Девушка стала пробираться сквозь стадо наперед. Справа был обрыв к Ассе, поэтому животные жались к утесу, повисшему над дорогой. Хотя стадо было небольшое, сто двадцать восемь голов, на узкой дорожке они жались друг к дружке, Нюрка с большим трудом пробиралась к затору.
Только вышла за поворот, как столкнулась лицом к лицу с двумя вооруженными людьми. Это они в тесном месте загородили дорогу стаду. Один высокий, широкоплечий, смуглый горец, а второй совсем юный, с первым пушком усов с пышной русой шевелюрой, зелеными ясными глазами.
Нюрка и вскрикнуть-то не смогла, только раскрыла ротик и замерла.
- Вы кто? - наконец выговорила она. - Вы абреки? Кунаки?
Старший утвердительно кивнул головой. Нюрка природным чутьем уловила, что злобы у этих людей нет, а есть усталость, обреченность еще бог весть что.
- Солдаты есть?
- Неа. Они в Первомайке остались. Пьянствуют.
- За какие деньги пьют?
- Телка продали. Пятеро их. Я деда позову?
- Зови.
- Дед? А-а, дед? Иди сюда. Здесь эти… - дальше она осеклась.
- Ты чего там, Нюр?
- Ну иди же!
Старик как увидел двух вооруженных людей, так у него ноги отнялись, он присел на корневище.
- Ну ты, Господи Боже мой!
- Старик, испугался?
- Ну а то!
- Почему не молишься?
- Так отучили молиться-то.
- А кто ты такой?
- Колхозники мы из станицы.
- А телят куда гоните?
- Туда же и гоним в колхоз.
- Чьи телята?
- Ну… это… были ингушские. Как их теперь тута нет, скотину, что не успели разворовать, по колхозам раздали. Этих телят определили в наш колхоз. Аж из Алкуна гоним.
- Старик, у вас раньше бывало так, что ингуши корову, теленка или лошадь уводили?
- Всякое бывало. Где такого не бывает?
- А как вы это называли? - настойчиво спрашивал старший.
- Ну как? Воровством. А как еще назвать?
- А как назвать то, что вы у ингушей уводите целое стадо?
- Так это же по приказу государства.
- Значит ваше государство - вор!
Старик совсем растерялся, повалился на колени и начал слезно молить:
- Я понимаю, вы в обиде. Убейте, коль надо, меня. Только девку не трогайте, отпустите, не надругайтесь. Ребенок еще. Вы же в Бога верующие!
Оарцхо отступил на шаг.
- Ты вставай, старик. Я человек, а не Бог. Почему такие слова говоришь?
- Ну, ребенок же еще! Вся жизнь впереди. Пощадите, ради Аллаха Вашего! Была бы женщина замужняя, куда ни шло. Побойтесь вашего Аллаха!
- Аллах наш и ваш. Ты, старик, подожди. Я хочу понять, почему ты это нам говоришь.
- На неделе у нас в станице две молодухи овечек искали в леску. Их заловили трое ваших. Подстерегали, значит. Сутки не отпускали, пользовались.
- Ты точно это знаешь?
- Бабы рассказывали сами. Один, говорят, был такой страшный, с перерубленным носом, за старшего у них.
Оарцхо посмотрел на землю, о чем-то размышляя. Кивнул головой.
- Вставай, старик. Мы не тронем ни внучку твою, ни тебя. Только, если ты врешь - энкеведешники такие разговоры сами пускают, смотри!
- Я не вру. Говорю, как было.
- Ладно. Помоги ему встать, девушка.
Нюрка бросилась к деду, стала тянуть за руку:
- Дед, вставай. Они совсем не злые. И что это ты так испугался?
Она обернулась к Лешке, взглядом призывая помочь поднять с колен деда. Он поторопился выполнять эту светлоглазую просьбу.
- Э-э, казак, совсем у тебя ноги ослабли.
- Так не за свою жизнь испужался, - за внучку.
