Выражение его лица могло подвигнуть любого к стремлению обрести религию. Но этот покой потрясающе контрастировал с окровавленным ножом у него на коленях и сценой резни вокруг: мертвые женщины и дети, искалеченные мирные жители и солдаты – разбросанные, словно хлам, тела индийцев и британцев.
Джулиан отпрянул от картины. Он ощутил запах пороха. От пыли и крови запершило в горле. Сделав шаг назад, он уперся лопатками в стену. Его взгляд метнулся к следующей картине.
Рама едва вмещала массивную фигуру британского солдата. Он был написан так, что казалось, вот-вот бросится на зрителя и задушит его. Мундир заляпан грязью и кровью. Солдат показался Джулиану знакомым. Он увидел в его глазах не просто смерть.
Его нутро отреагировало раньше мозга. Тошнота подкатила к горлу, волосы зашевелились.
«Если еще раз увижу – убью».
У Джулиана в ушах звучал собственный голос. Он сказал эти слова этому человеку. Где? Когда?
Набрав в легкие побольше воздуха, Джулиан заставил себя подойти ближе. Мазки были резкие, длинные, плотно наложенные. Он мог предположить, как это сделано: кисть, направляемая сильной рукой, буквально хлестала по холсту, выплескивая краску.
Внизу по основной живописи бежала тонкая вязь какой-то тарабарщины. Шаг вперед, и тарабарщина превратилась в небрежно скопированную надпись на языке урду: «Город небезопасен, поэтому ждите».
– Это моя любимая, – сказал подошедший Локвуд, испугав его. – Все картины будут проданы, у меня уже есть заявки. Но эту я думаю оставить.
Джулиан не мог вообразить, что кто-то хочет видеть эти картины каждый день. Или хотя бы еще раз.
– Но это не… – Он сглотнул. Куда делся голос? Джулиан забыл этот запах, запах смерти, но сейчас вдруг ему показалось, что им пропитано все вокруг. Кровь… масляная краска ее так хорошо передает. – Это не та живопись, которую вешают в спальне.
– Ты думаешь? Я не уверен. У этого человека в глазах вожделение.
В памяти Джулиана что-то щелкнуло. Чанди-Чоук.
– Ах да, – сказал Локвуд. – Я забыл сказать тебе. Леди Эдон просила передать…
Эмма лежит на земле. Один мужчина, склонившись над ней, расстегивает пояс. Другой схватил ее горничную.
– …что будет ждать тебя на Довер-стрит…
Джулиан шел по галерее, в его ушах гремели военные барабаны. Земля содрогалась под его ногами, а все эти люди, шептавшиеся, прихлебывающие вино, глазеющие на стены, понятия ни о чем не имели. Никакого. Когда он подошел к последней картине, у него перехватило дыхание. Это был Сапнагар, его характерное плато, словно увиденное с большого расстояния. И на переднем плане – горящая деревня и настающий отряд сипаев.
«Где я был тогда?» – думал он. В эту самую минуту, переданную с такой ясностью, что он как будто видел происходящее ее глазами… Где он был?
«Любопытство до добра не доводит», – сказала ему Эмма и улыбнулась.
Глава 13
Эмма сидела в разгромленной комнате. На ковре валялись осколки китайской вазы. Повсюду разбросана одежда. Разбрызгана краска. Она разорвала холст, который накануне так тщательно натягивала. Можно еще продолжить. Сорвать занавески. Разбить зеркала. Тогда ее ждут семь лет неудач, но ей не привыкать.
Но ее ярость, такая бешеная, что, казалось, Эмма могла руками разломать стул, на котором сидела, кое о чем ей напомнила. С ней такое уже случалось. Перед убийством солдата в Курнауле.
Вздрогнув, Эмма уткнулась головой в колени. Она такое же чудовище, как любой из тех, кого она изобразила на своих картинах.
