В другое время все бы мы полегли, пока подмоги с Большой земли дождались. А сколько бы они безвинных мирных жителей побили да в рабство поугоняли, через нас прорвавшись?! А так, у нас даже раненых не было, да и у степичей потери малые. Около сотни убитых — свои же подавили — да покалеченных сотни три. А ведь мы, случись настоящая схватка с ними, не меньше пяти сотен поубивали бы. Нет, хорошо вот так «воевать», чтобы все живы были.
Мы потом еще неделю степичей, разбежавшихся по лесу, вылавливали. Спасибо Леший помогал. Мы им мозги-то прочищали, что бы они вовек больше к нам не совались да и отправляли обратно восвояси. А покалеченных так еще и лечили, чтобы они дорогой не откинулись от боли и голодухи. Так Тата велела.
Вот в таком рейде мне ночью волчок и приснился. Весь день я настороже был, все ждал беды какой-нибудь. Но все прошло тихо. Степичей, каких в тот день нашли-выловили, до мой отправили. Они все тихонькие да робкие такие были. Просили только, чтобы мы их своему Змею ужасному не скармливали. А как узнали, что мы их отпускаем домой, так землю у наших ног целовать кинулись.
Тоже мне — герои. Как мирных жителей убивать да грабить, так летели соколами. А столкнулись с сильным противником, так полные штаны наделали, готовы на брюхе ползти, лишь бы жизнь свою сохранить. Что же вам родители ваши ничего не смогли в головы путного вложить? Разве затем человек на землю приходит, чтобы горе да зло множить? Чтобы сладко пожрать да мягко поспать? А потом сдохнуть где-нибудь и Доброго следа по себе на земле не оставить?
Мы в тот день больше двух десятков этих остолопов отловили. Их сперва лешачата хорошенько попугают, погоняют по лесу, чтобы они за оружие не хватались зазря, как нас увидят, а потом на нас их выгоняют. Они уже до того бывают перепуганы, что рады людям сдаться. Не все, конечно. Бывали и такие, что до смерти готовы были биться, ну да мы — воины, тоже не зря хлеб едим. Собрали мы их всех до кучи, мораль прочитали, дескать, на чужой каравай — рот не разевай, без зубов останешься. Проводили до дороги и направили в сторону Степи. А чтобы особо «умным» не пришло в голову назад воротиться, их до конца леса лешачонок провожать пошел. Мастера они на та кие проводы. То дерево заскрипит жутко и начнет ветками людей да лошадей стегать, то в чаще обочь дороги незнамо кто завоет, заухает, то вдруг пень из земли начнет выворачиваться, только земля комьями отлетает. От таких проводов всякое желание воротиться напрочь пропадает.
Три дня еще мы по лесу мотались, три дня ничего страшного с нами не случалось. Я уж стал думать, что на этот раз волчок мне зря приснился, что все обойдется. На четвертый день, а как из дому уехали — это уже шестой был, повернули мы к дому. Сам Леший к нам явился и сказал, что больше степичей в лесу у него не осталось. Еще возле Быстрой несколько человек блуждает, но там другой отряд ходит — скоро выловят и этих. Нам же можно домой отправляться.
А Леший ничего дед, как и Водяной. Веселый и не злой нисколько. Посидели, поговорили перед дорогой. Он нас ягодами угостил. А мы все не столько сами поели, сколько кто во что для Татки насобирали. Любят мою сестрицу на заставе, ничего не скажешь. Да и как же не любить. Я, как ни кручу, никаких изъянов в ней не нахожу. Я как-то Татке об этом сказал, так она засмеялась только. Конечно, говорит, ворона и та своего вороненка беленьким зовет, а ежиха ежонка — гладеньким.
