– Abre la puerta! – Дан поймет смысл моих слов – он может сказать «откройте дверь!» на шестнадцати языках и четырех азиатских диалектах. Таковы издержки работы полицейского детектива в Лос-Анджелесе.
По-прежнему ничего. Я замечаю, что Дан все-таки приделал дверной молоток, который я в порядке издевательства подарил ему на прошлое Рождество – огромная дорогущая безвкусная горгулья, уместная разве что где-нибудь в Ирландии, – итак, я хватаю латунное чудище за нос и бью его лапами по металлической пластине. Вот теперь это ТУК-ТУК-ТУК, тяжелые удары чуть с крыльца меня не сбрасывают. Латунь вибрирует в руке, словно электрический звонок, и я поспешно отпускаю горгулью, а то еще оживет от этой тряски.
Минута. Две. Тишина. Я прислушиваюсь, прижав к двери фальшивое ухо. Вроде бы, музыка – монотонный ритм повторяется снова и снова. Может, конечно, он спит так крепко, что не слышит грохота горгульи, но скорее всего он в садике и слушает музыку, доносящуюся из гостиной. Я обхожу дом. Заросли ежевики и густые кустарники пытаются остановить меня, длинными колючими ветками хватаясь за облачение. Старательно уклоняясь от самых противных колючек, я пробираюсь через кусты и наконец оказываюсь у высокого деревянного забора, огораживающего маленький садик Дана. Доски подогнаны вплотную, однако сучок в древесине может послужить отличным глазком, и я, как опытный извращенец, принимаюсь подглядывать.
Орегано, базилик, шалфей и прочие специи тянутся к солнцу, набираясь сил. Не один вечер провели мы здесь, пробуя дары этого ухоженного клочка земли. Слева я вижу цветы, справа что-то похожее на морковную грядку, но никакой сержант лос-анджелесской полиции на глаза мне не попадается. Я стучу кулаком по забору и, надрывая глотку, зову Дана.
Если бы я не видел машины у входа, если бы он не знал, что я прилечу именно этим рейсом именно в это время, я мог бы подумать, что Дан решил развеяться и уехал куда-нибудь на выходные.
Принюхиваюсь к легкому ветерку…
Мешанина ароматов щекочет мне ноздри, но я в состоянии различить каждый оттенок по всей округе: от трав и цветов до автомобиля на улице и химикатов ближайшей «срочной фотографии», грязных пеленок новорожденного в четырех домах отсюда, резкого уксусного запаха донельзя ожесточенной вдовы-Стегозаврихи, что живет в соседнем доме и каждый раз, как примет слишком много «по чуть-чуть», начинает подваливать к Дану.
Но никакого Дана. Меня охватывает тревога. Время для взлома и проникновения.
Вернувшись к парадной двери, я понимаю, что без боевого топора нечего и думать о проникновении сквозь эту дубовую преграду; моего веса явно недостаточно, чтобы сокрушить ее, а кроме того, если работа чему-нибудь научила Дана, так это обезопасить жилище множеством замков. Значит, обратно в сад.
Шагнув с крыльца, я чуть не падаю, так как глаза выхватывают на земле маленькое темное пятно, и тело инстинктивно подается назад, дабы удержать картинку. Это кровь. Три-четыре капли, не более, но явно кровь. Высохшая, но совсем недавно. Я мог бы вытащить свой пакет с реактивами и провести экспресс-анализ на предмет принадлежности этой субстанции дину, но, боюсь, я уже и так знаю ответ. Переключив передачу, я несусь к забору.
Выброс адреналина преодолевает усталость, и я висну на деревянных планках со всей сноровкой и грацией, на которые способны дряблые мускулы: давно позади те дни, когда я лазал через заборы. Подтянувшись, я пытаюсь перевалиться на другую сторону, но цепляюсь левой ногой за какой-то выступ и валюсь вниз головой прямо в Данов базилик. Запах всепоглощающий, и я стараюсь побыстрей подняться и отойти подобру-поздорову, потому что челюсти начинают работать сами по себе, но вместо базилика перемалывают теперь воздух.
Задняя дверь тоже закрыта – наглухо заперта изнутри. Я стучу. Я колочу. Я изо всех сил трясу дверь, но изнутри не доносится ничего, кроме вибрирующих гитар и неистовствующих ударных «Криденс Клиуотер Ривайвл»; истерзанный голос Джона Фогерти взывает к его Сьюзи Кью Фогерти. Недавно я узнал, что он Орнитомим, равно как и Джо Кокер с Томом Вэйтсом, так сами понимаете, откуда берутся столь характерные особенности его голоса. Пол Саймон, с другой стороны, истинный Велосираптор, и я вряд ли слышал более улетную песню, чем «Ярмарка в Скарборо», хотя ни розмарин, ни тимьян лично меня никогда особо не привлекали.
– Дан! – кричу я срывающимся голосом в регистре, возносящемся в стратосферу. – Открой эту чертову дверь!
Джон Фогерти отвечает: «…скажи, что будешь верна…».
