Вот я и говорю Хэвеки: «Давай сушу создадим. А то придут племена Сеченко, где жить-то станут?» А Хэвеки мне отвечает: «Лень чего-то». Лень так лень, я тоже рукой махнул, к борту лодочки, на которой мы плавали, привалился и задремал по-божески. Только разоспался, Хэвеки меня в бок толкает: «Вставай, давай сушу делать». Ну всё не вовремя. «Нет, – отвечаю, – пускай теперь лягушка на тебя горбатится!» Тот обрадовался, что самому ничего делать не придётся, позвал лягушку баха. Ныряй говорит, на дно, земли принеси. Баха принесла, а земля на воде не держится, тонет. Что делать?
Слушатели заволновались. Действительно, что делать, если комочек ила, во рту лягушачьем поместившийся, на плаву не держится, стремится назад на дно?
– Тут к нам Харги на другой лодке подплывает. «Чего делаете?» – спрашивает. «Да вот, – отвечаю, – решили маленько буга, суши, создать. А то ни лесов у нас, ни гор, ни зверей, ни птиц сухопутных». – «А чего меня не позвали?» – «Да мы звали, – говорю, – только не докричались. А ты спал, ли чо ли?» – «Не-а. Я думал, как бы жизнь поинтересней сделать. А то совсем ничего не происходит». – «Вот и присоединяйся к нам, – советую. – Поныряй, потаскай ила». Тот согласился. Всё какое-то разнообразие. Стали с баха попеременке нырять – бултых! Бултых! А ил тонет и тонет. Харги это надоело, он обозлился и подстрелил лягушку. Ушла баха под воду, перевернулась на спину и на вытянутых лапках один комочек удержала. Харги присоединил к ней ещё комок-другой, остров получился. Улеглись мы втроём на острове, лежим, на солнце пузы греем.
Лежали, лежали, Харги надоело, он меня спрашивает: «А дальше-то что?» – «Давай расширять территорию. А то на острове места мало, толпа Сеченко не поместится». – «Да ну, – отвечает Харги. – Не хочу больше нырять, и так весь просолился, как корюшка какая». – «А не надо, – говорю, – нырять. Мы с тобой интересней поступим. Пока Хэвеки спит, давай из-под него землю выдернем. Очухается он, а лежит в воде!» Харги захохотал и с планом моим согласился. Стали мы на пару землю из-под Хэвеки тянуть. Да не сообразили вовремя, что тянуть нужно было с одной стороны, тянем с разных. Вот и растянули до нынешнего состояния, а Хэвеки спит, не просыпается. Он как посередке лежал, так там и остался, – ну аккурат в самой серединочке. Харги на меня даже обиделся: «Почему Хэвеки в воду не плюхнулся?» А мне и ответить нечего. Оплошали мы с шуткой. «Ладно, – говорю, – в другой раз его искупаем».
Прошлись мы по новой суше – буга как буга. Главное, ровная такая – ни бугорка, ни кочки. Но опять же эдак-то тоже скучно – ни камня, ни деревца. Хэвеки и говорит: «Давай создадим деревья и камни». – «А зачем их создавать? – у него спрашиваю. – На юге этих самых деревьев полным-полно. Давай я на юга слетаю, семян наберу, посеем, и у нас леса раскинутся». – «Давай! – загорелся Хэвеки. – А мне что делать, пока ты семена собирать станешь?» – «А ты пока в воду ныряй, ищи камни. Волоки наверх и устанавливай. Да не как попало, а чтобы ровными рядами высились». И улетел.
