Ваш билет был заказан заранее, так что… вот он.
Мне вручают билет и сопровождают прямо к месту – третий ряд, в середине, между группой азиатских бизнесменов и пожилой парой, которой, судя по виду, все это уже наскучило.
Театр декорирован под джунгли: на стенах – тропические деревья и пещеры из папье-маше, сцена задрапирована тигрово-полосатой и леопардово-пятнистой материей, воздух наполнен звериным рыком и слоновьим ревом. Все это сгодилось бы для ресторана со сценой в окрестностях Санта-Барбары, но здесь, на Бродвее, выглядит жалко. Занавес опущен, публика гудит, а со стропил гордо свисает подсвеченный щит в тридцать футов длиной и пятнадцать высотой.
Он гласит: «МЭНИМЭЛ -МЮЗИКЛ!» И я понимаю, что вечер мне предстоит долгий-предолгий.
Признаю, что когда-то, в 1983 году, я был большим поклонником телевизионного сериала «Мэнимэл. Приключения профессора Чейза». Я был просто на седьмом небе от счастья, глядя, как доктор Джонатан Чейз борется с преступностью, как он приходит в ярость и в мгновение ока превращается в диких животных, но я, видать, один был такой, потому что не прошло и трех месяцев, как сериал закрыли, отправив на свалку низкобюджетного, высококонцептуального телевидения. Но даже самые несгибаемые из фанатов «Мэнимэла» не могли высидеть два с половиной часа, наблюдая, как получеловек-полулеопард поет и танцует, расследуя контрабанду наркотиков.
В первой песне, которая называлась «Невероятный человек-леопард, я люблю тебя», к примеру, были такие слова: «Да, я знала, что ты дикий кот, но к тебе устремлен мой полет». И после этого я решил отключить мозг, так как на сегодня в его услугах более не нуждаюсь.
Через двадцать минут, в течение которых я подвергаюсь испытанию еще двумя музыкальными номерами и чечеткой в четыре ноги, я вдруг ощущаю чечетку на собственном плече.
– Это место занято? – раздается шепот, и я оборачиваюсь, готовый грудью встать на защиту свободного кресла.
– Представьте себе… – И тут замечаю рыжую гриву, ниспадающую на обнаженные плечи, короткое ярко-желтое платье, заметное с другого конца города, и знакомую фигуру, во все это упакованную. Сердце мое бьется о ребра, будто запертый в клетке Кинг-Конг. – Оно зарезервировано для приятельницы, – говорю я.
Сара непринужденно опускается на мягкое сиденье, склоняется ко мне и шепчет прямо в ухо:
– Ваша приятельница не будет возражать, если я займу ее место?
– Не думаю, – отзываюсь я, сдерживая эмоции и стараясь привести в норму сердцебиение. – На самом деле, я только вчера с ней познакомился.
– И она уже стала приятельницей?
Я пожимаю плечами:
– Похоже на то. Она пригласила меня в театр.
– У нее контрамарки. – Она скрещивает ноги и поправляет платье. – Я много пропустила?
Перейдя на библиотечный шепот, я стараюсь посвятить Сару в основные хитросплетения «Мэнимэл-мюзикла». Беда в том, что их не слишком-то много:
– Значит, так… парень, что бродит по сцене, он человек, но в придачу еще и кот. А есть еще контрабандисты.
Мы терпеливо внимаем песням о леопардах, львах, барсуках, контрабанде наркотиков («Принял дозу, принял две, закружилось в голове»), опять о леопардах, и в конце концов до антракта все завершается выступлением исключительно мрачного доктора Чейза, оплакивающего свое горькое пребывание в двух ипостасях. Публика рукоплещет – мы с Сарой тупо следуем общему примеру, – и в зале вспыхивает свет. Нужно с толком провести пятнадцать минут до второго акта.
– Желаете выпить? – спрашиваю я. – Могу принести что-нибудь из бара.
Сара качает головой:
– Здесь не разрешают входить в зал с напитками. Я пойду с вами.
Когда мы выбираемся из партера – всю дорогу мужчины человечьего племени с вожделением пялятся на Сару, и хотя она не моей породы, я все равно задираю нос, – немногочисленные бары «Принца Эдуарда» уже забиты полупьяными театралами, жаждущими расширить сознание для восприятия второй части этого опуса. Мы с Сарой занимаем очередь за парой динов, облаченных пожилыми супругами. Их запахи – красное дерево, тлеющее в камине, – почти один от другого неотличимы, и хотя то, что с годами запахи мужа и жены становятся все более и более похожими, – это лишь старая сказка, ежедневно я получаю эмпирические свидетельства, заставляющие в нее поверить.
Пожилые супруги оборачиваются – должно быть, уловили мой запах – и кивают мне: дружеское приветствие, с которым мы, динозавры, иногда обращаемся к незнакомцам нашего рода, подобно владельцу старинного автомобиля, сигналящему товарищу по увлечению, сидящему за рулем такого же обтекаемого «мустанга» 1973 года. Но затем они видят Сару – обоняют Сару или, вернее говоря, не обоняют Сару, – и улыбки их вянут, тут же сменяясь гримасами отвращения.
