— Толпа застонала, соболезнуя. Нибель упустила шанс вплотную увидеть гору и взглянуть на темную сторону следующей. Ах какая жалость!
— Но что ты выбрала и в каком порядке? Как ты «Расставила свои знаки»? Итак, у нас здесь имеется огромный букет цветов, которые собраны так, чтобы их было удобно нести и… возможно, бросать? — Некоторые из более пожилых и романтически настроенных дам ахнули. — Подвязка, многозначительно голубая, одна из триады знаков, а другие, возможно, не менее старые и привычные?
Нибель прижала ладонь ко рту и негромко пискнула.
— Да, — с широким жестом объявил Блинни. — Некоторые из вас уже догадались. Так оно и есть. Итак, Нибель Меса, ты собираешься огласить имя человека, за которого ты намерена выйти замуж. А игровое шоу «Сам себе пророк!» все это оплатит. Ах, это так неожиданно. Что за сказочная концовка!
Плутт дрожал от страха и похоти. Пока что все шло как нельзя лучше. Теперь последний толчок.
— Но кто этот счастливчик? Вот эти две буквы содержат в себе ответ. Кто может скрываться под инициалами «БП»? — театрально размышлял Блинни. Затем он бросил страстный взор на Нибель и со значением ей подмигнул.
Девушка, уставившись перед собой, размышляла.
— «БП»? А это точно не «ПБ»?
— НЕТ! — возопил Блинни. — Гм… э-э… нет. Это явно кто-то, чье имя начинается на букву «Б». — Он вспыхнул радостной ухмылкой и опять подмигнул.
Тут глаза Нибели расширились, ее взгляд сфокусировался, а из горла вылетел какой-то сдавленный звук.
— Я знаю, что это означает, — прошептала она, глазея на Плутта в новом свете, подавленная нежданностью ситуации. Карты это сказали, и здесь, прямо перед публикой, все обнажилось.
Указательный палец девушки внезапно выпрямился и указал на конферансье.
— Блинни Плутт!
Именно эти два слова он отчаянно жаждал услышать.
— Я? — Виртуозный доильщик всевозможных аудиторий, Блинни отступил на шаг, повернулся к толпе и потянул ее за все доступные соски. — Я? — Изображая потрясение, конферансье схватил себя за грудки.
— Какой невероятный сюрприз! — драматически завопил он затем. — Но карты так сказали, — добавил Плутт, прежде чем кто-либо, а меньше всех внезапно пораженная страхом перед публикой Нибель смог ему возразить. — Так ты выйдешь за меня замуж? Скажи: «Да, Блин!»
— Да, Блин… — прошептала девушка, и весь амфитеатр буквально взорвался слезами и аплодисментами.
С похотливой ухмылкой Блинни Плутт подскочил к Нибели и ухватил ее за талию, увлекая девушку в левую часть сцены и направляясь к своей гримерке.
По праву причитавшуюся ему взятку помощник режиссера вполне мог получить немного позже.
Багровая молния промелькнула через небо над Мортрополисом в самом конце огненной бури, поджигая клубы хтонических дымоуглеродов, что поднимались от двигателей инфернального сгорания, установленных на паромах. Где-то переключился клапан, перегретый пар устремился по милям трубопроводов, и возвещавшая о конце очередной смены сирена заглушила все остальные звуки.
Мгновения спустя должен был начаться час пик. Улицам Мортрополиса снова предстояло ломиться от толп несчастных душ, вышвырнутых из одного места мучения и направляющихся для очередных восьми часов нестерпимого страдания куда-то еще.
Для обитателей подземного царства Уадда день был вполне обычный.
Точно таким же он был и для беспризорных сдельщиков.
— Итак, все знают, что нам предполагается делать? — задал вопрос высокий худой мужчина с козлиной бородкой. Из-под руки у него торчала небрежно засунутая туда скрипка.
— Да знаем, знаем, Бешмет. Ты уже и так нам все уши об этом прожужжал, — отозвалась предельно истощенная на вид фигура с кривоватой ухмылкой на физиономии.
— Послушай, Фауст, я просто хочу позаботиться о том, чтобы все вышло тип-топ, — рявкнул Бешмет. — Ведь именно мне предстоит всех отвлекать. Все глаза будут на мне сосредоточены. Если что-то пойдет не так…
— Да, мой милый, но ведь тебе все это нравится. Опасность, погоня, поклоняющаяся аудитория, — прохрипела Шпирс, помахивая ресницами. — Между прочим, часть тяжести я смогла бы снять с тебя небольшим вокальным сопровождением.
Глаза Бешмета тут же тревожно расширились. Вокальное сопровождение. Ну уж нет! С таким же успехом Шпирс могла бы назвать это пением. Потуги ее глотки на музицирование заставляли поскребывание ножом по краю тарелки казаться положительно благозвучным.
— Нет-нет, никакого пения, — выдохнул скрипач.
— Тогда вини только самого себя, радость моя, раз ты не позволяешь и мне немного отвлечь их внимание, — продолжила Шпирс. — А ведь я бы их по-настоящему отвлекла, знаешь это? Ладно, если ты не позволяешь мне петь, я могла бы… — Она покачала своей далекой от непривлекательности фигурой и надула губки. — Они бы от меня просто глаз отвести не смогли…
Рядом в тени жалкая фигура в рясе монаха Синнианского аббатства закатила глаза и что-то недовольно проворчала.
— Да они по-прежнему не могут, — прорычал Бешмет. — Ты только на них посмотри! — Вся группа сдельщиков стояла, трогательно высунув языки и пуская слюни.
К своему немалому негодованию, монах Синнианского аббатства зарделся и вынужден был быстро переключить свои мысли на дохлых псов и холодный душ.