Пока до юга добирался, семена собирал и назад возвращался, Хэвеки уже горы ровными рядами выстроил. Я посадил дубы, яблони и груши – это ягоды такие огромные, с два кулака, для разнообразия приткнул где сосновый бор, где пихтовый и еловый. Лиственниц повсюду натыкал, они вроде с иголками, словно ёлки, но осенью желтеют, опадают, как берёзы. Красота. Но тут Харги с Чолбоном подрались. Чолбон – сами знаете, под какой звездой он родился, – чтобы противнику досадить, напустил холода, и все мои труды даром пропали. Дубы вымерзли, груши-яблони тоже, только раз мы с Харги и успели крупных ягод поесть. Из лиственных деревьев одни берёзки остались, и те от холода скукожились. Ладно что лиственницы к морозам быстро приспособились. Растут себе, на Чолбона внимания не обращают.
Харги озлился, что груши пропали, стал Чолбона о горы швырять. Кидал, кидал, всю красоту поиспортил. До тех пор волтузил, пока тот в верхний мир не сбежал. Но мороз не исчез, а по всей нашей буге пошла злоба страшная – это Чолбон сверху её насылает, злится, что его здесь отметелили. Я Харги и говорю: «Давай его взад на землю спустим. Пока он здесь сидеть станет, ни морозов больших, ни дел злобных, ни войн не будет. Он сам их боится». Харги согласился, но обиду затаил, никак груш сладких Чолбону простить не может.
Ну забрался я на небо и Чолбона вниз пинком сбросил. Тут сразу же расцвели сады, засияла радуга. Приходи, селись. А Хэвеки мне говорит: «Я тут из глины фигурок налепил, хочу людей создать». Я опять удивляюсь: «Зачем их создавать, если их и так полно? Сами, поди, придут. Места теперь много, трава, деревья, камни имеются. Живи – не хочу». – «А куда же мне фигурки девать?» – «Так ты зверей налепи, чтобы людям было на кого охотиться. А я стану покровителем охоты. Вот все при деле и окажутся». – «А зачем зверей создавать, – Хэвеки спрашивает, – если на юге их тоже полно?» – «А затем, что на юге южные звери и птицы водятся. А ты создай местных, морозоустойчивых. Имеются простые куропатки, а ты налепи полярных. Водятся простые олени – создай северных». Харги и налепил, души-оми вручил, любо-дорого поглядеть. Тут и Сеченко со своим полком и обозами с детьми и бабами подоспел. Смотрит: земля привольная, места много.
Я Хэвеки локтем в бок толкаю: «Видишь? Пришли. А я тебе чего говорил!» Хэвеки тоже радуется. А Харги позавидовал брату. Тот вон сколько новых зверей и птиц налепил, все люди его славят, спасибо говорят, а о старшем его брате помалкивают. Как воды в рот набрали. Ну, думает, доберусь я до братановых запасов. Подкупил караульщиков фигурок, дал каждому по стаду оленей, а арканов не дал. Олени и кинулись врассыпную. Караульщики бросились ловить разбегающиеся стада, про охрану и забыли. Харги стремглав до запасов добрался, давай лепить зверей на скорую руку. А чего доброго сотворишь в спешке-то? Выбегали из-под его рук бесполезные ящерицы, расползались гады, разлетались комары. Облепили они Харги, давай кусать. Тот их уменьшил, чтобы не так больно было, и получился гнус. А гнус хоть и маленький, но позлей комаров – в глаза, нос и уши лезет. Озверел Харги, что ничего хорошего у него не выходит, плюнул да прочь подался. Случайно наткнулся на Чолбона. Тот только отдохнуть приладился. Ка-ак пнёт! «Где, – кричит, – мои груши-яблоки? Зачем поморозил?» И давай его лягать и кулаками отхаживать. Погнал по тундре и по лесу. Короче, загнал назад в верхний мир. На землю опять морозы пали и злоба пошла. И это не все беды. Пока Харги его по нашим просторам гонял, понаделали они выбоин да кочек, все горы перемешали, они теперь как попало торчат, безо всякого порядка.