Домой мы добрались только поздно ночью. Я не стал сестрицу будить-беспокоить. А утром узнал, что уж три дня тому, как Тата с Рысем ушли, вернее, уплыли куда-то и не вернулись. Я к Стояну — куда, что?! А тот сам тучи мрачнее. Ничего, говорит, не знаю. Потом уж сказал мне под большим секретом, что пошли они разузнать про Нану. А как и что — ничего, мол, не знаю, и точка! Свет белый мне помутился! Вот зачем волчок-то приснился! Да как же это я сестрицу свою прозевал, Татку свою, Пресветлыми богами мне данную, не уберег! Так мне горе до сих пор грудь жжет.
Стоян же велел помалкивать про то. Как бы не навредить сестрице. Если кто пытать о ней будет, велел говорить, что с Рысем в Столицу пошли. Узнать, почему нет обоза, то да се…
Я поперву-то удивился. Да кто же Тате вреда захочет? А и месяца не прошло, как понял — почему меня Стоян предупреждал. Ох-ох-о-о!
Однажды утром с домашней стороны показался торговый караван степичей. Со стороны-то Степи каравана не было, хоть и сроки давно прошли. То ли из-за набега провалившегося, то ли из-за слухов, что на заставе чудище поселилось, то ли еще что… А этот караван в обратную сторону идет. Наторговались купцы, наших товаров закупили и восвояси двинулись. Пройдут через заставу, увидят, что все в по рядке, глядишь, снова караваны на Полесовье пойдут.
С караваном вернулся десяток Могута, который почти два месяца дома прогостил. Караван мы встретили, за воротами досмотрели и через крепость сразу на гостевой двор провели. Прибывшие немало подивились таким строгостям. Никогда обратные караваны так не досматривали. Они ж из нашего дома и с нашими воинами идут — какие такие опасности от них ждать? Но мы уже научены. А, как Тата говорила, береженого и Бог бережет. Даже в обиду Могут ударился, пока ему не рассказали, что с провиантским обозом произошло.
Самое-то интересное, что в Стольном Граде никто пропажей обоза и не обеспокоился, кроме родни возничих да десятника Могута. Когда Могуту рассказывали о тех делах, что на нашей заставе творились, пока его не было, он только головой крутил да крякал. А вот провианта на заставу опять не прислали. Понятное дело: если в Столице предательство завелось, то там уверены, что и заставы-то уж нет. Кому провиант теперь слать?
Я рядом со Стояном караван досматривал. Никакой вражды или неправды не почуял. А вот в десятке Могута было что-то не так. Я среди них походил, с тем — другим поговорил, и учуял я в двоих воинах какой-то изъян. В чем дело, не могу понять, а все одно — неладно что-то. Юдин, по кличке Сорочонок, уж больно любил всякие побрякушки — браслеты да кольца, будто девка красная, а не воин. А другой выпить не дурак, его за силу и малое количество мозгов Бугаем звали. Я их никогда не любил, может, думаю, и сейчас зря на них гоню. А покоя нет. Но Стояну пока ничего говорить не стал, решил сам за ними присмотреть. Не приведите Кедры своих начать подозревать, напраслину возводить! А на другой же день, как они стали про сестрицу мою выспрашивать — где она да когда вернется, — тут я не стал мешкать.
Рассказал Стояну о своих подозрениях, уж больно настойчиво они про Татку вызнают. Стоян Могута позвал, так, мол, и так — все ли ладно с воинами из твоего десятка? Не случилось ли чего в Стольном Граде за это время? И какие новости вообще? А Могут ему сразу и говорит:
— Ты, командир, не первый день меня знаешь, чего вокруг да около ходить. Сам к тебе хотел прийти с этим разговором, да ты опередил. Тебе о делах столичных еще Ус рассказывал. К лучшему там ничего не переменилось. Войне с горичами и конца не видать. Новое войско ушло, а успехи те же. Кто-то пирует, а кто-то сыновей оплакивает. Княгинюшка, чтоб ей в вине утонуть поскорее, своим распутством да бесстыдством ровно похваляется перед все ми. В народе вслух уже о предательстве говорят. Того и гляди бунт подымется. Тошно смотреть на все эти непотребства.
