В нерешительности остановились.
– Эй, – сказал один из силуэтов недружелюбно, с подозрением всматриваясь в темноту.
Ракитин молчал, глядя на Градова.
– Кто такие? – спросил второй грубый голос. – Ну, молчать будем или грузилом огреть, чтоб заголосили?
– Свои… российские граждане, – представился Ракитин, подходя к лодке. – До поселка подкинете?
Двое в телогрейках и в ушанках привстали, оказавшись к тому же одетыми в болотные сапоги. Вопросительно и хмуро уставились на него.
Александр приметил сеть, торчавшую из брезентового мешка, рыбу… Понял: браконьеры.
– К какому такому поселку? – сглотнув, полюбопытствовала первая фигура.
– Да к ближайшему, – беспечно ответил Ракитин.
– Да ты откуда-то свалился, братец? С неба? – Второй браконьер, впрочем, равно как и первый, оторопело изучал собеседника, его перемазанные глиной ботинки и брюки.
– Машина у нас сломалась, – объяснил Ракитин, приглашая к лодке Градова. – Аккумулятор умер. Вот идем и идем, идем и идем…
– Дорога тут… километров сорок отседа-то, – с сомнением сказала первая фигура.
– Вот и идем, – подтвердил Ракитин. – С братом.
– Так ведь… по дороге-то почему… не это… Чего ж степью-то?
– А выпили с горести, – поделился Александр виновато. – И забрели…
Такой аргумент, видимо, показался правдоподобным.
– Да куда ж… лодка-то на двоих… – сказала одна из фигур с растерянностью.
– Братцы! – взмолился Ракитин. – Не околевать же теперь, а?
Фигуры переглянулись. Мрачно кивнули.
Движок, исторгнув облачко бензиновой гари, чихнул пару раз, затем застрекотал, и моторка резво полетела по реке. Браконьеры чутко вглядывались в едва заметные очертания берега, ругая в продолжение своего разговора некоего инспектора Степана, а также рыбозавод, тоннами сдававший рыбу на муку.
– Нам, значит, килограмм на семью – это нельзя, – саркастически говорил один.
– А те, с завода, всю осетрину налево спускают! – возмущался другой, обращаясь почему-то к Ракитину. – У каждого – машина!
Ракитин не отзывался. Социально-экологическая тематика ныне не то чтобы не занимала его, но воспринималась довольно-таки отстраненно. Возможно, потому, что в каком-то смысле он стал странником, а значит, не только созерцающим суету, но и мимо нее бредущим…
Осознание того, что они спасены, что лодка плывет в поселок, начало уступать место опасениям: вдруг ненароком объявится сейчас на пути этот самый инспектор Степан и начнется какая-нибудь ерунда: стычка, выяснение, кто такие, откуда…
Перевел взгляд на корму: там сидел отрешенный от всего Градов, словно не испытывающий ни холода, ни голода, устремленный всем своим существом к снегам и камню горной страны, где был его смысл, исход и итог, за тысячи километров – тех, что им надо было преодолеть.
Надо!
Ракитин не знал, откуда взялось это «надо» и почему нет ничего, никаких компромиссных уверток и никаких против такого слепого убеждения аргументов; просто «надо» безраздельно вошло в сознание и подчинило себе все. Тоже, видимо, потому, что так было надо…
– Ша! – сказал один из браконьеров и заглушил движок. – Эй, подай весла, слышь, в куртке… Надо же в такую холодрыгу так вырядиться! Ну, охламоны!
– Тихо ты, – урезонил его второй. – Сказали ж: перепили ребята… Греби знай… Бона – развеялось, луна вышла, как бы не засекли.
Ракитин с тоской вспомнил об оставленной в самолете теплой одежде, опуская пальцы в тугую, бегущую за бортом воду и глядя на звезды, стекающие с весел, рыбешку, живым серебром светившую в спутанной мокрой сетенке, желтые прорехи окон в черных избах близкого хутора.
Луну заволокла туча, выделяющаяся в темноте неба своими осеребренными краями, берег вновь стал неразличим, и лишь шелест песка под днищем лодки выдал желанное мелководье.
– Ну, мужики, вылазьте, – сообщили браконьеры, просовывая цепь, тянувшуюся с носа лодки, в прорезь забитого в берег ржавого рельса и запирая замок. – Прибыли.
Далее Ракитина и Градова провели огородами к избе, где они купили творог, хлеб, ломоть сала и несколько вяленых рыбин.
Один из рыбачков, основной профессией которого являлось вождение трактора, сжалившись над чудаковатыми незнакомцами, доставил их к последней электричке, убывающей в близлежащий город Уральск, на могучем «Кировце», страшно прыгавшем по вековым ухабам петлявшего степью проселка.
На пути до Уральска Ракитин решил поспать. Плотно запахнулся в куртку и погрузился в тяжелый, тряский сон. Последней мыслью вспыхнуло: «Где ночевать? На вокзале?»
