– М-да. – Николай рассматривал вытащенный из бумажника лист, сложенный вчетверо: на листе был изображен горный рельеф с подробным изображением вершин и перевалов. Фрагмент одной из вершин укрупненно дублировался в углу листа.
Он убрал бумажник в карман. Сказал:
– Вот и ладушки. Посмотрим, как они теперь без денег и бумажек выворачиваться начнут… – Взглянул на часы: до отхода поезда оставалось пятнадцать минут.
Умиротворенно вздохнул.
Обстоятельства складывались неплохо. Казахи подлянку не подложили, приняли, в общем-то, по-братски, не задавая никаких скользких вопросов; все птенчики находились под колпаком, а то, что он едет в разных купе с Ракитиным, даже и неплохо – есть возможность перевести дух…
Он уже приготовился достойно проститься с хозяевами и поднять последний тост за их гостеприимство, как вдруг в кабинет ввалилось чучело в мокрой шляпе и плаще до пят…
В чучеле узнался куратор Дипломата.
Лицо куратора белело нездоровой малокровной немощью, зубы скрипели, а глаза были как у снеговика: две неподвижные мертвые пуговицы.
– Коля… – просипел куратор. – Камень!
– Чего? – злобно прищурился Власов.
– Камень пошел… Не могу! Надо в больницу… Я как чувствовал, вчера еще ломота в паху началась – думал, пронесет…
– Твою мать! – сказал Власов с чувством. – Работнички! Думаешь, не отпустит? Может, выписаешь?
– Да там… гиря, по-моему! – Куратор скривился. – Выписаешь! Там… Ты даже не представляешь! Я па-ани-маю беременных женщин!
– Где твой гаденыш? – Власов понял, что толку от сутулого никакого и меньшее из зол – отделаться от него немедля – не дай бог, загнется еще по дороге…
– Дипломат? В зале…
– Сюда его!
Дима, скромный и безучастный, осторожно наклонил голову, приветствуя всю привокзальную правоохранительную элиту, собравшуюся в кабинете.
– Так, – сказал ему Власов, кивнув на хрюкающего в судорогах сутулого куратора, который, прижав руки к животу, маятником раскачивался на стуле. – Ваш… друг, как видите, заболел. Отныне поступаете в мое распоряжение.
– От перемены мест слагаемых… – отозвался Дипломат смиренно.
– Вот именно! – с суровым вызовом подтвердил Власов. – А потому – в купе! И без фокусов! По ходу поезда встретимся.
Из дрожащей руки куратора он принял Димины документы.
– Прощайте, товарищ офицер, – вдумчиво кивнул своему захворавшему руководителю Дима. – Видите… У вас, оказывается, тоже накладочка с пузырем. Но согласитесь: вы бы сейчас не глядя обменялись на мой дефект свободного и радостного мочеиспускания, нет?
– Уберите эту суку, – просипел сутулый.
– И дайте ему пару раз по ребрам, – попросил утомленно Власов милиционера.
– Момент! – ответили с готовностью, а вслед за тем донеслось жалкое:
– Я же пошутил… А-а-а!
Николай посмотрел на часы.
– Пора грузиться! – вывел резюме и, пихнув в плечо повизгивающего Дипломата, поплатившегося за неуместное остроумие, пошел в зал к ожидавшим его Мартынову и Астатти.

СОБЫТИЯ ПРИЯТНОГО В ЦЕЛОМ ВЕЧЕРА

Увидев перед собой Ракитина и Жанну, Рудольф Ахундович онемел, густо зарумянился и начал разводить короткими ручками, приглашая вошедших садиться. Он был одет в мохнатый свитер из черно-коричневого мохера и белую водолазку, видневшуюся в треугольном вырезе на груди, что придавало ему разительное сходство с упитанным гималайским медведем.
– Рудольф Ахундович, – представил его Ракитин Жанне. – Большой начальник на большом производстве, движитель в процессе созидания материальных благ. Будьте знакомы.