- Казак, каждому человеку есть за что бояться: отец, мать, брат, сестра, дети. Сто лет назад вы пришли с большой силой, заняли наши поселения, дали им свои названия и стали жить, а наших людей, кого не убили, прогнали в горы, где мало земли, одни камни. В огромной России вам не хватало земли? Как это называется?
- Так это же когда было… Да не казаки мы вовсе.
- А кто? В станице разве не казаки живут?
- Казаки-то живут. Есть и не казаки. Иногородние мы, русские значит. А то, что ты говоришь - сто лет тому назад как было.
- Хорошо, это давно было. А это когда?
Оарцхо показал рукой на стадо. У старика ответа не было.
- Идите.
- Куда итить-то?
- Домой идите.
- Отпускаете?
- Да, отпускаем.
- А телят забираете?
- Нет. Даем вам в долг. Помните, что вы нам должны.
Нюрка совсем осмелела.
- Пошли, дед. Двух баб Лиськиных что заловили, то бандиты были, а эти нет. Правда же, кунаки? - повернулась она к Оарцхо.
- Правда, дочка, правда. Мы - абреки, а не бандиты.
- Так вы прощевайте! Спасибо, что деда не обидели. Приходите в гости к нам в станицу. Мы на околице живем. Смальцевы мы. Там скворечник дед на груше повесил. Он один в станице. Меня Нюркой зовут. Только ночью приходите, чтобы не увидел кто. Накормлю, харч на дорогу дам. Придете?
Оарцхо наклонил на бок голову, ему стало приятно, но он не хотел давать обещаний.
Нюрка уже совсем по-свойски на прощанье обняла сперва Оарцхо, а он ее благословил, возложив на голову руку:
- Дай Бог тебе счастья и встречи только с хорошими людьми!
- Так вот же я и встретилась с хорошими людьми.
Она подошла к Лешке:
- Прощай, абрек. Это твой брат?
- Да, брат.
- А почему он чернявый, а ты русый? И глаза у вас разные.
- Нас родили разные мамы.
- Твоя мама казачка?
- Нет, русская, она москвичка была.
- Ух, ты, аж москвичка. Эй, кунак, можно я братика твоего поцелую?
- А что ты у меня спрашиваешь? Ты у него самого спроси.
- Так ты старший, а у вас, у кунаков, все у старших спрашивают. Красивый он у тебя!
- Если так, разрешаю, только покрепче.
Нюрка уцепилась обеими руками в пышную шевелюру Лешки и три раза звонко поцеловала, ошалевшего от неожиданности, Лешку прямо в губы.
- Буду среди девок хвастаться, что кунака-абрека зацеловала.
Оарцхо с Лешкой прижались к утесу, освобождая стаду дорогу.
Нюрка помахала рукой на прощанье. А Лешка только приходил в себя.
Оарцхо хихикнул и повернулся назад. Отошел еще шагов двадцать и захохотал во всю грудь:
- А еще хвастаемся, что мы абреки, храбрые люди! Охо-хо-хо! На моих глазах казачка поймала моего брата за волосы, как барашку, и чуть… Ва-ха-ха! Мы двое вооруженных мужчин ничего не могли сделать. Эш-ш-шахь!
Лешка поплелся вслед за Оарцхо, но не знал, как реагировать на этот смех: то ли самому тоже рассмеяться, то ли обидеться. Решение сразу не приходило, но его грудь ощущала приятное тепло прижавшегося к нему нежного девичьего тела и сладость тех поцелуев. Он облизнулся. Это было впервые.

* * *
А пятеро солдат пришли в станицу под вечер без оружия и без штанов, но при сапогах. Мягкие места у них вспухли до невозможности. Абреки их били розгами, наказав впредь не пьянствовать, продавая ингушский скот. Они были повязаны странным способом. Через рукав гимнастерки орешниковая палка, а руки туго перевязаны у запястья тоненьким ремешком.
Так и шли по улице живыми крестами под хохот всей станицы.
Оказывается, их сопроводили до самой станицы и наказали идти по улице, а кто отойдет от остальных, того пригрозили взять на мушку.
Станица хохотала над вояками целый месяц. Как встретятся двое:
- Ну, кунаки, концерт задали, а?