И ночной кошмар. Ее родители. Кораблекрушение. Больше года этот ужас не тревожил ее, но снова вернулся ей вчера ночью. Лицо матери…
Черт бы побрал Джулиана! Она покончила с прошлым. И не сможет пережить все снова!
В дверь постучали. Эмма не обратила на это внимания. Дельфина через минуту уйдет. Весь день в дверь стучали, уходили, снова стучали. Было бы лучше успокоить кузину, но Дельфина захочет получить ответы на самые болезненные вопросы вроде того, почему герцог Оберн позволил себе такую вольность.
– Что вас связывает? – Дельфина уже в карете потребовала от Эммы ответа. И, не дождавшись его, сказала лорду Чаду: – Я и не знала, что безумие поразило эту семью. Ты бы видел его, Гидеон! Он смотрел на нее, словно она призрак, ощупывал и бормотал всякую бессмыслицу!
Словно призрак. Самое подходящее сравнение. У призраков тоже отнимали покой именно тогда, когда они должны были обрести его. Такое многообещающее начало карьеры. Успех картин. Эмма пнула ногой газету. Критики были потрясены.
Гости Локвуда не просто восхищались ее работами, они хотели их купить. Граф остановил ее в холле, чтобы сказать ей об этом, когда она вернулась из сада. Она это не придумала, она была не в том состоянии, чтобы видеть радужные грезы, он действительно сказал ей: «Несколько человек спросили, нельзя ли купить картины».
Полный триумф. И Джулиан его погубил.
Как легко он расправляется с ней. Но разве одного раза ему не достаточно? В отличие от Джулиана она никогда не признавалась в любви. Но как она его любила! Похоже, он воображает, что его давнее признание той девочке, какой она когда-то была, дает ему право так разговаривать с ней теперь. Но все же он спросил! Спросил, что случилось с ней, и смотрел на нее, словно знал, словно предвидел ответ. Как ей хотелось его ударить! Можно подумать, что в ней осталось что-то узнаваемое. Надо было сказать ему: «Присмотрись получше, если сможешь вынести это. И тогда ты больше не станешь просить меня рассказать, как я выбралась из этой страны. Ты просто не захочешь этого слышать».
Звук поворачивающегося в замке ключа заставил Эмму подняться.
– Я не нуждаюсь в обществе.
– Я только хочу посмотреть, цела ли спальня. – Кузина держала на руках Поппета, маленькую белую болонку. – Грохот был такой, будто ты половицы выдираешь.
Эмма снова села.
– Все в порядке. Как видишь, пол цел.
Дельфина оглядела комнату:
– Ты была разгневана.
– А теперь выдохлась, – усмехнулась Эмма. – Разгромить спальню – тяжелая работа.
– Тебе письмо.
– Положи на туалетный столик.
– Пожалуйста, распечатай его, Эмма, – Дельфина опустила собачку на пол. – Я умираю от любопытства. Оно от нашего безумца?
– Джулиан не безумен, – услышала Эмма собственный голос. – Он… он сказал, что считал меня мертвой.
– Мертвой?!
Эмма наклонилась, чтобы поднять собаку.
– Не позволяй Поппету бродить здесь. Тут скипидар.
– С чего он взял, что ты умерла?
Эмма играла мягким ушком болонки, в ответ та ее радостно облизала.
– Он помог мне бежать из Дели. Я как-то говорила тебе, что мне помогли. А потом мы… мы расстались.
– О!
Было забавно наблюдать, как Дельфина изо всех сил пытается сдержать свое любопытство. Она пробовала расспрашивать Эмму об Индии прежде, в те мрачные дни. И без сомнения, сейчас страшилась ответа, какой получала тогда – истеричные слезы, сменявшиеся каменным молчанием.
Эмма просто не в состоянии была говорить ни о прошлом, ни о Джулиане. Только рисовать.