Затем вспомнилось лицо Люды – таким, каким увидел его впервые… Нуда, тоже ведь… электричка, ночь…
Путано оформилась надежда некоего обретения – то ли счастья, то ли просто иной, более благополучной реальности или же просто реальности, просто, просто…

– Саша!
Он испуганно открыл глаза, увидев в размытом от притушенных ламп полумраке усталое лицо своего спутника. Сквозь сонливую слабость и дурман нашел тоненькую нить яви и, перебирая ее, понял наконец, что электричка стоит, в окне – асфальтовая пустошь ночного перрона – как же похожи друг на друга все перроны! – и что обязательно надо вставать…
На перроне столкнулись с патрульными милиционерами, уставившимися на них – с ног до головы вымазанных в грязи, с помятыми спросонья лицами…
С независимым видом они прошли мимо, в зал ожидания, ощущая на себе долгие, оценивающие взоры блюстителей порядка. Однако никто их не остановил.
– Ищем теперь гостиницу, – сказал Ракитин, шагая мимо скамей со спящей на узлах и чемоданах публикой. – Не знаю, как тебе, но мне остро хочется принять горизонтальное положение.
– У меня аналогичная физиологическая потребность, – ответил Градов. – Но где здесь местный гранд-отель и пустят ли нас туда в таком вот виде?
Он рассуждал верно: две гостиницы по случаю позднего времени оказались запертыми на все замки, а в третью, после критического внешнего осмотра, их попросту не допустили на порог, сославшись на отсутствие мест.
Начались блуждания по ночным улицам.
На цыпочках, чувствуя себя подобно преступникам, они взбирались на чердачные пролеты, но заветные дверцы, ведущие под кровли, были снабжены прочными замками, и снова приходилось вышагивать в дебрях незнакомого города, наудачу забредая в очередные подъезды, покуда не повезло: наткнулись на дом, предназначенный к слому.
Вошли в затхлое его разорение. В одной из комнат обнаружился проваленный пыльный диван с разбитым зеркальным верхом в окантовке спинки, драное пальто, брошенное в угол, и табурет.
– Как мало надо человеку! – с искренней убежденностью прошептал Ракитин, сметая полой пальто зеркальные осколки с дивана и без промедления укладываясь на обретенное наконец-таки ложе. – Пристраивайся, – предложил товарищу.
– Чуть позже. – Тот отвернулся, глядя на перекрестье досок, забивших окно, на тень их, длинно и косо перечеркнувшую стену с блеклыми оборванными обоями, неясно высвеченными луной.
В темноте пискнула крыса, прошуршала в гнилой щели…
Ночь. Сколько он провел их – одиноких, тягостных, бессонных… Но, может быть, самая невыносимая – эта. Пустая и обреченная, как и он сам и как дряхлый, брошенный дом, тоже доживающий свои последние мертвые ночи.

Утром Ракитин встал, покачиваясь от слабости, умылся над коричневой разбитой раковиной, позавтракал хлебом с творогом и, приведя в относительный порядок одежду, уселся на диван, обдумывая план дальнейших действий. План, собственно, был прост: идти за билетами к железнодорожной кассе. Его настораживало самочувствие Градова: ночью у того разыгрался сильнейший приступ рвоты с кровью, и теперь он с бледным до голубизны лицом недвижимо лежал на диване, тяжело и хрипло дыша.
– Надо что-нибудь купить в дорогу, – сказал Ракитин. – Я скоро вернусь.
– Возле вокзала – скверик… – отозвался Градов. – Там и встретимся. Сегодня солнышко, посижу на лавочке, почитаю газетку… А ты в аптеку зайди. Купи альмагель и церукал. Хорошо, пока мне еще не нужны наркотики…
– Церукал? – уточнил Ракитин.
– Да. Или реглан. Запомнишь?
– Будет сделано.
В коммерческой палатке Ракитин купил банку растворимого кофе, сок и сигареты; после, осознав, что отныне и навек майор Поливанов – персонаж недосягаемый и абстрактный, а также, с другой стороны, движимый туманными представлениями о горах и альпинизме, зашел в магазин «Спорттовары», где приобрел рюкзак, две пары туристических башмаков с толстой рифленой подошвой, бухту капронового каната и запылившиеся от долгого невостребованного хранения на складе крючья и ледоруб.
В провинциальной аптеке выдача лекарств производилась согласно жестким правилам наличия рецептов, и необходимые медикаменты удалось заполучить благодаря лишь отчаянным мольбам и лукавейшему вранью. Отсутствие рецептов Ракитин оправдывал срочной надобностью пополнения аптечки альпиниста.
Из аптеки, с рюкзаком через плечо, Ракитин побрел к вокзалу. Прохожие с уважительным интересом оглядывались на ледоруб. Милиция – с недоумением.
