оценивая его размеры, и говорит:
– Должен быть черный ход с той стороны. Всегда бывает долбаный черный ход.
– Не знаю. Когда я в прошлый раз пытался найти его, меня… отвлекли.
Гленда идет вокруг здания, я за ней, и сердце у меня колотится так, что готово выпрыгнуть из груди в ожидании следующего нападения. С какой силой я ни втягиваю в себя воздух, органы обоняния не улавливают ни малейшего признака горелого пластика, но осторожность еще никому не мешала. Я не ослабляю бдительности, вглядываясь в каждый угол и каждое углубление.
Нет никаких следов моей тогдашней битвы, хотя мусорный контейнер кто-то убрал, то ли команда чистильщиков, приезжавшая за скелетом, то ли мусорщики, чей грузовик слегка барахлил.
Путь нам преграждает невысокая металлическая ограда, и Гленда собирается через нее перелезть. Она тянет руки…
– Подожди! – шепчу я. – Надо проверить.
Гленда удивленно оборачивается:
– Что проверить?
– Ограду. Они здесь не шутят: бестолковая проволочная оградка не слишком надежная преграда для злоумышленников. К тому же я видел здесь сторожевых собак.
Я нерешительно тянусь указательным пальцем к металлическим ромбам…
Разряд дергает палец, заставляя меня схватиться за решетку, втягивает руку – я рву ее на себя, корчусь, сражаясь за собственную конечность…
Я одерживаю верх и отлетаю назад, прямо на грудь Гленды; оба мы валимся на землю. Скатившись с подруги-Хадрозавра, я помогаю ей подняться.
– Какого дьявола…
– Ток, – объясняю я, потирая руку, которая с каждой секундой болит все сильнее. – Электрическая ограда, и, судя по тому, как она цепляется, мы имеем дело с совершенно смертельным напряжением.
Не видно никаких предохранителей, не видно способа закоротить ограду, не видно ни одной лазейки.
– Возвращаемся к главному входу? – предлагает Гленда.
– Нет смысла. Сам он по волшебству не откроется. – Разве только… Я поднимаю глаза, вглядываясь во тьму, и замечаю прямо над оградой маленький карниз. – Гленда, сможешь подсадить меня на водосточную трубу?
– Я шестерых таких могу подсадить на эту трубу. Но я-то как туда попаду?
– Я проберусь сзади и открою главный вход. Давай помоги мне.
После необходимых взаимных предупреждений избегать риска, сохранять осторожность, действовать с оглядкой и т. д., Гленда сажает меня на плечи, словно мамаша, поднимающая сына полюбоваться парадом, и я хватаюсь за трубу. Она держится на совсем слабеньких кронштейнах, подозрительно задрожавших, когда я всей массой висну на ней. Хорошо, что у меня давно не было времени поесть; похоже, один-единственный гамбургер в моем желудке привел бы к сокрушению всего сооружения. Кронштейны трясутся, вибрируют, трепещут, но держат.
Короткий подъем – с каждым оставленным позади дюймом труба скрипит все более угрожающе, – и я у карниза. Но только вскарабкавшись на него, соображаю, что окно заколочено точно так же, как остальные окна этой клиники. Внушительные балки преграждают мне путь. А я забыл дома электропилу.
Гленда уже завернула за угол, вышла за пределы слышимости и направляется к главному входу ждать, когда я открою ей дверь, так что с этой стороны помощи ожидать не приходится. Выбора нет, только прыгать, но до земли добрых двадцать пять футов. Если б я мог распустить хвост, добавочная мускульная поддержка, может, и смягчила хоть как-то удар, но…
Черт возьми, а почему, собственно, я не могу распустить хвост? Будут нарушены правила, но если существует время для нарушения правил, то оно как раз настало. Вцепившись для равновесия в сучок деревянной доски, я быстро снимаю брюки и трусы, дергаю сзади оболочку и освобождаю верхнюю часть серии «Г».
Боже, как приятно, когда хвост снаружи! Прохладный ночной ветерок ласкает мне шкуру, заставляя вспомнить прошлую ночь с Джейси, как она терлась об меня, и своим телом… Ладно, работать, Винсент, работа прежде всего. Но надо признать, что эта свобода просто потрясающа, и остается надеяться, что мне еще выпадет возможность вот так порезвиться на свежем воздухе в каком-нибудь другом месте, нежели детская больница на Восемнадцатой улице.
Перспектива долгого полета к твердой земле, конечно, располагает к медлительности, но надо двигаться. Сотворив короткую молитву богам на тот случай, если я всю жизнь ошибался, не веря в их существование, я собираюсь с силами, делаю крошечный шаг к самому краю и прыгаю.
Как и было задумано, хвост помогает смягчить удар, и я, свернувшись клубком, качусь по земле, остановившись всего в нескольких дюймах от внутренней стороны ограды. Поскорее вскочив, я отряхиваюсь. «Плевое дело», – говорю я, ни к кому конкретно не обращаясь, и голос мой скоблит ночную тишину. Я решаю помалкивать, раз все равно никого нет рядом.