У нее лишь одна картина без крови. На холсте все безупречно: фигура Джулиана, крыша, луна, золотым шаром повисшая в глубоком темном небе. Но фон оставался пустым, хотя Эмме не составляло труда написать его. Сначала она думала, что нарисует заваленную трупами равнину, и это будет предостережением, несмотря на обещание, светившееся в глазах Джулиана. Первый набросок она сделала в Курнауле, когда как дурочка ждала его.
Однако позже Эмма передумала. Чтобы показать ужасы, которые она видела, трупы не нужны. Она оставила пустое место, столь же бесплодное, как и его обещание.
Она не думала, что когда-нибудь сумеет заставить себя дописать задник, и объявила работу законченной.
Интересно, Джулиан уже считал ее погибшей, когда она была в Курнауле? Или он пришел к этому выводу позже? Он сказал, что искал ее. Неужели она пропустила весточку от него? Или он пришел и ушел, пока она сидела над рисунком, вкладывая в него всю свою любовь и печаль, наблюдая, как его лицо оживает на листе бумаги?
Если бы он нашел ее, тогда все было бы по-другому. Она бы… Господи, она не вынесет этих мыслей!
Она не будет думать о том, что было.
Что касается настоящего, Джулиан явно не станет докучать ей. Нет, она для него в прошлом: он помолвлен и собирается жениться на прелестной леди Эдон. Баронесса Эдон прекрасная партия для любого герцога – беглый взгляд в книгу пэров доказывал это. Объемистый том первым сегодня подвернулся Эмме под горячую руку.
Какие красивые детишки у них будут!
Эмма прижала кулак к груди от внезапной боли. Натянуть холст было трудно, а разорвать – и того тяжелее. Наверняка отсюда и приступы боли.
Она видела, что Дельфина все еще ждет ответа.
– Забери собаку. Локвуд тебе вчера сказал? Он получил заявки на несколько картин. – Это же замечательно! Ты их продашь?
Эмма пожала плечами. Однажды она решила, что сожжет их и уничтожение картин станет логическим завершением истории. Но она не смогла сжечь даже первый эскиз, изображающий Энн Мэри. Она с удовольствием уничтожила бы его, поскольку он незаживающей язвой терзал ее сознание. Да, она пробовала сжечь его. Два года назад она вытащила из подвала бутылку вина и принесла из кухни еду, решив устроить себе праздник, сидя возле камина и глядя, как рисунок исчезает в огне.
Но было в эскизе что-то от нее самой, и, может быть, не только в рисунке, но и в письмах, которые она выхватила у солдата. Это часть того, что сделало ее такой, какой она была сегодня. Конечно, можно это отрицать, забыть, однако уничтожить этого нельзя. Поэтому она подальше спрятала бумаги. Все. Свидетельство ее собственного преступления и сцены злодеяний, которые она видела, слившись воедино, висели в рамах в галерее лорда Локвуда. Возможно, Джулиан видел вчера ее картины. Эмма задавалась вопросом, промелькнуло ли у него в голове, кто мог изобразить такие сцены. Что он думал о них, да и думал ли…
Она сильнее прижала кулак к груди. Планшетка корсета впилась в тело, боль почему-то принесла облегчение.
– Кузина, я должна уехать.
– Теперь? Куда? Я могу поехать с тобой?
– Я имею в виду, что мне надо уехать из Лондона. Меня ждут в Риме, я хочу заказать каюту прямо сегодня.
– Эмма!
– Думаю, я позволю Локвуду продать картины. Я покончила с ними.
– Ты можешь не говорить об этом, дорогая?
– Говорить больше не о чем, – слабо улыбнулась Эмма.
– Я этому не верю. Эмма…
– Знаешь, о чем я подумала сегодня утром? Странная мысль пришла мне в голову.
– О чем?
– Я подумала, как хорошо, что моя мама умерла раньше твоей. Мама любила тетю Анну больше жизни. Она не пережила бы ее смерти.