Ну а казачки же по поводу всех достоинств вояк вообще…
- А у них эти штуки телепаются, как колокольчики!…

Упрямый еврей

Не может быть, чтобы он не боялся смерти. Смерти не боятся только мусульмане, душой и сердцем предавшиеся Аллаху. Но этот керастан, смотрел прямо в глаза, в глаза смерти, не дрожал, не стучал зубами и твердо держался на собственных ногах.
- Нечего разыгрывать комедию. Я не признаю ваш бандитский трибунал. Я офицер Красной Армии и признаю только Советский Народный Суд. Вы не кошки, а я вам не мышка, чтобы вы могли поиграться мной перед смертью. Расстреливайте!
- Ты не хочешь, чтобы кто-нибудь из этих людей защищал тебя перед Трибуналом?
- Нет! Не хочу!
- Почему?
- Для себя считаю за позор, чтобы меня перед этим бандитским трибуналом защищал бандит. Я - фронтовик. Вы меня не испугаете.
- Ты не энкеведешник?
- Нет. После госпиталя направлен сюда. Зачем вам это?
- Значит, отказываешься от защитника?
- Отказываюсь.
- Ну, что ж, ты сам себе вынес смертный приговор, - проронил председатель Трибунала.
Кивком головы это решение подтвердили двое других членов Трибунала.
Абреки отвели офицера в сторону, а двух сержантов поставили перед Трибуналом. Пленные даже не пытались скрыть своего страха. В душе они распрощались с жизнью, они только хотели, чтобы их убили без мучений. «Боевой листок чекиста» столько рассказывал о зверствах бандитов. У одного дрожало колено. На лице - мольба о чем-то.
Дело происходило на поляне в лесу под Датыхом. Кавказский Трибунал решал судьбу отряда, захваченного людьми Хучбарова в Мужичах: офицера, двух сержантов и девяти солдат. Их взяли ночью в школе, где они остановились на отдых. Двое часовых были убиты во время нападения, а остальных повязали сонных. Пленные не подпадали под приговор о расстреле на месте.
- Мы обвиняем вас в убийстве двух пастухов из Галашки. Они даже не были мстителями. В день выселения они находились в горах. Их семьи выселили. Они просто скрывались и пасли своих овец глубоко в горах.
- Они вступили с нами в бой. Они погибли в бою, - ответил один сержант.
- Из чего они стреляли по вас? - спросил судья.
- Из огнестрельного оружия.
- Какого?
Сержанты молчали.
- Лохан, принеси это.
Лохан принес свернутую бурку и разостлал ее перед Трибуналом. На бурке лежал большой кинжал в черных деревянных ножнах, нож, двуствольное ружье и кремневый пистолет.
- Это? - спросил судья.
Сержанты опустили головы и кивнули, что это то самое оружие, с которым два пастуха вступили в бой с целым армейским отделением, вооруженным тремя автоматами, одним пистолетом и девятью карабинами. Не было у них аргументов в защиту себя. Их участь была решена.
- Приведите назад того первого офицера: есть к нему один вопрос.
Тот снова предстал перед Трибуналом, поправил гимнастерку, проверил, все ли пуговицы застегнуты.
- Назови свою фамилию.
- Левко Александр Данилович, старший лейтенант. Еще вопросы?
- Да. Кто ты по национальности?
- Еврей.
- Кто?
- Еврей.
- Ты даже не русский?
- Нет, но какое это имеет значение? Главное для вас: я офицер и воевал с вами.
На поваленном бревне в ряд сидели человек десять мстителей. Один из них поднял руку и встал:
- Я буду защищать этого человека.
- Ты имеешь право, Зака. Мы тебя слушаем.