— Талинку сыскали?
— Нет, хвала Пресветлым Кедрам! Иначе уж сгубили бы княжну. А теперь и малый княжич с дядькой Многомудром, говорят, потерялись. То ли спрятались где, то ли в живых уж нету. Худо там, Стоян. И то, что провиантский обоз к вам на смерть послан был, меня не удивляет. Да и все, что у вас случилось, одно к одному сходится. Или не так?
— Так. Одно хорошо, у нас теперь такие союзники есть, что с любым врагом потягаемся.
— Наслышан уже. И дивлюсь немало. Молодец девчонка эта. Не видел ее еще сегодня.
— Ты о своих воинах пока ничего не сказал.
— А и сказать не знаю что. Что Сорочонок на побрякушках помешан, ты и сам знаешь. Что Бугаю только бы вином упиваться. Вот… А в свите молодой княгини-то только тем и заняты, что наряжаться почуднее да пировать без просыпа. Молодцы-то мои и зачастили на княжий двор. Я их оттуда не раз прогонял, ведь пасти их не будешь, не дети малые. Вот и недоглядел. Завелись дружки у них в свите княгинюшки, в свою компанию моих недоумков приняли. У этих дураков слюни потекли, как же, приближенными у самой княгини стали! Собачонками дворовыми. Тьфу! Что-то у них там произошло. Вроде как Сорочонок перстень у кого-то украл, думаю, враки это. Не похоже на Сорочонка, хоть и балбес он. Подсунули пьяному в карман, наверное. Да и «нашли» потом. А Бугай кого-то по пьянке пристукнул. Может, и пристукнул, а может, и не он. А только в подвале они по неделе просители. Меня к ним не допускали, в чем там цело — не говорили. И вдруг выпустили, да не просто отпустили, а еще и казной наградили. Каково? С той поры они все вместе держатся, а до этого дружками не были. И от остальных стали сторониться. Оно бы все ничего, однако, после того, что здесь было, предательства бояться надо.
— И что ты предлагаешь?
— На заставе их оставлять опасно. Может, найти повод да обратно отправить?
— Нельзя. Пусть там думают, что заставы уже нет. А то, как бы удара в спину не дождаться.
— Ну не убивать же их, в конце концов.
— Давай-ка для начала в дальний дозор отправим, остатки степичей по лесам вылавливать. С недельку покатаются, а там что-нибудь и придумаем.
— Пожалуй, верно. И приставить к ним для догляда кого-нибудь половчее. Да вон хоть Вереска.
На том и порешили. Только вместе со мной для догляда пошел еще Мошка. Другим пока ничего не говорили.
Рано утром караван степичей отправился дальше, а наш отряд из семи человек пошел проводить их до края леса. Повод был — как бы остатки банды не пограбили караван. Караванщики-то ведь не знали, что степичей в лесу не осталось. В отряд вошли кроме нас с Мошкой еще пятеро из десятка Могута. И в их числе, само собой, Сорочонок с Бугаем. В общем, ни каких подозрений ни у кого это не вызвало.
Шли мы без приключений. Делали изо всех сил вид, что опасаемся нападения. Это чтобы никто не догадался, что посланы мы совсем с другой целью. Воины Могута на каждом при вале расспрашивали нас с Мошкой, как тут у нас все было, пока они в городе кантовались. Жалели, что не было их с нами. А эта парочка — Сорочонок и Бугай — все расспросы сводили к одному: куда делась Нана, куда ушли Рысь с Татой? И зачем? Это уже всем в глаза бросаться стало. И всех насторожило. Их и так недолюбливали, а теперь и вовсе начали сторониться. А они-то все как-то наособицу держались, шептались все. Мы с Мошкой тоже держались настороже.
