Дискета, как уверяют эксперты, создана действительно по неизвестной, наверняка военной технологии…
Сенсация с элементом едва ли не фантастики… Впрочем, какой бы увлекательной фантастика ни была, в сторону ее… Есть факт. Абсолютно реальный. Истоки факта, вероятно, выяснятся впоследствии, и пока отвлекаться на них явно не стоит.
Итак. Спецслужба перехватила дискету Брауна, и теперь она абсолютно недосягаема. А вот две другие – в Москве, а потому вопрос стоит так: кто окажется шустрее…
Адрес русского Пол раздобыл самостоятельно: покуда дедок дожевывал свой чизбургер в забегаловке, проворные мальчики осмотрели его машину, обнаружив в ней записную книжку и пачку фотографий, благодаря чему установочные данные на некоего Алекса Михеева отныне известны.
Пол прикусил губу, не без досады сознавая, что дело осложнено двумя обстоятельствами. Во-первых, просто неслыханную расторопность проявляют спецслужбы, а значит, информация с имеющейся у них дискеты расшифрована и оценена по заслугам. Спрут зашевелил всеми своими щупальцами, а там, в далекой Москве, у него щупальца наверняка самые длинные, гибкие и сильные… Хорошо натренированные в схватке с главным противником. Во-вторых, ему, Полу, придется вступить в конфронтацию с государством, чего он благоразумно не позволял себе никогда.
Единственное, что оправдывает риск такого противостояния, – его, Пола, вера в возможности мафии – самого совершенного социального механизма, чьей частью он, знающий механизм буквально с младенчества, является. А заключается преимущество мафии перед государственными структурами в быстроте и целесообразности решений, в безмерно большей ответственности и заинтересованности исполнительных звеньев, а кроме того, в полном пренебрежении законами любых общественных формаций…
Он открыл ящик стола, достав из него конверт, полученный сегодня из туристической фирмы. Самолет «TWA» вылетал в Нью-Йорк через три часа. Пора было собирать чемодан.
– Когда вернусь – неизвестно, – выйдя из кабинета, сообщил он секретарше. – Телефон у меня с собой, так что на связи я круглосуточно.
Садясь в машину, он закурил сигару, с досадой подумав о долгом перелете на Восточное побережье и о жестком федеральном законе, категорически курение на внутренних рейсах воспрещающем.
Ладно, он потерпит. Лишь бы был толк в главном… В этой большой игре с неясной, но интригующей перспективой…
В аэропорту Кеннеди его встретил Борис.
Этого человека – еврея, эмигрировавшего в США еще в начале семидесятых годов из России, Пол знал с наилучшей стороны, имея в виду профессиональные качества данного индивидуума. В отличие от многих своих соотечественников, трудно и кропотливо начавших добывать свой американский хлеб на черной работе, Борис, битый уголовник, сразу же занялся изготовлением фальшивых долларов, контрабандой бриллиантов из Южной Африки и различного рода мошенничествами, быстро найдя подступы к итальянской мафии и впоследствии успешно с ней сотрудничая.
Борис стремительно эволюционировал в незнакомой ему криминальной среде, переходя от примитивной уголовщины к хитросплетениям крупных экономических махинаций, и именно с Полом они обстряпали большую бензиновую аферу, чья суть сводилась к закупке и продаже горючего без уплаты налогов через цепочки подставных компаний. После отмывали деньги через рестораны и казино в Атлантик-Сити, вывозили в Германию редкоземельные металлы военными самолетами еще стоявшей там русской армии…
Ныне Борис, открыв совместно с компаньонами, своими бывшими дружками из уже развалившегося СССР, филиал крупного русского банка в Нью-Йорке, пребывал в статусе весьма состоятельного, респектабельного американца и в сомнительных мероприятиях не участвовал, твердо обосновавшись в крупном легальном бизнесе.
За ужином в японском ресторанчике в Манхэттене, поддевая мельхиоровой вилочкой рулончик сырого мяса тунца, туго обернутый нежной пленочкой рыбьей кожицы и увенчанный горкой зернистой черной икры, Пол, искоса посматривая на Бориса, неторопливо пригублявшего пиво с опрокинутой в высокий бокал мензуркой с горячим саке, говорил:
– Собственно, вопрос стоит об элементарной услуге с твоей стороны… Дело в том, что недавно на Гавайях побывал один русский… Так, простой парень, какой-то инженер… Оказал услугу в Москве одному старичку, попавшему в неловкое положение, тот его пригласил, оплатив билет…
– Инженер? – с иронией переспросил Борис.
– Ну да… По моим сведениям, – поправился Пол осторожно. – И дело в том, что увез этот парень кое-какие сувениры, которые я хотел бы возвратить обратно…
– Он что-то украл?
– Ну, типа того… Вообще-то он безобидный Малый… кажется. – Пол замолчал, выжидая паузу.
– Ну, я понял, – сказал Борис. – Что за сувениры?