Рудольф Ахундович, вконец деморализованный комплиментами, покраснел уже до сиреневого оттенка и, отодвигая пухлым пальцем душный ворот водолазки, просипел:
– Пожалста! Кушат будим!
– С удово… – начал Александр, но тут лицо его внезапно приняло страдальчески-удивленное выражение, глаза закатились, он резко отвернулся и чихнул так, что едва устоял на ногах.
– Лечит тебя прям сичас буду, – высказался на это Рудольф Ахундович, вываливавший тем временем из сумки на столик продукты: свертки с жареными цыплятами, балыком, ветчиной и лавашем.
– Показательный гастроном, – прокомментировал с верхней полки Иван Иванович ехидно, но и почтительно.
– Мы на Восток любим кушат и кушат умеем, – заявил Рудольф Ахундович сопя. – Приедем – никого никуда не отпускаю, ко мне в дом, плов готовить буду, сам буду. Никто между вас вкуснее мой плов не ел, клянусь хлебом! Поедим, потом на машина – пожалста – всех куда надо отвезем. Так у нас.
– Плов – хорошо, – ответил Ракитин задумчиво. – И машина хорошо. Плохо, что туда, куда нам надо, на ней не доехать. Пешком нам придется. С рюкзачком. Романтика преодоления – такие, кажется, термины.
– Зачэм пышком, романтика? – распаковывая свертки, возразил Рудольф Ахундович. – Выртолет будим заказать! – произнес убежденно. – Ты хороший человек, я просить буду. У меня началнык в авиации есть, всегда помощь делает. Масло я ему давай, горючий давай, ему выртолет жалеть смешно просто!
Ракитин быстро переглянулся с Градовым.
– Значит, социалистическая система еще у вас себя не изжила? – подал голос Иван Иванович.
– Хороший была система! – согласился Рудольф Ахундович, нарезая колбасу. – Ты слезай тож кушат! Ничего не ешь, газеты читаешь только. От газет сыт не станешь! Язва будит! Газеты на сытый желудок хорошо! – На Жанну он упорно старался не смотреть.
Приступили к трапезе.
Градов есть отказался; сослался на гастрит, диету и, извинившись, вышел в коридор.
– Ну, – Ракитин взял инициативу, – за дам!
Жанна потупилась, вертя рюмку в длинных пальцах с перламутровыми ноготками. Рудольф Ахундович влюбленно смотрел на огненную ее шевелюру в кудряшках химической завивки.
– Разве так говорят? – укорил он Ракитина. – Разве тост можно так говорить? Аи, не умеешь, хоть умный, прости, пожалста.
И начался тост – цветистый, длинный, с прологом, лирическими отступлениями, вставными новеллами, метафорами и аллегориями, где сравнивалась Жанна с розой и ланью, и приписывались ей черты выдающиеся, и звучали прилагательные степени исключительно превосходной, и рюмки то поднимались вожделенно, то опускались с затаенным разочарованием, и глотал Ракитин, цепенея скулами, голодную слюну, пыхтя терпеливо, но вот закончился тост, и Жанна, изрядно порозовевшая от пышной лести, пискнула смущенное «спасибо» и выпила, тут же закашлявшись.
Иван Иванович кратко прибавил:
– С товарищем согласен. – И, пригубив рюмку, отставил ее в сторону.
Далее превознесен был скалолаз Ракитин – отважный и мужественный; говорилось об огромном счастье знакомства с ним, и изнемогал уже в смущении Александр, после переключились на Ивана Ивановича, в ком Рудольф Ахундович также обнаружил недюжинные способности и достоинства; затем в ход пошли традиционные темы дружбы, здоровья, и на середине второй бутылки был объявлен антракт.
