Так не похожей на ту девушку, какой она когда-то была? И он видел ее такой, даже когда наклонился поцеловать?
Эмма почувствовала, как жажда творчества вспыхивает в ее жилах подобно плотскому желанию. Но это не та лихорадка, что охватила ее в Джемсон-Парке. Как нежно сегодня целовал ее Джулиан. Почему самое простое прикосновение его губ вызывает столь сильное ощущение во всем ее теле?
Эмма подошла к шкафу. Открыла дверцу. Рама с натянутым холстом тяжелая. Без посторонней помощи ее на мольберт не поставить. Эмма подтащила ее к стене. Глаза Джулиана совершенны, она очень хорошо передала его взгляд. Это ее первая работа после возвращения. Как ни удивительно, но и техника была уже на месте. Не нужно ни крови, ни клочьев мяса. Реальный Джулиан, казалось, смотрел на нее, и что-то дрогнуло у Эммы в груди.
«Ты не единственная, кто перенес это путешествие».
Фон был абсолютно пуст. Это неправильно. Эмма внезапно увидела, каким он должен быть. Вовсе не скучным и бесплодным.
Вернувшись к шкафу, она провела рукой по баночкам с уже смешанной краской. Нет, они совершенно не годились для ее нового замысла. Не нужно ничего темного. Она взяла олифу и травянисто-зеленую краску. Это будет весна в пустыне. Когда все оживает. Растения с глубокими корнями, уснувшие на зиму, снова пробьются через почву и наконец, поднимутся над землей. И Джулиан знал это. Возможно, он видел больше, чем она подозревала. И несмотря на это, не отвел взгляд.
Глава 19
На следующее утро Эмма направилась к дому родителей. Пьянящий воздух овевал лицо. Солнце ласково грело ее, пока она ждала, когда лакей Дельфины отопрет дверь. Было странно снова оказаться здесь. Мартины обожали провинцию, поэтому Эмма никогда подолгу не жила в Лондоне – всего лишь несколько зим в детстве и единственный светский сезон перед отъездом в Индию. Она не нашла никаких призраков в гостиных, не было и грустных воспоминаний, которые погасили бы сияющий солнечный свет, льющийся сквозь высокие окна выходящего на запад салона. И все же Эмма замерла у лестницы, захваченная воспоминаниями.
Как волновал ее шелест светлого платья дебютантки, когда она сбегала по этой самой лестнице! Эмма чувствовала себя красивой и полной надежд. Ее первый бал! Как благодарна была она родителям, которые вывезли ее в свет, хотя мужа ей выбрали еще в детстве. Родители ждали ее внизу. Как радостно было видеть их улыбки, подтверждающие то, что сказало ей зеркало: она действительно красива. «Ты будешь первой красавицей бала, Эммалайн!» Это мама, в ее глазах блестят слезы. «Ты окажешь мне честь, дочка?» Это папа подает ей руку. Какой взрослой она себя чувствовала, когда шла с ним под руку.
Взявшись за перила, Эмма поднялась наверх, в свою спальню. Дверь распахнулась слишком резко и, ударившись о стену, качнулась назад. Придержав дверь ладонью, Эмма почувствовала острую боль. Ну что ж, сама виновата.
Утром Джулиан прислал ей записку. И с нею очаровательную фигурку, вырезанную из песчаника, достаточно маленькую, чтобы спрятать в кулаке. Сначала Эмма решила, что это слон, но потом заметила человеческие ноги и руки, круглый живот. Записка гласила:
«Ты, возможно, помнишь замечание мистера Купера о слоне-боге на давнем приеме. Не думаю, что он объяснил тебе, как у Ганеши появилась голова слона. Этот юноша охранял свою матушку, купающуюся в пруду. Его отец, бог Шива, давно отсутствовавший и никогда не видевший сына, неожиданно возвратился и пожелал видеть жену. Ни Шива, ни Ганеша не узнали друг друга, и Ганеша, защищая мать, не дал Шиве пройти. В гневе Шива снес ему голову. Как ты понимаешь, мать Ганеши это не обрадовало. Тогда Шива воскресил сына, приставив ему новую голову, слоновью. Несмотря на необычный вид, Ганеша понравился себе даже больше, чем прежде.