«Ну, Саня, – подумал он, видя лавочку в сквере, а на ней – профессора, сосредоточенно читавшего огрызок какой-то газеты, – кажется, сегодня – наш день! Тьфу, тьфу, тьфу…»
– Что это за причиндалы? – с неприязнью спросил Градов, взирая на ледоруб. – Зачем?
– Кто знает – а вдруг сгодятся? – смущенно ответил Ракитин. – Держи таблетки. Как чувствуешь-то себя?
– Приемлемо. А ты?
– Устал, – честно признался Александр. – Пойду посплю. В зале ожидания. А ты давай за билетами.
Он выпил в привокзальном буфете бледно-желтенький чаек со сдобной булочкой и прикорнул в углу скамьи, подогнув ноги под рюкзак.
Напряжение прошедших дней пробирало его нервной дрожью, и снился один и тот же странный монотонный сон: будто идет он в сыром тумане по бесконечному полю, геометрически заставленному пустыми железными урнами для мусора с эмалированным верхом и статуями античных богинь с отбитыми руками.
И нет конца полю, и не трава на нем, а вспученный панцирь заброшенного асфальта, и у богинь – сифилитические отколотые носы, и скучно им среди урн, и урнам они тоже мешают, но никуда, никуда не деться им друг от друга, а он, скиталец, верит лишь в туман, за которым его ждет что-то, какое-то будущее – за этим настоящим и прошлым вперемешку.
Такой сон вернее бы подходил Градову, воочию, вероятно, зревшему когда-то в. мастерских античных скульптуров множество свежеизваянных Афродит, Гер, Пандор, Гипносов и прочих персонажей надчеловеческого пласта бытия – в вариантах как греческих, так и римских.
Ныне же профессор сидел на лавке захолустного вокзальчика, глядя на липко сиявшую масляной краской урну в углу зала, из которой поднимался слабый дымок – следствие непотушенного окурка.

ВЛАСОВ

Вздрючив, как полагается, проштрафившегося лейтенанта Мартынова и закончив гневный монолог словами о необходимости искупления подчиненным вины, Власов, в ожидании новостей от коллег из Уральска, получил кратковременную передышку. Общение же с коллегами, ныне принадлежащими к ведомству госбезопасности независимого Казахстана, несло в себе известные сложности: какие-либо распоряжения приказного порядка из Москвы теперь исключались, и речь шла не более чем об оказании услуги русской – то бишь иностранной спецслужбе, естественно, не желающей раскрывать свои карты казахским контрразведчикам, что теми великолепно сознавалось.
Возможная инициатива в поверхностной разработке Ракитина со стороны казахов тоже была вероятна, и нейтральную позицию местных чертей могли обеспечить исключительно личные связи с их руководством генерала Шурыгина, нажавшего уже на все необходимые кнопки. Однако случись что – отвечать за любые недоразумения предстояло, конечно же, Власову, не сумевшему наладить взаимодействие, правдиво залегендировать разработку, замкнуть на себе организационные функции…
В этом случае получение обещанной ему Шурыгиным полковничьей папахи отодвигалось на весьма неопределенный срок. Но, в общем-то, да и только. Никаких понижений по должности или же перевода на периферию подполковник не боялся, зная: если возникнет подобная ситуация, он бестрепетной рукой начертает рапорт об увольнении и смело расплюется с начальством.
Многие приятели Власова, отставники, успешно работавшие на интересы нынешних нуворишей, с распростертыми объятиями были готовы принять его в свою компанию, тем более два последних года Николай тесно сотрудничал с неформальными структурами коммерческих служб безопасности, оказывая им ценные услуги, а потому благодаря уже полученным гонорарам мог бы прожить остаток жизни, не завися от грошовой пенсии ветерана советско-российской контрразведки.
С другой же стороны, нынешнее свое положение Власов ценил: он находился в обойме глобально информированных людей, решал серьезные вопросы, был человеком общественно значимым; степень его личной безопасности в условиях мафиозного государства отличалась достаточной надежностью, а, кроме того, даже такие факторы, как служебные удостоверения ФСБ, МУРа, право ношения оружия и спецсредств, приподнимали его над схваткой, которую вели с повседневной, принадлежавшей разнообразным хищникам жизнью рядовые зачуханные граждане – серая, беспомощная масса.
Посему, хотя страховочные варианты гражданского бытия у Власова имелись, пренебрегать сегодняшним своим служебным положением он не хотел.
Не хотел оказаться безоружным перед уголовной мразью, не хотел потерять связи с заинтересованными в его статусе важными людьми, часть из которых считалась подчиненной ему агентурой; не хотел оправдываться перед гаишниками или же заискивать перед беспредельщиками-муниципалами, среди которых было немало не то что обычной сволочи, но и патологических садистов, пришедших в милицию за властью и безнаказанностью в издевательствах и насилии…
То есть Власов был готов к любой самой трудной работе, горячо заинтересованный в ее конкретном положительном результате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45