– Выступлений надо? Концерт? – допытывался Рудольф Ахундович у Жанны. – Какой проблемы?! На комбинат поедешь! В поселок тож! Начальнык клуб друг! Он мне спасиб говорить будит! Целовать будит! Богом клянусь! У нас такой гастроль, не забудешь! Никакой Душанбе не захочешь после наш гастроль, мамой клянусь!
Жанна отнекивалась, но он упорно клялся мамой, хлебом, высшими силами мироздания и возражений не принимал.
– В дом у меня жит будишь! – талдычил упрямо. – Я один, ни жены, ни детей. К друг пойду, живи сколько надо. Обед приду готовить, завтрак, ужин, все! Вопрос? Никаких нет! Не уважать – скажи!
– Уважаю, – лепетала Жанна под его страстным напором, – но, понимаете…
– Э, какой «но»! Пойдем, я тебе три слова хочу говорить глаз в глаз…
Ракитин улыбался, слушая их. Категоричность Рудольфа Ахундовича ему определенно нравилась. Когда парочка вышла посекретничать и он остался с Иваном Ивановичем наедине, то поделился невольно:
– Никогда не верил в случайные встречи и рожденные в них обещания. А сейчас, представьте, готов поверить. Во все. От плова до вертолета. Клянусь мамой Рудольфа Ахундовича, – добавил со смешком.
– Ну не знаю, – отвечал Иван Иванович уныло. – Душа зачастую как гармонь – сначала вширь, потом обратно. Так вы, значит, альпинист… – не то спросил он, не то констатировал, однако же, несомненно, с иронией. – И сколько на вашей совести восхождений? К хребтам и пикам?
– Я начинающий, – ответил Александр кротко. – Говорил же.
– А если честно? Куда едете? – Иван Иванович деланно зевнул. – Вернее, зачем?
– То есть? – насупился Ракитин. – Что за… допрос?
– Никак нет, – спешно вынес протест Иван Иванович. – Не допрос, а доверительная беседа. Просто… я человек наблюдательный и привык оперировать фактами. Так вот. Относительно альпинизма. Я в горы ходил, регион Памира знаю; знаю, как там, кто, что и… вести разговор в этом плане можно только потехи ради. Раз! – Он устремил на Александра насмешливый взгляд. – Теперь два: странная вы, доложу, парочка…
– Почему же? – осведомился Ракитин, дрогнув голосом.
– Какие-то… не от мира сего. Но не благодать диетическая от вас исходит, а, наоборот, – напряженность неблагополучная.
– Знаете, кто мы? – перебил Ракитин, тревожно оглянувшись. Выдержал паузу. – Бежавшие из тюрьмы особо опасные преступники! – объявил трагическим шепотом и рассмеялся старательно.
– Хорошо смеется тот, кому в самом деле смешно, – произнес Иван Иванович рассудительно. – В этой связи любопытно: смешно-ли вам?
– Послушайте, – сказал Ракитин серьезно. – Кое в чем вы правы, хотя сами не знаете, в чем именно. Что касается альпинизма – это да, легенда. Мы просто попали в сложное положение: оказались без документов и без денег… Однако никаких грехов перед законом за нами нет. Так что уймите свою подозрительность: ни вам, ни кому-либо другому дурного от нас ждать нечего. А посвящать вас в подробности…
– Не надо, – кивнул Иван Иванович. – Ладно. На том и договорились. Последний вопрос: а чем вы так постоянно и всерьез угнетены?
– Чувствуется?
– Еще как.
– Насчет меня – все просто, – вздохнул Александр. – Мелкий обыватель, обложенный и задавленный крупными, по его мнению, житейскими невзгодами. Временно без работы, жена погибла, неустроен и подобное. Вновь опускаю нюансы, но таким… примерно… образом.
– Да, вот еще! – вспомнил Иван Иванович. – Зеркало это дурацкое… Спроси, сколько стоит. Денег дам. Если щепетильный – запиши адрес, вышлешь должок. А то что ты как уборщица-общественница…
– Это… сам разберусь, – буркнул Ракитин.