– Да не забивай себе голову, – поморщился Пол. – Я пошлю своего человека в Россию, и он решит проблему. А может, кстати, съезжу туда и сам, тем более никогда не был на твоей загадочной родине… Мне просто потребуются профессиональные помощники и база, вот и все.
– А как же дела?
– Мне нужен телефон и факс, вот и все дела, – ответил Астатти. – И абсолютно плевать, в какой точке земного шара я нахожусь.
– А чего же тогда ты прилетел в Нью-Йорк? Для подобного разговора тебе бы хватило именно что телефонного звонка…
– Ну, а пожать твою честную, твердую руку? – широко улыбнулся Астатти. – Выпить с тобой японского пивка?
– Хм, – ощерил в перекошенной улыбке свои благоприобретенные фарфоровые зубы Борис, напомнив Полу того, прежнего уголовника с гнилыми редкими корешками, некогда выступавшими из бледных, разъеденных пародонтозом десен. – Ты не меняешься, Паша. Все такой же… Хитренький, вкрадчивый…
– А ты – меняешься, – заметил Пол. – И еще как! Я помню то время, когда ты объяснялся со мной десятком слов и системой дикарских жестов. А сегодня… у тебя просто классический бруклинский акцент. А уж внешность, манеры… Просто букет метаморфоз!
– Спасибо. – Борис наклонил голову, обильно тронутую тусклой, будто в перхоти, сединой. – Что сказать тебе, Паша? Твой парень может вылетать в Москву уже сейчас. Дам ему в распоряжение бригаду экстра-класса. И дело сделает, и поживет, как король.
– Ну, а в Нью-Йорк я приехал вот почему, – начал Пол, размазывая по губам теплое, приторное саке. – У моих партнеров избыток наличных долларов. А ваши русские банки, насколько я в курсе, закупают их тоннами…
– И до тебя только что дошло, как тут нагреться? – покровительственно хохотнул Борис.
– Ну, ведь друзья-то не подскажут, – разочарованно вздохнул Астатти. – Имеют карманные банки, а вот чтобы предложить старым товарищам заработать денег…
– Не прибедняйся. Греешься там на своих Гавайях… Хотя бы пригласил в гости, обсудили бы, лежи на пляже, горячие темы…
– Хорошо, завтра летим.
– Да куда там завтра… – обреченно махнул рукой Борис. – Дел – не продохнуть!
Астатти одним коротким глотком осушил наперсток с рисовой водкой. Кажется, ему удалось выдать второстепенную тему разговора о наличных деньгах за основную.
По крайней мере, в это ему очень хотелось поверить.

РАКИТИН

Истекал последний час дня воскресенья – час несуразный и тягостный в празднестве, омраченном предчувствием будней, повинностями их и заботами.
Ракитин, приглашенный на ужин к коллеге Семушкину, томился от дремы и усталой сытости, но, не желая обидеть хозяина, терпеливо выслушивал его – продолжавшего бесконечное повествование о приобретении нового гарнитура из семнадцати предметов, причем каждому из предметов давалась подробная положительная характеристика.
– Стенка, Саня, атас!.. – повторялся Семушкин, долго затягиваясь сигаретой. – Бар с музыкой, открываешь… тирлим-бом-бом. Но только звон этот малиновый – сто лишних баксов наценки… За что, спрашивается? За звуки… сладостных рапсодий?
– Мода, – невпопад поддакивал Ракитин, глядя в цветное оконце телевизора, втиснутого в одну из ниш стенки, где диктор с лицом манекена докладывал замороженным голосом прогноз погоды.
Погоду диктор прочил препакостную, пусть и закономерную для середины февраля: дождь со снегом, северный ветер, чем Ракитина не радовал, но особенно и не удручал, потому как у подъезда ожидала его новая удобная машина, и думал Ракитин, что наконец-то машина куплена, лето не за горами и, когда солнышко высушит асфальт, можно махнуть на юг, забыв об этом промозглом колобродье зимы.
– В общем, обставился я! – заключил Семушкин и, выдернув из стаканчика салфетку, промокнул ею пот со лба. – В кухне только плинтусы не очень… На следующей неделе займусь. Обещали достать. Пластик под дуб. Вечная штука. Штамповка, конечно. Но метр – пять долларей. А куда деваться? Точно?
– Некуда, – подтверждал Ракитин уныло.
– Вот и я о том же! – горевал Семушкин. – Да, представляешь, а зеркало-то в баре того… Кривое, брачок-с! Я на себя глянул – мозги от страха окаменели: рожа такая, будто по ней трактор проехал… А уж бутылки какие формы принимают, вообще… Хотя, с другой стороны, оно и оригинально… Может, напрасно переживаю, а, Сань?
И, резко поднявшись с кресла, Семушкин направился к бару, дабы продемонстрировать гостю удивительные свойства зеркала «с брачком-с».