Мне хочется завопить: «Она – свидетель! Может, и приятельница, но не более того!» С другой стороны, слишком горячо протестовать тоже не хочется.
– Длинная очередь, – говорю я лишь для того, чтобы нарушить молчание.
– Да уж, – кивает Сара. – Так можно не успеть к началу второго акта.
– Да. Верно. Не хотелось бы пропустить.
– Так вам нравится? – интересуется она, обольстительно теребя юбку изящным кулачком.
– Представление? Конечно. Он человек, он зверь… он Мэнимэл. Как можно пропустить такое?
– А-а. – Она кажется разочарованной.
– А вам?
– О, конечно, конечно. То есть я хочу сказать, чему же тут не нравиться, так? Тут тебе и леопарды, и…
– И тигры, – монотонно поддакиваю я.
– Точно. И тигры.
Мы лжем. Оба. И оба это понимаем.
Хихикая, мы рука об руку пересекаем вестибюль, спускаемся по лестнице и покидаем «Принц Эдуард», словно школьники, впервые прогуливающие урок.
Часом позже мы все еще пересмеиваемся, хотя самое заразительное веселье иссякло пятнадцать минут назад. На некоторое время мы оказались в затруднительном положении, один приступ хохота сменялся другим, так что у нас никак не получалось сделать заказ в маленькой греческой таверне, которую мы обнаружили неподалеку от театра. В конце концов я был вынужден прикусить язык, чтобы прекратить смех, чуть не сменившийся слезами и поездкой в больницу: у меня отвалилась коронка, и настоящий, острый зуб с совершенно неожиданной силой прищемил язык. К счастью, я ухитрился сделать вид, что мне срочно нужно в туалет, закрепил там коронку, удостоверился, что язык мой во время обеда не выскочит изо рта прямо на колени Саре, и ко второй попытке принять у нас заказ успел вернуться к столу. И теперь мы ждем, беседуем, пьем.
– Нет, нет… – Сара потягивает вино, и губы ее оставляют на стекле изысканный красный отпечаток, – …вовсе не так. Я вполне могу себе представить, что кому-то это по вкусу.
– Но не вам.
– Не мне. Антропоморфизм очень хорош и все такое, но…
– Богатое слово, мэм…
– …но мне трудно представить себе, что весь мир населен человеко-кошками, которые живут среди нас по своим законам, а мы и понятия о них не имеем.
– Не достоверно?
– Нет, просто неинтересно.
Прибывают закуски, и мы лениво макаем лепешки в хумус, цацики и тараму. Наш официант настолько грек, что дальше некуда – на Хэллоуин он нарядился в жилет с открытой спиной а-ля Зорба, – и оглашает коронные блюда с таким удовольствием, что каждое слово аппетитно само по себе. Сара советуется со мной относительно выбора, и я предлагаю «греческое ассорти», рассудив, что всегда смогу стянуть оттуда то, что ей окажется не по вкусу.
Я дохожу до того, что вылавливаю по возможности весь базилик и укроп из собственной порции; процедура почти автоматическая – вилка погружается и поднимается, прежде чем я успеваю проконтролировать движение. Что бы мы ни делали сейчас – я и Сара, – все почему-то кажется правильным, и впервые за долгое время я не ощущаю потребности пожевать травки. Что касается Сары, то она просит меня помочь с базиликом на ее блюде, и поскольку на нее он нужного действия все равно не произведет, я только рад оказать ей подобную услугу.
Щурясь в полумраке ресторана, Сара пристально изучает мое лицо, так что лоб ее морщится очаровательными дюнками. Ее взгляд блуждает по моей физиономии, делая остановки на носу, на губах, на подбородке.
– Я что, запачкался? – Неожиданно смутившись, я хватаю салфетку и судорожно вытираю губы и подбородок, дабы начисто удалить греческие деликатесы, осевшие на моем лице.
– Вовсе нет, – хихикает Сара. – Это… я имею в виду… усы.
– Вам не нравится?
Должно быть, Сара увидела, что я задет, так как поторопилась уверить меня в обратном:
– Нет-нет, мне нравится! Очень! Просто когда я увидела вас… ну, вчера вечером… вы были чисто выбриты.
На это мне сказать нечего. Изменения в облачение вносятся, как правило, постепенно, дабы создать впечатление естественного процесса, – к примеру, серию грудных мускулов от Нанджутсу, о покупке которой я подумывал в годы самовлюбленности, следует наращивать не один месяц, – но усы, насколько мне известно, всегда были короткой дорожкой к мужественности.
– Они фальшивые, верно?
– Конечно нет! – негодую я. – Такие же настоящие, как все остальное.
Сара снова хихикает, импульсивно склоняется ко мне и что есть сил дергает ус. Это, как правило, не больно, однако тонкий слой эпоксидной смолы под маской передает рывок истинной шкуре, так что мое «ой!» вполне натурально.