Посмотрел Хэвеки, как старший брат его землю испоганил, пришёл в страшное огорчение. «Я такую красоту создал, а Харги всё испортил! Да ещё комары проклятые, совсем жизни не дают!» Я его утешаю, а он не слушает, плачет горькими слезами. Уйду, говорит, и я в верхний мир. Не могу спокойно на такое паскудство смотреть. Уйти-то недолго, только как? Верхний мир высоко, никакой лестницы не хватит до небес дотянуться.
Он меня и спрашивает: «Синкэн, как мне на небо попасть?» – «Да ничего проще, – отвечаю. – Поставь скалу повыше, на её макушке посади лиственницу подлинней. С вершины, пожалуй, до небес и дотянешься». Хэвеки послушался: наставил высоких скал, на них лиственницы пристроил. Вскарабкался и исчез. Сидит теперь в верхнем мире. А скалы и лиственницы возгордились, что по ним в небеса попасть можно, и сами по себе стали ввысь тянуться. А сколько можно? Всему же есть предел! Они того не понимают и бестолково в небеса тычутся, рвут голубую оболочку. Другие боги сердятся: «Зачем твои создания наши небесные шкуры рвут? Сам и зашивай, если по-мирному договориться не можешь!» Вздохнул Хэвеки, взял иглу, жилку оленью, давай небеса латать. Каждый день зашивал, чуть всех олешек на жилы да заплаты не извёл. Потом опомнился, спустил вниз мощную свою руку да как да-аст им всем по затрещине! С тех пор лиственницы с макушки сохнут, а скалы рушатся. А не гордись почём зря, уважай труд своего создателя!
А Харги комары да гнус совсем доконали. Не взвидел он света белого, полез в землю прятаться. Сидит теперь в нижнем мире, сам на себя дуется.
Оленные люди затаив дыхание слушали враки Сотоновы. Ещё бы, то, о чём с большим благоговением рассказывали старейшины, странный пришелец на их глазах низводил сейчас до бытовых скандалов и драк. И возразить страшно: как-никак, он владелец ханяна первенца Агды. Да возражать-то не больно и хочется: в таком изложении и с обилием бытовых, привычных подробностей история создания мира кажется куда правдивей и понятней. Без тех возвышенных словес, какими потчуют сказители, у которых всё страшно и мрачно, а тут – ясно и смешно.
Ненадолго повисло напряжённое молчание. Все глядели в рот князца: как сам он отнесётся к кощунственному рассказу? Агды тоже молчал, а затем его юношеское лицо исказила гримаса, и он не выдержал – прыснул в кулак. Тут и прочие облегчённо захохотали – можно!
Конец пира завершился песнями и плясками. И опять пришелец поразил всех: исполнил смешную-пресмешную песню «Старик преподносит цветы». Глядя на его прыжки и ужимки, на непристойные телодвижения и дрыганье ногами, зрители просто катались. Валялись, задыхаясь от смеха и хватаясь за животы…
Вот так и прижился Сотон с новым именем Синкэн среди оленных людишек. Аргишил вместе с ними с места на место, охотился и рыбачил когда хотел. А лень было юрту покидать, так и тогда без свежанины не сидел. Всегда находились дураки, желающие ублажить покровителя охоты. Таскали и свежие, и солёные, и копчёные яства. А он в ответ всегда обещал богатую добычу. И что интересно: в эти годы стойбище Агды не знало неудач, хватало и рыбы, и птицы, и зверья разного. Все ходили в одеждах из шкур песцовых и соболиных и голода не знали. Мороз, конечно, докучал зимами, но Синкэн обещал научить одного из учеников, как подрубить закрепу, удерживающую Чолбона на небе. Все знали: если спустить того на землю и наверх не пускать, то морозы навсегда прекратятся.
По весне Сотон открыл пробку и выпустил на свободу Чучуну. Тот как раз проснулся и принялся колотить в прозрачные стенки.
– Ступай на волю, – напутствовал его старик, – но не вздумай мне и моим людям вредить. А не то ещё раз поймаю, и станешь сидеть у меня в бутыли, пока моря сушей не станут, а суша морем.