Ракитин, в свою очередь, выказал хозяину средствами мимики и глубокомысленными междометиями должную заинтересованность к предложенной для обсуждения проблеме. Далека была эта проблема от интересов Ракитина, но как не подыграть лучшим чувствам приятеля, всецело захваченного хлопотами по домоустройству?.. Хлопотами обывательскими, суетными, но да ведь утешалась ими душа Григория, а значит, рассуждал Ракитин, и ладно, главное – счастлив человек…
И в самом деле Семушкин испытывал подлинное удовлетворение от жизни. Причиной тому была новая, трудно выстраданная квартира, представлявшая собой блестящий итог умелых переговоров с руководством мэрии, где работала жена Семушкина, благодаря чему супруги въехали в ультрасовременный дом, ощутив все прелести экспериментальной архитектуры: две лоджии, холл, лестница, ведущая в спальню, – квартира была двухэтажной; высокие потолки и высокие окна с подоконниками, превращенными как бы в клумбы, где цвели белыми, сиреневыми и коралловыми цветами кактусы – различные по форме и степени колючести.
– Я тебя, Саш, не пойму… – Семушкин выключил телевизор, не дав дальнейшего слова ведущему, собравшемуся зачитать программу на завтра. – Зачем нужен какой-то тарантас, если еще с жильем не разобрался? Ютишься в конуре…
– Ничего, терпимо, – ответил Ракитин, представляя себе галечный пляж, море, млеющее в штиле, свой дом на колесах у синей воды. – А машина – великое, знаешь ли, дело. Воплощение свободы: крылья! Ну, а с жилплощадью со временем решится… Шеф обещал: в течение года – точно!
В отличие от Семушкина, Ракитин жил в типовой трехкомнатной квартире, одну из комнат которой занимал сосед, что приносило естественные неудобства обеим сторонам по коммунальному быту, однако в скором времени предстояло уезжать в Испанию, а вот уже по возвращении оттуда, коли посулы начальства окажутся пустыми, и задуматься над проблемой жилья основательно.
– Ну, тебе, орел, с высоты виднее… – Семушкин, высокий, грузный, с легкой сединой во вьющихся темных волосах, оттянул книзу узелталстука, расстегнул пуговицу, оборвавшуюся с ослабевшей нитки, чертыхнулся и, бросив пуговицу в вазочку, щурясь, нараспев позвал:
– Та-ася! – И тут же, неся поднос с чашками, явилась на зов жена его Тася – нарядная, уставшая от гостей, стряпни, уборки, но – приветливо-предупредительная.
Вслед за ней вошла жена Ракитина Людмила с тяжелым пузатым кофейником – реликвией и гордостью семьи Семушкиных, поскольку кофейник был, во-первых, старинным, а во-вторых, серебряным.
– Восемнадцатый век, – традиционно доложил Семушкин присутствующим и ткнул пальцем в украшенный подзатертой вязью бок кофейника, моментально палец отдернув. – Горячий, сво… лочь. Э-э… за вас! Чтобы все шло по плану! – предложил он, чокаясь. – На службе, Саня, ты растешь, машину купил, так что – за дальнейшее процветание. Кстати, в пятницу, будучи у начальства, слышал я разговорчик… – Тут Семушкин хитро прищурился и замурлыкал котом: – Р-разговор-чик… Об одном молодом и талантливом, которого надо отправить в Испанию как можно быстрее…
– Ты всерьез? – встрепенулся Ракитин.
– И еще как всерьез, – произнес Семушкин уже безо всякого энтузиазма. – Так что еще неизвестно, пригодится ли тебе твоя «девятка». Но в любом случае испанское побережье ни с каким Крымом не сравнится, так что ты ничего не теряешь.
В голосе Григория прозвучала нотка откровенной досады, и Ракитин понимал природу ее: кандидатур на место под испанским солнцем рассматривалось две – его и Семушкина, но выбор начальства остановился на Ракитине потому, что и как специалист, и как знаток испанского и английского языков он был на порядок сильнее своего приятеля.
– Пора нам, – подвела итог разговору на эту скользкую тему Людмила. – Спасибо, хозяева.
Когда женщины вышли в прихожую, Семушкин прошептал Ракитину на ухо:
– У тебя там роман с Риткой Лесиной… Учти: контора начинает гудеть слухами. Осторожнее. Говорю как друг. Тем более шеф к ней питает неразделенные симпатии…
Ракитин, сумрачно кивнув, направился к выходу. Подал Людмиле шубу. Щелкнули часы на электрокамине, выбросив на черное свое табло четыре зелено горящих квадратных нуля.
Наступал день понедельник.
Ту, иную жизнь, вероятно, можно было определить как прожитое и прошлое, что кончилось внезапно и счастливо и куда он, Ракитин, возвращаться не желал даже мысленно, хотя знал – с прошлым не порвешь: не невидимая его паутина цепка и нити прочны и длинны безмерно. И он помнил ту, иную свою жизнь, такую же мутную и тоскливую, как сумеречный, неровный свет в вихлявшемся на поворотах пустом вагоне, устало и зло спешащем сквозь ночь.
Тогда он успел на эту электричку, впрыгнул в сужающийся пролет дверных створок, поскользнулся и буквально влетел в тамбур, оставив на перроне соскочивший башмак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45