Я чую поблизости смерть и разложение, запахи, обязанные вернуть меня в боевую готовность, однако сейчас в них нет налета опасности. Решив выяснить, что к чему, я делаю несколько шагов и оказываюсь в небольшой нише. Я всматриваюсь, ожидая, когда глаза привыкнут к еще более сгустившейся темноте. Неровно закругленная стена ниши вся испещрена длинными царапинами, как будто дикий зверь, наплевав на бетон, решил прямо здесь вырыть себе логово.
Кости животных с обгрызенными хрящами, расколотые, с высосанным мозгом, грудой в два фута высотой окружают постель, изготовленную из разорванных в клочья матрасов, газет и старой одежды. На стене будто рукой ребенка кровью намалеваны изображения людей, собак, динозавров…
Кажется, я знаю, кто – что – жил когда-то в этом логове. Прежде чем напал на меня. Прежде чем я убил его.
В другой нише я обнаруживаю вход в клинику, и замки здесь достаточно просты, чтобы отпереть их нужным инструментом. Фокусы с кредитной карточкой и пивной жестянкой годятся для обычных дверей, но для нынешней работы требуется слесарный набор, и в этот раз я оказался достаточно мудр, чтобы прихватить его. На мое счастье, у Эрни был товарищ, у которого был племянник, у которого был приятель, чья мать работала на заводе, выпускающем такое оборудование, и он достал для меня комплект по себестоимости. Во всяком случае, мне он сказал, что по себестоимости.
Здесь вполне можно ожидать какой-нибудь сигнализации, так что я с облегчением перевожу дыхание, не услышав при входе трубного зова. Я попадаю в мрачный коридор; здесь не светит луна, а потому еще темнее, чем снаружи, вдобавок стены покрыты паутиной и плесенью. Коридоры сходятся и расходятся почти как в лабиринте. С улицы больница кажется гораздо меньше, и я гадаю, что же это за оптическая иллюзия.
Достаточно быстро я нахожу главный вход и открываю пять запертых изнутри засовов.
– Вот долбаный холод, – жалуется Гленда, и я прикладываю палец к губам.
Мы вместе движемся по коридорам, жестами советуясь относительно направления и поворотов. Повсюду нас сопровождает непрерывное жужжание, так что я полагаю, что рано или поздно мы отыщем источник энергии. И когда отыщем, то посмотрим, в чем я нрав и в чем не прав во всем этом деле.
– Тсс! – Я поворачиваюсь и вижу Гленду у полуоткрытой двери. – Я что-то слышу оттуда.
Мы идем дальше по широкому темному коридору, стены которого покрыты чем-то металлическим, впитывающим протекающее здесь электричество: приложив ладонь к стене, я чувствую покалывание. На стенах трепещут прожилки голубого света, и я невольно задаю себе вопрос, не приближаемся ли мы к самому центру этого лабиринта.
Еще одна дверь, а за ней приглушенный рокот, будто вода падает на заржавевшее мельничное колесо или публика недовольно гудит после очень плохого фильма.
– Кажется, это оттуда, – говорит моя спутница, без малейших предосторожностей открывая дверь. Внутри непроницаемая чернота, и Гленда шарит по стене в поисках выключателя.
– Подожди, – шепчу я. – Не гони волну…
С оглушительным треском над нашими головами вспыхивают ряды флюоресцентных ламп, осветивших длинную прямоугольную комнату в сто футов длиной и по меньшей мере сорок шириной; вдоль стен тремя рядами в высоту тянутся клетки. Странное бормотание усиливается, и, ступив в комнату, мы невольно разеваем рты, ясно уразумев происхождение этого шума.
В каждой клетке находится… существо, за неимением более подходящего слова, миниатюрный вариант той твари, что напала на меня три дня назад. Впрочем, это не совсем точно. В этих существах можно разглядеть генетические свойства всех шестнадцати видов динозавров. Маленькие уродливые рога под невероятными углами вылезают из больших уродливых голов, покоящихся на перекрученных уродливых шеях на перекалеченных уродливых телах. Звуки, которые мы слышим, несомненно, потому столь необычны для уха, что нет здесь двух одинаковых ртов, – у тех существ, что не обижены ртами. У иных нет ничего, кроме зияющих с обеих сторон головы отверстий, так что тоненький истерзанный визг, исходящий оттуда, усиливается ужасными пустотами впадин.
Они совсем маленькие. Они просто младенцы. Но это еще не все. Далеко не все.
Еще есть пальцы. Самые настоящие пальцы. И ноги, истинные ноги. И уши, и ушные мочки, и носы, и торсы, и все эти части тела вопиют: это существа рода человеческого.
– Он сделал это, – выдыхает Гленда с изумительной смесью благоговения и отвращения. – Валлардо действительно сделал это.
– По-похоже на то… – заикаюсь я.
– Но что… что же с ними такое?…
– Я думаю… думаю, это уроды, – предполагаю я.
– Уроды?
– Любое дело не обходится без неудач. Это они.
И как по сигналу, они принимаются издавать тихие плачущие звуки. Котята, щенята, младенцы, нуждающиеся в помощи и заботе.
– Но он запер их здесь, как… как животных.
Я киваю:
– В известном смысле, они и есть…
– Как можешь ты так говорить? – чуть ли не кричит Гленда, гневно повернувшись ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40