Остается единственная возможность: влезть в окно. Несмотря на прогрессирующую паранойю, я все еще склоняю себя к оптимизму: Дан порезался, готовя себе обед, бинта не нашлось, побежал в аптеку за перевязочным пакетом, может, пришлось ехать в больницу накладывать швы, отсюда и кровь на пороге. А вот еще лучше: возвращался из бакалейной лавки, уронил коробку с бараньими отбивными, разбрызгав немного крови, а в эту самую минуту жарит шашлык у приятеля. Если как следует притвориться, можно даже почувствовать запах древесного угля…
Благодаря моему швейцарскому армейскому ножичку оконная сетка отскакивает в один миг, и теперь передо мной только стекло, преграда твердая, но тонкая и хрупкая. Обычно я выше столь незамысловатых технологий проникновения, но время не терпит, так что я просто бью локтем. Насчет сигнализации я спокоен – в октябре я сторожил этот дом, так что код мне известен: 092474, и, если мне не изменяет память, у меня есть целых сорок пять секунд, чтобы отключить сирену.
Но сигнализация выключена. Нет никаких сигнальных «пип-пип-пип», всегда доводящих меня до бешенства. Как бы я хотел услышать их сейчас.
Я открываю окно и проскальзываю внутрь, стараясь не напороться на осколки. «Криденс» теперь вовсю рокочет из кабинета, как и положено «Криденс»; старый добрый Джон все еще чахнет по своей девчонке.
– Кто-нибудь есть дома? – перекрикиваю я грохот. – Дан? Дан, ты здесь?
Дан никогда не был опрятнейшим из Бронтозавров, и поэтому меня не удивляют шмотки, на постапокалиптический манер разбросанные по комнате. Корсет тут, пряжка там, нижнее белье на оттоманке.
Хотя на крыльце я ничего не учуял, здесь явно присутствует Данов запах: оливковое масло с моторной смазкой, – доносящийся отовсюду, словно ускользающие воспоминания. Похоже, это от раскиданной одежды. Перегородка между гостиной и кухней раздвинута, и взгляд мой блуждает от кухонного стола к обеденному мимо сваленного в раковине Эвереста грязной посуды. Дана там нет.
Спальня у него наверху, и вроде бы надо идти именно туда. Однако «Криденс» манит меня в маленький кабинет на первом этаже; Фогерти оставил в покое Сьюзи и теперь сосредоточил усилия на «ду-ду-ду», выглядывая со своего заднего крыльца. Кровавые пятна на ковре, вытянувшиеся длинным неровным овалом, уходят под дверь, в кабинет…
Я открываю дверь и вхожу.
Опрокинутые стереодинамики вопят, обрушивая на меня ураган музыки, словно пытаются вытолкнуть отсюда. Картины изодраны в клочья, рамы переломаны, стекла вдребезги. Телевизор лежит в пяти футах от подставки, книжный шкаф расколот. Портьеры сорваны, лампочки разбиты, декоративные светильники треснули, их фосфоресцирующее содержимое, постепенно угасая, медленно-медленно вытекает на ковер.
И Дан, развалившийся в своем любимом кресле у подноса с остатками сэндвича и перевернутой суповой миской, в наполовину содранном облачении, со спутанными волосами, колотые раны бороздят его тело, кровь давно просочилась сквозь одежду и пунцовыми пятнами засохла на шершавой коже. Улыбающийся. Устремивший взор в потолок, к небу…
– Дан, Дан, Дан… давай же… не надо… Дан…
Я шепчу. Я бормочу. Я говорю, сам не понимая, что говорю, в то время как руки мои ощупывают тело Дана в поисках каких-либо признаков жизни. Я прижимаю нос к его шкуре, я хочу уловить запах, хоть какой-нибудь запах! Пошуровав застежками на загривке, отщелкнув кнопки, кое-как сдернув маску, чтобы усилить обоняние, я пробую снова, сопя, фыркая, отыскивая его ароматические железы и втягивая воздух как можно глубже…
Пустота. Никакого запаха.
Сержант Дан Паттерсон мертв.
Я закрываю ему глаза, начав с внутренних век, но приводить в порядок все тело не стану. Я и так уже сделал достаточно, чтобы вызвать неудовольствие полиции, которая рано или поздно все равно появится здесь. Лучше оставить его тело… лучше все оставить как было.
Дан не сдался без боя – погром в кабинете достаточно красноречив, – но я не знаю, гордость ли за его мужество или скорбь от утраты, или оба чувства вместе сплелись в моей груди в тугой узел, с чудовищной силой сдавивший горло.
– Вот и вся рыбалка, а? – вопрошаю я осевшее тело Дана. – Ты, сукин сын, вот и вся рыбалка.
Раны словно ножевые, в основном колотые, кое-где резаные. Я не вижу никаких явных следов нападения дина, подобных тем, что были на фотографии Раймонда: рваные раны от когтей, параллельные царапины, конусообразные впадины от укусов или глубокие отметины от усеянного шипами хвоста.
Судя по дисплею лазерного проигрывателя, он снова и снова крутит один и тот же диск почти четыре часа, что позволяет мне установить время смерти, если только убийца не запустил «Криденс» уже потом, верша какой-нибудь кровавый ритуал в стиле 60-х годов.