- Тамада и вы, члены Трибунала и все остальные. Я Зака сын Вахида из Ломзи-юрта. Говорю то, то знаю не по слухам, а точно, как было. Перед самой войной мой дядя купил в городе Грозном дом и жил там над Сунжей в квартале, где жили горские евреи, еще называют их татами. Я у них скрывался целую неделю. Они соблюдают кавказские обычаи, но чтят свою религию. На третий день, как нас выселили, их главный мулла собрал стариков и других мулл для решения одного важного дела. Они это дело быстро решили и объявили всему своему народу. Хорошее слово всегда бывает коротким. Я хочу вам сказать это слово. Вот что они решили: «Народ чеченцев и ингушей изгнали со своей родины, как в древности изгоняли иудеев. Проникнитесь к ним состраданием и да не войдет ни один из нас ни в дом чеченца, ни в дом ингуша и не возьмет с иголки. Проклятье на том, кто нарушит сие». Вот как они сказали. Так и соблюдают. А теперь решайте его судьбу, как подскажет Аллах и совесть. Перед вами стоит еврей - один из их народа.
Зака сел на место.
Долго сидел Трибунал в задумчивом молчании. С одной стороны кровь двух соотечественников звала к отмщению, а они - мстители, с другой стороны это великое Слово.
- Говорите все, - поднял голову Чада, тамада Галгайского Трибунала, - нам тяжело это решить. Кровь братьев тяжелее свинца, а Слово татов, которое огласил Зака, неизмеримо. Что нам делать?
Поднялся Талхиг из Датыха. Он вздохнул несколько раз, сжался в плечах, а на лице отразилось душевное напряжение:
- Я не знаю это правда или нет, но от одного ученого человека я слыхал, что мы живем на этой земле десять тысяч лет. Десять тысяч лет рядом с нами живут и другие народы. Кавказ - мешок народов. Мы жили, как живут соседи в любом месте - ни хуже, ни лучше. Роднились. Бывало хорошее и плохое. Мы кушали их хлеб-соль, они - наш. Но вот нас постигла Черная Среда. Ни один народ не сказал Слово Сострадания, ни христиане, ни мусульмане - наоборот бросились растаскивать то, что от нас осталось, пот и кровь наши и наших отцов, только наши кавказские таты сказали это. Слово.
Талхиг шел к Трибуналу, держа руки так, как будто нес на них что-то весомое, хрупкое и дорогое.
- Чада, я настаиваю, чтобы этот еврей ушел от нас с миром в знак уважения к тем…
- Мы так думаем все, - подтвердили остальные.
Чада повернулся направо - и судья справа кивнул головой в знак согласия. Чада повернулся налево - тоже самое, а потом огласил приговор:
- Офицер Александр, ты участвовал в убийстве двух наших людей, мирных пастухов. Ты командовал. По Закону Справедливости ты достоин смерти, как и двое этих твоих товарищей. Мы тебя отпускаем за то Слово, что сказали таты. Пусть до них дойдет наше решение, наша благодарность.
- Вы объявили евреям амнистию? - усмехнулся этот упрямый офицер. - Вот так дела!
Молодой человек принес плащ-палатку, пояс с пистолетом и автомат.
- Вы даже не разоружаете меня?
- Нет. Иди с честью.
- А эти двое?
- Мы их расстреляем.
- А солдаты?
- Они получат по двадцать палок, потом мы их отпустим.
Еврей нагнулся, чтобы поднять пояс с пистолем, но передумал и выпрямился.
- Я остаюсь.
- Почему? Не хочешь жить?
- Хочу, но не такой ценой. Вы мне сохраняете жизнь, но не честь.
- Как, так?
- А вы бы, как вас называть? Абреки? Согласились уйти от смерти, предав товарищей, бросив их в руках врагов? Я буду живой и невредимый уходить и услышу, как вы их убиваете. Нет! Я остаюсь. Не знаю, что там решили ваши эти горские таты, может, кто легенду красивую сочинил, но за уважение спасибо. За это стреляйте сразу в сердце, чтобы я не мучился. Но, а насчет этих пастухов, действительно, я поторопился и отдал приказ на поражение. Кто его знал? Мальчик пальнул из кремневки… Так получилось, что поделаешь. Война! А вы вроде нормальные люди. Что здесь на Кавказе творится? Ничего не понятно. Теперь с этими вашими горцами-татами вообще запутали меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37