На пятый день к вечеру распрощались мы с караваном, теперь они были дома, под защитой своего хана. Вернее, охранной грамоты, выданной ханом. А мы решили проверить окрестности Заповедного леса. Стоян настойчиво рекомендовал. Оно и понятно: подольше продержать нашу парочку дальше от заставы. На ночлег устроились в небольшом распадке рядом с кедрачом. Поели, то да се. Коней накормили, напоили. Пока поговорили у костра, дело уж к полуночи. Первым на стражу заступить вы пало Сорочонку. Мы с Мошкой легли рядом, а по другую сторону от меня, будто невзначай, сказался Бугай. Ясно, что-то ночью будет.
Когда все угомонились, захрапели, мы с Мошкой тоже притворились спящими. Я чуть взаправду не заснул. Тут вдруг навалился на меня сверху Бугай, а весу в нем, как в добром бугае, и рот мне ладонью зажал. Я и дрыгнуться не успел, как меня чем-то по голове стукнули, наверное, Сорочонок успел подскочить. Очухался я от того, что меня водой поливали. Лежу где-то в овражке, надо мной Сорочонок наклонился. Увидел, что я очухался, и предупредил сразу:
— Можешь не орать. Никто не услышит, мы почти в Степи.
— Вы что, умом тронулись? — спрашиваю. А в голове гудит, крепко он меня приложил.
— Не твое дело, тронулись или нет. Расскажешь, где твоя придурочная сестрица, — отпустим или хоть убьем сразу. А вздумаешь запираться — отдадим таким мастерам, что сам о смерти молить будешь и расскажешь все до последнего слова. Такое вспомнишь, чего и сам не знал.
— Чего не знал — того и не знаю, того ни какой мастер из меня не вытянет. Хоть на куски разрежь. А вот про сестрицу как раз и не знаю ничего. Я в дозоре был, когда она исчезла. Так что напрасно вы старались.
— А про то не тебе судить!
Начал он меня бить, а я же связанный. Ужом по земле вьюсь, не даюсь под удары и все пытаюсь руки освободить. Крепко же спутали! Ни чего не получается. А у самого одна мысль — где Мошка? Сорочонок злится, что большинство ударов мимо, ярится пуще того. И чем сильней злится, тем больше промахивается. Со всем в ярость пришел, орет:
— Бугай! Где тебя носит?! Держи этого недоноска! Он у меня все расскажет!!
И вдруг такой спокойный голос:
— И чего это он тебе должен такого интересного рассказать? Может, и мы послушаем?
Сорочонок, как ужаленный, подпрыгнул. Сзади Мошка стоит. Спокойный такой, в руке меч. Тут и с других сторон воины встали, тоже с мечами. Молчат, на Сорочонка смотрят. Один наклонился, веревки на мне перерезал. Тут Сорочонок затараторил, зачастил:
— Он у меня перстень украл дорогой! Я сам у него в кармане нашел! Вот, вот этот!
А у самого руки трясутся. Показывает какую-то побрякушку, тычет ее Мошке под нос. И видно, как же он боится.
— Ну ты ври да не завирайся. Твои побрякушки только для тебя цену имеют, а Вереску они и даром не нужны. Чтобы он еще воровать их у тебя стал! И потом, если ты сам эту побрякушку нашел, так чего тебе еще Вереск рас сказать должен?
Сорочонок, похоже, совсем от страха опупел, прыгнул в сторону, бежать хотел. И тут же на землю рухнул от подножки.
— Свяжите его, дома Стояну расскажет, чего им от Вереска надобно. И для кого они так старались.
— А Бугай-то где? — В голове у меня все еще гудело.
— Бугай Филина чуть не зарезал, убили мы его невзначай. Ты уж прости, что не сразу тебя освободили. Надо было узнать, чего им от тебя надо. Мы за ними от костра шли, все равно не дали бы тебя убить.
— И на том спасибо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28