Лесовик шмыгнул в ближайшие кусты да и был таков. Только иногда трещал в буреломах, а на глаза не показывался. А Синкэн к князцу в гости направился. Вошёл в чум, а там первенец на ножки встал и два-три слова вполне внятно произносит. Показал старик Агды пустую посудину:
– В пору ли ханян твоему любимцу пришёлся? Нигде не жмёт?
– Да не замечал ничего такого, – осторожно ответил Агды. Сильно-то нахваливать ребёнка нельзя, злые духи подслушают, позавидуют.
– Вот и славно. Вырастет малец силачом и умницей, мне спасибо скажешь.
И не соврал на сей раз. Вырос Торганэй сильным, как медведь, и разумно управлял оленными людьми. Горя они при нём не знали.
А Сотон тихо угас, завершив свой земной круг на Таймыре. Проделал он большой путь с запада на восток, оттуда на север и с востока на запад. Повстречавшись с потомками полка Сеченко, пришедшими от каменного Пояса, он замкнул границы будущей великой державы динлинов. В память о его походе, как столбы пограничные, остались Чучуны и Чулмасы, мангасы и колбасы, напоминающие своими выходками путникам, людям заезжим: осторожно, граница!
Нынешние корейцы и японцы забыли Сотона, а зря! Не будь его, возможно, так и затерялись бы среди высокой тайги алтайской.
А три его ученика, парни, которые первыми наткнулись на юрту Сотонову, – Олокто, Чачигир и Чапогир – стали великими шаманами, потому что Синкэн перед смертью раскрыл им секрет мухоморной настойки. Сам он последние годы потратил на то, чтобы разгадать тайну брожения, но потерпел неудачу, потому что, копая бражные ямы, всякий раз упирался в вечную мерзлоту. А на льду какое брожение?
Так и умер трезвей стёклышка от бесценной бутыли. Перешла она по наследству верным ученикам. Они в бутыли мухоморное крошево кипятком разбавляли, а затем путешествовали то в верхний, то в нижний миры.
ГЛАВА 24
Рождение мага, Ютландия
Параллельные пересекаются. Простое доказательство – лестница.
Лобачевский
…И в этот миг стена рухнула. Гессера ударила упругая волна воздуха и бросила на стоящего рядом Марта. Оба кубарем покатились по каменным ступеням и, возможно, не сосчитали бы костей, кабы не чародейская выучка. Инстинктивно и тот и другой воспользовались летательными заклинаниями и соскользнули в подземелье. Зал оказался достаточно большим, чтобы ударная волна заглохла сама собой и не разбила их о стены. Приятели поднялись на ноги и глянули друг на друга.
– Ты цел? – спросил Джору.
– Кажется, да. А вот как там наша дюжина?
– Сейчас проверю, – объявил дюжинник и начал мысленную перекличку:
– Ветр, Сани, Кот, Вася…
Откликнулись семеро. У Васи оказалась сломана рука, Тим разбил морду о камни, остальные отделались лёгкими ушибами. А вот что случилось с тремя остальными бойцами, было пока неясно. Не отозвалась тройка Кота. Подрывники шли замыкающими и вполне могли угодить под завал. Плохо дело, подумал командир. Если ребята погибли, то я себе никогда не прощу, что сунулся в эту ловушку.
Была короткая схватка в густом тумане, в котором вязло даже истинное зрение и лишь вспышки магической активности указывали направление на притаившихся врагов. На одну такую вспышку и бросилась дюжина Леса. Они буквально наткнулись на отряд ютров – клинки против клинков. Те были готовы к встрече, и, если бы не кольчуга, Гессер лежал бы с распоротым животом. Но всё равно удар под дых был достаточно силён, так что несколько длинных мгновений он сам себе казался выброшенной на берег рыбой – судорожно хватал ртом выбитый неожиданным ударом воздух. Спасибо приятелю, прикрыл от летящего сверху меча. А дальше хан уже и сам смог постоять за себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53