– Тогда разберусь я! – Иван Иванович встал. – Сиди, понял? – цыкнул он, пресекая возражения. И направился к проводнице, столкнувшись в двери с Жанной, ведомой под локоток Рудольфом Ахундовичем.
Оба были молчаливы и страшно стеснялись друг друга, как школьники после первого поцелуя.
Ракитин, испытывающий некоторую удрученность после объяснения с дотошным соседом, не удержался, смотря на них, от нервной ухмылочки.
– Вы-выпьем, – усердно глядя мимо Ракитина, сказал Рудольф Ахундович и, торопливо наполнив рюмки, выпил, тостом свое действие не предваряя.
Жанна, тоже державшаяся весьма скованно, все же нашла силы, чтобы завязать принужденный разговор, посвященный, к досаде Ракитина, ему и ветерану альпинизма Михаилу Алексеевичу. Разговор состоял из каверзных вопросов об этом виде спорта как таковом, о дальнейших планах скалолазов и соответственно туманных ответов Александра, лихорадочно вспоминавшего телеинтервью с известными восходителями и общую информацию о технике вскарабкивания на возвышенности.
На середине его исповеди, посвященной специфике преодоления морен, перемежающихся ледниками, появился Иван Иванович и, моментально уяснив обстановочку, выручил, прервав выкручивающегося лектора лаконичным докладом:
– Проводница прощает все!
Затем же, упреждая развитие лепета о лавинах и камнепадах, перевел беседу в нейтральное русло, как-то: что представляют собой климат Средней Азии, ее фауна, флора, местные обычаи и пережитки.
В разгар обсуждения пережитков в купе наведался Градов.
– Поди сюда, – позвал он Ракитина и, оттеснив его к окну, свирепо зашептал:
– Что ты там начудил?
– Что?.. – растерялся Александр.
– Подходит сейчас ко мне какой-то тип и говорит: передай приятелю своему, что в Душанбе его ждет встреча с оркестром и с охраной благотворительного фонда. Стоит, пузо вывалил, весь из себя…
– Брюнетик, да? – уточнил Александр. – Вот мразь! А ты бы ему, используя обороты Юры Шмакина, – промеж бы рогов! В тамбуре. Куда бы вся его воинственность делась!
Градов сжал пальцами горло, перехваченное мукой стона.
– Ты, как магнит, напасти притягиваешь, – произнес жалобным тоном. – И вообще… что за тяга неуемная на рожон лезть! Скромно надо; тихо, во глубине покорных масс… Вот я. Сколько прожил, и почти без конфликтов. А ты? В эпоху бы феодализма тебя запихнуть – там бы сразу такого или на костер, или на дыбу. Вмиг бы оценили. Не по достоинству, так по существу.
– Окажись я там, – сказал Ракитин, – может, выбрал бы скандал и дыбу, нежели житие клопиное, потому как сдох бы я в той эпохе от скуки, ведая, что будет впоследствии.
– Это – да, – подтвердил Градов. – В незнании грядущего – надежда человеков и счастье их, точно. И мне, кстати, тоже… любопытно. Что будет.
– У тебя есть возможность… – начал Ракитин и осекся: в соседнем купе раздался звук глухого удара, как будто что-то тяжелое сверзлось с верхней полки на пол, затем после непродолжительной паузы донесся гневный бас Вероники Степановны, и в тот же момент при раскатах ее характерного голоса отворились двери многих купе и показались головы.
– Полюбуйтесь, граждане дорогие, прошу! – призывала Вероника Степановна публику, начавшую подавать признаки заинтересованности. – Вот она – живая контрабанда вооружения! Вот он – бандит!
– Умри, чучело! – донеслось в ответ сдавленное яростью шипение железнозубого.
– Милиция! – не унималась Вероника Степановна.
Ракитин и Градов, невольно вовлеченные в среду появившихся зевак, заглянули в купе, узрев следующее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45