Изрядно сконфуженная Сара, густо покраснев, отворачивается:
– Простите! Я, правда, думала…
– В нашей семье волосы растут быстро, – говорю я, стараясь вернуть разговор в легкомысленное русло. – Моя мать была из породы терьеров.
Сара смеется, и я с радостью вижу, как встает и с извинениями покидает столик ее досада.
– Если вам не нравится, я могу сбрить их.
– Честное слово, нравится. Клянусь. – И она крестит сердце изящным пальчиком.
Мы едим дальше. И пьем. И болтаем.
– Как продвигается дело? – спрашивает она, наполняя бокал.
– Это деловой ужин?
– Нет, если вам этого не хочется.
Это намек? Надо быть начеку.
– Нет-нет, все просто замечательно. Дело далеко не закрыто. Улики, улики и еще раз улики, вот жизнь детектива. Соедини их, охлади до готовности и смотри, что получилось.
Сара разделывается с бутылкой вина – господи, она умеет пить – и заказывает следующую.
– Меня вы толком еще не расспрашивали, – замечает она. – По-настоящему.
– Не очень-то учтиво превращать свидание в допрос.
– А это свидание?
– Нет, если вам не хочется.
Мы одновременно улыбаемся, и Сара, склонившись через стол, чмокает меня в лоб. После чего откидывается назад, так что ее платье туго обтягивает грудь. Сочные холмы вздымаются над вырезом, соски встают по стойке смирно, и я ощущаю странное желание… дотронуться до них? Невероятно. Я начинаю думать о кипе счетов, ожидающих меня в Лос-Анджелесе, и недозволенные мысли разлетаются и скрываются из виду.
– Не возражаю, если мы займемся этим прямо сейчас, – продолжает Сара. – Спрашивайте все, что вам нужно спрашивать. Не хочу, чтобы вы думали обо мне неправильно или, наоборот, не думали обо мне правильно.
– Вы полагаете, что я веду дело мистера Макбрайда. Раймонда. Это не так – не совсем так, – но достаточно близко к истине.
– Понятно.
– И вам не тяжело говорить о нем? – Обычно мне плевать на чувства свидетелей – я вспоминаю того надоедливого Компи, Суареса, и меня начинает тошнить, – но время от времени позволяю себе отступить от правил.
– Спрашивайте, – кивает Сара.
Подходит официант со второй бутылкой вина, и Сара накатывает себе полный бокал, не озаботившись предварительно изучить этикетку, понюхать пробку или сделать пробу.
Без записной книжки под рукой я вынужден полагаться на память:
– Как долго вы были знакомы с мистером Макбрайдом? До того, как…
Она задумывается, прежде чем дать ответ:
– Несколько лет. Два, может быть, три года.
– И как вы познакомились?
Взор ее туманится, а пальцы бесцельно теребят вырез платья, отчего я все сильнее, сильнее и сильнее напрягаю свое внимание.
– На том благотворительном мероприятии, – наконец произносит она. – За городом.
– За каким городом?
– За городом. То есть на природе. Лонг-Айленд, мне кажется, а может, Коннектикут.
Неважно.
– И Раймонд выступал в роли хозяина?
– Он и его… жена… – В последнем слове проскальзывает изрядная враждебность, чуть ли не опалившая воздух. – Все происходило в их загородном доме.
Вопросы сыплются все быстрее и быстрее, просто отскакивают от моего слегка подраненного языка:
– Как вы там оказались?
– Мой агент взял меня с собой. Это было благотворительное мероприятие. А я занималась благотворительностью.
– Но вы не помните, в чем именно заключалась благотворительность?
– Верно. – Она прижимает к носу палец одной руки и тычет в меня пальцем другой. Пьяный жест, однако привлекательный.
– Ясно. Вот так вы завели дружбу с богатым и знаменитым…
– Главным образом богатым… Я, по-моему, вообще никого из этих знаменитостей в глаза не видела.
– Я просто так выразился. Итак, тем вечером вы познакомились с Раймондом…
– Днем, – поправляет она, и я согласно киваю. – Там затянулось надолго, если мне не изменяет память. Я приехала сразу после полудня, а уехала только на следующий день. Все остались ночевать.
– И вы сразу почувствовали влечение друг к другу?
– Я бы не сказала, что сразу, но что-то такое возникло. На самом деле, весь день мы прекрасно общались с его женой. Но уже на следующее утро мы с ней друг друга возненавидели.
Зарегистрируем.
– Той ночью вы спали с Раймондом?
Я прямо слышу звук пощечины и вижу след, оставленный моим бесцеремонным вопросом на лице ошеломленной Сары. Я вовсе этого не хотел. Я не подумал. Вот идиот, вот дубина, но я слишком обескуражен собственными словами, чтобы принести извинения. Не первый раз мой неудержимый язык вдребезги разбивает хрупкие материи, когда моя детективная составляющая поворачивает в определенном направлении, газ выжат до отказа, управление выходит из-под контроля, что замечательно, когда ты на прямой, но если перед тобой обрыв – прощай, Винсент.
Сара отвечает еле слышно, голос ее полон боли, будто у маленькой девочки, которую поставили в угол непонятно за что:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40