Губы Дельфины задрожали. Быстро моргая, она наклонилась и поцеловала Поппета в голову. Мать Дельфины умерла в прошлом году от инфлюэнцы. Кажется, впервые в жизни Дельфина тогда была выбита из колеи. Несколько недель она провела в Джемсон-Парке, помогала Эмме в саду, читала вслух по вечерам. Сначала ее голос срывался на каждой странице. Ко времени отъезда она уже могла ровно читать целые главы.
– Я тоже сегодня утром думала о маме, – тихо сказала она. – Знаешь, Эмма, я думаю о ней каждый день. Если бы только папа жил ближе к Лондону! Думаю, она на небесах тревожится о нем, совсем одиноком в продуваемом насквозь доме.
– Да. Это ужасное чувство – тревога за тех, кого любишь. – Подавшись вперед, Эмма взяла кузину за руку. – Надеюсь, за тебя мне никогда тревожиться не придется. Знаешь, кузина, я хотела бы уйти первой. Я уже на целую жизнь вперед настрадалась.
Дельфина, всхлипнув, поднялась со стула. Поппет с визгом полетел на пол.
– Не уезжай в Италию, – прошептала Дельфина, обняв Эмму. – Я буду так тосковать без тебя.
– Я должна, – мягко сказала Эмма. – Ты меня не слушала? Я поеду и буду там рисовать. С прошлым я покончила.
Вздохнув, кузина отпустила ее.
– Какая ты глупая, Эмма. Но я все равно тебя люблю. – Покачав головой, она полезла в карман. – Вот письмо.
Взяв письмо, Эмма подошла к узкому столику за ножом для разрезания бумаг.
– Это от Локвуда, – сказала она, начав читать. – Именно поэтому оно не надписано, он не хочет, чтобы о наших контактах зна… – Эмма вдруг замолчала.
– В чем дело? – подскочила к ней Дельфина. Эмма опустила письмо. У нее тряслись руки.
– Поверить не могу, – прошептала она. – Королевская академия искусств выражает заинтересованность и показе моих работ. Королевская академия!
Глаза Дельфины расширились.
– Это огромная честь! Эмма, это грандиозный успех!
Эмма смяла лист бумаги. Другие берегли бы это письмо всю жизнь, целовали его и плясали от радости.
– Дельфина, но я не могу остаться здесь.
– Эмма! Если ты ради этого не можешь остаться… Я потрясена и разочарована. И думаю, что ты едешь в Италию не ради живописи. По-моему, ты… убегаешь! – Шагнув вперед, кузина схватила ее за руку. – Ведь это так? Но почему ты бежишь? Из-за него? Конечно, из-за него! Он помог тебе в Дели. Он… вчерашний вечер… Что для тебя значит Оберн, Эмма?
– Ничего. Он для меня ничто.
– Тогда почему ты не можешь остаться? Даже я понимаю, что это самое блистательное начало карьеры, о котором только может мечтать художник!
Эмма покачала головой. Нет таких слов, чтобы она могла объяснить. Вчера вечером она не струсила, гнев сделал ее сильной. Но когда гнев начнет утихать, что будет тогда? И ведь это определенно случится. А ночи? Что, если она станет думать о Джулиане в постели, перед сном? В ночной тишине его голос будет звучать в ее голове так ясно, будто он рядом с нею. «Я искал тебя».
У нее сердце разрывается даже от мысли об этом. Пройти через это снова, позволить ему еще раз сокрушить ее? Нет, это просто немыслимо.
Эмма положила письмо на столик. Какой тонкой и маленькой кажется ее рука, разглаживающая бумагу. Никто бы не подумал, что эта слабая на вид рука способна на многое. Учинить разгром. Создать картины, вызвавшие восхищение Академии. И еще кое-что, более мрачное. Были в ее душе глубины, которые Эмма ощущала лишь смутно, которые скрывала даже от самой себя.
– Я не знаю, могу ли я это сделать, – тихо сказала она. Это походило на признание, иглы стыда жалили ее щеки, когда она смотрела на кузину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35