Посылаю его, потому что он славится тем, что ускоряет устранение препятствий. Я этим утром встречаюсь с Соммердоном и надеюсь иметь удовольствие вскоре доставить тебе письма».
Сунув руку в карман, Эмма погладила фигурку. Всякий раз возвращение Джулиана было для нее шоком. Но он все-таки возвращался. Ее поведение, похоже, только развлекало его.
Эмма оглядела комнату. Вполне вероятно, что они устроятся здесь на полу. Нужно проветрить. И выбить ковры. Джулиан взял ее на полу в кабинете Колтхерста, и она даже не обратила внимание на то, какой там был ковер. Но здесь она заметит все. Больше она не упустит ни одной детали.
Что-то странное ощущала в себе Эмма – одновременно нервозность и ожидание. Она пересекла комнату. Один рывок – и полотно, закрывавшее зеркало, полетело на пол в облаке пыли. Эмма увидела свое отражение. Улыбка медленно изогнула ее губы. Джулиан не прав. Ей понравилось ее лицо. Она скажет ему об этом, когда увидит в следующий раз.
Шторы, годами преграждавшие дорогу свету, выцвели и из бронзовых превратились в уныло-желтые. Когда Эмма раздвинула их, движение на улице привлекло ее внимание. Уж кого она не ожидала увидеть, так это Маркуса Линяли, вышедшего из кареты.
Он поднял глаза. Она отступила, но слишком поздно. Он уже заметил ее и приветственно поднял руку. Нахмурившись, Эмма вышла в коридор. Внизу лакей открывал Маркусу дверь.
– В чем дело? – спросила Эмма, спускаясь по лестнице. – Что ты здесь делаешь? И как ты меня нашел?
– Мне нужно поговорить с тобой. – Он казался подавленным. Сиреневый жилет обтягивает намечавшийся живот, на носу красные прожилки, рука на перевязи. – У меня есть к тебе предложение. – Что-то в собственных словах, казалось, позабавило Маркуса, и он как-то странно усмехнулся. – С твоего позволения я хотел бы обсудить это.
– Ты можешь навестить меня у лорда Чада. Здесь я тебя не могу принять.
– Ах да. Я хорошо помню эту твою черту, Эммалайн. Ты вспоминаешь о приличиях только тогда, когда тебе это выгодно.
Эмма переглянулась с лакеем. Тот чуть поднял брови, предлагая свою поддержку.
– Уходи, или я велю выставить тебя, – сказала она.
– Даже если я пришел в память о некоем солдате из Курнаула?
В ушах у Эммы вдруг зашумело. Потом сквозь шум донесся голос лакея:
– Мисс? Мисс?! – Он шагнул вперед, чтобы подхватить ее, если понадобится.
– Нет, – выговорила Эмма онемевшими губами. – Все в полном порядке. Прошу вас следовать за мной, виконт.
Эта была самая длинная дорога в ее жизни. В Джемсон-Парке много мебели, а здесь нечему поглотить звук ее шагов и резкий стук сапог Маркуса по мрамору. Когда в яркое солнечное утро Маркус умчался из резиденции, Эмма думала, что он уходит из ее жизни навсегда. Как он мог узнать?
Воздух в салоне был затхлым. Эмма раздвигала шторы, стараясь выиграть время и собраться с мыслями, но когда повернулась, в голове ее отдавался только бешеный стук сердца и звучал панический протест.
Линдли прислонился к двери. Эмма втянула воздух.
– Хорошо, Маркус. Объяснись.
Он наклонил голову.
– Ты, должно быть, меня с кем-то путаешь, Эммалайн. Я никогда не слушался твоих приказов. – Он сделал паузу. – У тебя краска на рукаве.