Я обращаю внимание на то, что Дан успел освободить мощный коричневый хвост от ремешков серии «Г», однако он остался зажат корсетом, так что вряд ли смог чем-то помочь своему хозяину. Все признаки – раны на ладонях Дана, следы крови, равномерно забрызгавшей комнату, отсутствие следов взлома, оставленных мной самим, обычный для Дана порядок во всех комнатах, кроме этой, – говорят о неожиданном нападении и о том, что Дан знал нападавшего или думал, что знает, пригласил его в кабинет, возможно, предложил перекусить и послушать пару старых песен. И лишь затем – бросок, точный удар, Дан падает, пытается защититься, сорвать оболочку, выпустить когти и хвост, но все это слишком медленно и слишком поздно. И все было кончено, быстро и без шума.
Новый запах щекочет мне ноздри. На мгновение кажется, будто Дан разыграл передо мной Лазаря, сейчас оживет внезапно и потребует пиццу, но хотя я тут же понимаю, что это не его запах, есть в нем что-то знакомое. Нос указывает дорогу, тело послушно идет за ним, я исследую пол под креслом Дана, вожу пальцами по ковру, так что обойные гвозди колют полиэфирную кожу подушечек.
Под моей ладонью нечто вроде клочка двуслойной марли. Я вытаскиваю его. Это пакетик, очень похожий на мешочки с химикалиями для расщепления покойников нашего рода. Только он не источает ужасающего запаха разложения, который даже со временем не улетучивается полностью, отчего пустые мешочки приходится сжигать и закапывать на каких-то богом забытых свалках, чтобы уничтожить чудовищное зловоние.
Хлор, вот что это. Пакетик пуст, но нет сомнения, что когда-то его наполнял именно этот элемент. В мои пазухи, сражаясь с сильнейшим противником, пытаются проникнуть и другие запахи, но тщетно; тот, первый, захватил власть и делиться ею не собирается. Я кладу пакетик на то самое место, где его обнаружил. Вдруг полиции удастся отыскать в нем больше смысла, чем мне.
Отсюда, снизу, хаос и разорение, царящие в комнате, кажутся еще более очевидными: расщепленное дерево и разодранные обои над моей головой, вещи, смятые, словно пустые жестянки из-под пива. Ничто в этой комнате не избежало разрушения, и мне остается лишь надеяться, что глаза Дана потускнели и ослепли прежде, чем он увидел, во что превратились его фотографии, картины и кубки, выигранные в шары.
Утешение долго и трудно искало дорогу, но наконец пришло ко мне: Дан Паттерсон умер в своем любимом кресле. Он умер в пылу битвы. Он умер за обильной трапезой. Он умер у себя дома, окруженный любимыми картинами. И он умер, слушая «Криденс Клиуотер Ривайвл», Орнитомима Джона Фогерти, то есть в потусторонний мир его провожал родной голос своего брата динозавра. Всем бы нам подобной удачи.
Я бы хотел продолжить свои изыскания и прочесать ковер в поисках ниток. Я бы хотел взять на кухне пакет с мукой и посыпать стены на предмет отпечатков пальцев. Я бы хотел соскрести пятна крови на парадном крыльце и сделать анализ ДНК. Мне нужны улики, хоть какие-то улики, но нет времени. Нет времени.
А вот что необходимо, так это найти некую чрезвычайно важную информацию, из-за которой я, собственно, и прилетел в Лос-Анджелес, но дотошный осмотр дома не обнаруживает ничего интересного, кроме ящика стола, полного порножурналами типа «Стегоротиков» и «Дерзких Дипло-дамочек», все, в общем-то, достаточно мягкие издания. Не знал, что Дан увлекался чем-то, не слишком подобающим Бронтозавру, однако я буду последним дином на земле, кто пустится сейчас в морализаторство.
Я так и не могу отыскать фотокопий, о которых говорил мне Дан, и при этом совершенно не сомневаюсь в их исключительной важности и в деле «Эволюция-клуба», и во всем остальном, произошедшем за последние несколько дней. Впрочем, он упоминал еще об оригиналах, и хотя мне совсем не доставляет удовольствия мысль о том, что предстоит совершить, чтобы раздобыть их, выбор у меня небольшой.
Я возвращаюсь в гостиную, чтобы позвонить по чрезвычайной линии в особое отделение 911, укомплектованное исключительно нашим братом именно для подобных ситуаций. Это не совсем то же, что линия «скорой помощи» или линия чистильщиков, но служит той же цели: добраться в нужное время до компетентных динов.
– Что у вас произошло? – спрашивает безразличный оператор.
– Тут полицейскому нехорошо. Совсем нехорошо. – Я даю адрес Дана, отказываюсь сообщить оператору мое имя и быстро вешаю трубку.
Возвращаюсь в кабинет попрощаться с другом. Я говорю коротко, сжато и забываю произнесенное, как только слова срываются с губ. Так лучше. Если я задержусь здесь, то дождусь копов, и они потащат меня в управление, и засунут в камеру с раздувшимся, объевшимся Т-Рексом, который станет меня допрашивать, пока из ушей кровь не польется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40