– Я утром рисовала. Ты же знаешь, что я рисую. Что здесь странного?
Он покачал головой. Светлая прядь упала ему на глаза, и Маркус нетерпеливо отбросил ее назад. Эмма вдруг заметила, что он далеко не так спокоен, как ему хотелось бы казаться. Его взгляд блуждал по комнате, ни на чем не останавливаясь. Когда-то он заезжал сюда к ее родителям. Возможно, память о них призовет его к благопристойности.
Потом он повернулся к ней с отвратительной улыбкой:
– Твой скромный талант стал вульгарнее, чем я мог бы представить. Эти картины! Они чудовищны и годятся только для того, чтобы их сжечь, мисс Ащдаун!
Эмма чувствовала приближение развязки. И надеялась, что лицо не выдаст ее.
– И что же из этого, следует?
– Я тебе скажу. На всех своих картинах ты написала строки из военного донесения. Это донесение я отдал человеку, который был найден мертвым в моей палатке в Курнауле. Любопытно, что бумаг на его трупе не оказалось. Поэтому мне остается заключить, что их забрала ты и что ты убила этого человека.
Эмма смотрела мимо него. Листья дуба задевали оконное стекло. Какие они зеленые. Цвет глаз Джулиана, подумала она.
– Понятия не имею, о чем ты говоришь.
– Этот номер не пройдет. Видишь ли, я навел справки. Ты помнишь свой портрет? Тот, что твои родители послали моей матери? Один лейтенант тебя узнал и вспомнил, что видел тебя в лагере. Он говорит, ты искала мою палатку. Есть и другие очевидцы того, что ты входила в лагерь. И выходила от туда! Незадолго до того, как обнаружили тело моего адъютанта.
С каждым его словом ее мысли становились все яснее, а пульс – спокойнее.
– Он напал на меня. Я защищалась.
– В это трудно поверить. Ты знала, что я был там, но не пришла ко мне. Вместо того чтобы обратиться ко мне за помощью, ты предпочла бежать. Невиновная женщина так не поступит. Думаю, суд с этим согласится.
Почему тогда она была столь глупа и сбежала? Теперь все это казалось таким далеким.
– Я не знала, что делать, – сказала Эмма. Ее удивило, как равнодушно звучит ее голос. Она не могла найти в себе эмоций.
– Ладно, я пришёл с предложением. Я в финансовом затруднении. И все из-за конъюнктуры рынка искусства.
– Ты купил мои картины?
– Да, чтобы защитить тебя, – нетерпеливо сказал Маркус. – Если ты предпочитаешь болтаться на виселице, пожалуйста. Убийство солдата в военное время – серьезное преступление. Но если ты выбираешь жизнь, мне это на пользу. Я мог бы воспользоваться твоим состоянием. Ты же знаешь, что твои родители предназначали его мне.
Эмма взглянула на него:
– Ты не можешь предлагать…
– Мы поженимся. Я получу твои деньги. И никто никогда не узнает, что ты убила человека. Иначе петля. Выбор за тобой, Эммалайн.
– Ты с ума сошел. Ты не можешь доказать, что я убила его.
– Ты так думаешь? А как ты докажешь свою невиновность? Свидетелей, видевших тебя в Курнауле, достаточно. И я совершенно уверен, что многие, от Алвара до Калькутты, помнят тебя под именем Энн Мэри. Я сказал тебе, что наводил справки. Клуб «Ост-Индия» – кладезь информации. Ты себе представить не можешь, сколько людей узнали тебя на портрете.
Эмма опустила взгляд на свои руки. Ее пальцы сплелись, костяшки их побелели.
– Если не думаешь о себе, так подумай о своих родственниках, Эммалайн. Карьера лорда Чада после твоей казни явно не пойдет в гору. Жизнь твоей кузины будет загублена. Твои владения конфискуют. Последствия будут ужасны.
Тишина. Долгая. Жуткая. Часы, сообразила Эмма, часы стоят. Она никогда не задумывалась, как много значит их тиканье.
– Нет. – Она не могла повернуть назад. Теперь нет. – Я этого не сделаю.
Линдли двинулся к ней, пыльный ковер заглушал его шаги.
– Возможно, тебя убедит другое. Надписи на твоих картинах изобличают не только тебя. Там есть доказательство сговора Оберна с мятежниками.
Эмма рассмеялась. Это слишком абсурдно.
– Ты мне не веришь? Значит, он не рассказывал тебе о своем кузене? Мальчишка был одним из главарей восстания в Дели. Мой адъютант записывал, когда Оберн посещал дома парня, давал ему деньги, рекомендации. Ты процитировала и это.
– Нет. Он лишь пытался помочь своей…
– Меня не интересует, что он пытался сделать. Выглядит все скверно. Я не хотел предавать это огласке ради семьи. Ведь если Оберна обвинят в измене, это наложит пятно на несколько поколений нашей родни. Но я готов на такую жертву.
Маркус подал ей руку. Левую. Правую сломал Джулиан. Так говорили. Жаль, что не шею. Сжав пальцы Эммы, Линдли заставил ее подняться.
– Идем, – сказал он. – Тебе нужны более убедительные доказательства? Я покажу тебе, как ты навлекла беду на свою голову.
* * *
Сэр Истлейк, президент Королевской академии, курирующей искусство, худой и нервный, ежеминутно поглаживал венчик седеющих волос. Похоже, присутствие второго гостя его нервировало, он не отрывал глаз от Локвуда, лишь изредка бросая косые взгляды на Джулиана.
Когда Истлейка отвлек сотрудник, Локвуд наклонился к Джулиану:
– Ты что, и здесь ищешь бесценный глобус?
Да, Джулиан вполне мог бы сейчас что-нибудь сломать. Утро он провел в спортивном клубе, фехтуя с Соммердоном, умышленно проиграв шестидесятилетнему человеку, страдающему подагрой. И все напрасно: когда наконец они заговорили о живописи, Соммердон признался в своем невежестве. Он слышал о мисс Ашдаун, но не занимается поддержкой начинающих художников. Если критики благоприятно отзовутся о ее выставке в Академии, тогда он посмотрит ее работы.
Позже в клубе «Парк» Джулиан нашел Колтхерста, погруженного в игру. Тот поклялся, что человек Соммердона купил у него картину за внушительную сумму. Наличными.
Стало ясно, что картины мисс Ашдаун скуплены кем-то через подставных лиц.
– Это обычное дело, – сказал Локвуд. – Но то, что заплачено за них наличными, настораживает. Надо навести справки.
Локвуд задействовал и другие свои возможности. У него были связи с сомнительными частями города. Везде велись расспросы, за особняком лорда Чада присматривали вооруженные люди. «Мои собственные подставные лица», – мрачно подумал Джулиан.
Истлейк вернулся к ним.
– На чем я остановился? Ах да. Естественно, когда мне в пятьдесят пять предложили стать директором, я колебался. Человек должен сосредоточить на этой работе всю свою энергию, искусство – самая требовательная из возлюбленных.
– Вы так считаете, Истлейк? Тогда вы неправильно их выбираете. – Локвуд хлопнул его по плечу. – Прогуляйтесь со мной по городу, мы быстро все исправим.
Истлейк закашлялся.
– Вы шутник, милорд. Но, как я уже сказал, это была для меня большая честь и большая ответственность. Я исследовал свое учреждение и был рад обнаружить…
– Покажите нам эти чертовы картины, – перебил его Джулиан.
Истлейк поджал губы.
– Я должен подчеркнуть, они крайне неприятны. Но после консультации с членами правления и потому что лорд Локвуд так щедро поддерживает строительство национальной галереи…
Джулиан шагнул мимо него. Он слышал позади шаги Локвуда, рассыпавшегося в комплиментах.
Ее картины. Некоторые уже висят, двое мужчин вешают очередную.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35