— Ах, разве они не лапочки? — закулдыкала Шпирс.
Очень трогательно, — неодобрительно проворчал Бешмет. — Ладно, ребята, давайте с этим заканчивать. Вперед! — Раздраженно вскинув скрипку под подбородок, он атаковал их уши быстрым всплеском глиссандического крещендо из «Эротической симфонии в ре-миноре» композитора Шнютке.
— Ох-х. Сделай хоть перерывчик! — рявкнул Фауст, нервно подергиваясь. — Проклятый зуд! Я от котенка в кипятке слышал куда лучшую мелодию!
— Поистине музыкальная поэзия! — восхищенно объявил еще один член компании. Он зарделся и опустил глаза, а затем вдруг сложил на груди руки. — Поиграй еще немного, дорогой Бешмет!
Фауст покачал головой.
— Проклятье, я и забыл, что ты написал эту лабуду. О чем ты думал, когда продал за нее свою душу?
— Эх, дикарь ты, Фауст. Эти четыре такта на девять восьмых — самая технически сложная аппликатура за всю историю игры на скрипке! Если бы ты хоть что-нибудь знал о постмодернистских неоклассических работах, ты бы оценил это по достоинству, — в хорошо отрепетированной манере отбился от критики скрипач.
— Будь уверен, я и так все это по достоинству оценил, — проворчал Фауст. — Да, скажу тебе, эти четыре такта могут всю серу из ушей вычистить. Какого дьявола ты не загнал свою душу за что-нибудь более достойное?
— То есть как ты? — парировал Шнютке?
— Я заключил куда лучшую сделку, чем ты, приятель. Если взять выбор между написанием визгливой лабудятины и проведением двадцати четырех лет в самых лучших наслаждениях, какие только может выдержать тело, я знаю, что бы я предпочел. — Фауст ухмыльнулся в своей обычной излишне сладострастной манере.
— Мое имя прославлено по всем Тальпийским горам. Причем прославлено как принадлежащее общепризнанному гению во всех окрестных королевствах. А ты так же широко известен?
— О да, — ухмыльнулся Фауст. — Мое имя встречается в большем числе регулярно читаемых книжек, чем когда-либо будет упоминаться твое.
— Что-что?
— Я был на первой странице всех черных записных книжечек у прекрасных дам. Когда им хотелось славно провести время, они первым делом всегда звали меня!
Глаза Шпирс вспыхнули.
— Я продал свою душу ради искусства! — заявил Шнютке.
— А я за свою получил кучу забавы, — парировал Фауст.
Каждый из так называемых сдельщиков оказался в Уадде в целом по одной и той же причине. Всем им так отчаянно чего-то недоставало или им так срочно требовался какой-то навык, какой-то талант, что они поддались финальному искушению. Они трижды прошептали свои величайшие желания, адресуясь к местному демону, — и оказались здесь. Проданные, бесприютные, мучимые. Они считались нелегальными уаддскими иммигрантами. Пострадавшими от собственных необоримых желаний.
Вернее, все, за исключением жалкого монаха в тени. Он был одурачен одной роковой ночью в безмолвной часовне святого Маразма Регулярно Забываемого — и теперь застрял здесь. Его обрабатывали той же просмоленной щеткой, что и всех остальных, постоянно преследовали девятифутовые ментагоны — за бродяжничество и недозволенную организацию представлений на улицах Мортрополиса. Хуже того, в любой момент бодрствования (то есть по сути в каждый момент загробной жизни) их сделки находились в самых передних частях их разумов. Бешмет лучший скрипач из всех когда-либо рожденных, благодаря протянутой лапе помощи от местного демона теперь постоянно был охвачен отчаянным желанием выйти на люди и исполнить лучшие свои работы — и одновременно поражен почти полной неспособностью сделать это из-за непрестанного, выворачивающего все кишки страха перед публикой.
— Послушайте, если вы оба прекратите препираться, мы сможем наконец заняться заданием, — рявкнул Бешмет. — Что касается рейда, то сегодня очередь Мудассо.
Ныне слепой к цветам художник с энтузиазмом кивнул.
— Я обещал Шпирс портрет, — ухмыльнулся он, пряча за спиной большой кусок холста. — В полный рост, спереди.
— Идет, приятель, мы добудем тебе все, что нужно, — осклабился Фауст. — Если только можно будет посмотреть на эту милую процедуру.
Мудассо буквально дрожал при мысли о своей первой обнаженной натуре за многие столетия. До сделки это оказывалось для него омерзительно-сложным — поскольку беднягу сплошь покрывала жуткая оспа, ни одна модель даже близко к нему не подходила из страха заразиться. Однако три маленьких просьбы в сторону местного демона — и проблема была решена. Вернее, как бы решена. Оспа чудесным образом испарилась, но в округе оказалось не особенно много моделей. В итоге картиной, которую Мудассо приходилось повсюду с собой таскать, был едва узнаваемый автопортрет, погребенный под гноящейся грудой старых прыщей и болячек.
— Гм… зрители, — пробормотал художник. — Думаю, здесь решать Шпирс.
— Ах, Мудассо, какой ты джентльмен. — Шпирс ухмыльнулась и помахала ресницами. — Все это так мило, что мне по-настоящему хочется запеть…
— Нет-нет. Пора идти. Вперед! — в отчаянии вмешался Бешмет, прежде чем Шпирс смогла начать. Приобретя невероятную популярность на регулярных концертах постоянно идущего шоу «Фабрика талантов», она решила прорваться в серьезную культуру и стать поп-звездой. Единственной ошибкой Шпирс стал ее выбор демона. Хотя она трижды попросила придать ее голосу самое красивое звучание, какое он когда-либо слышал, проблема состояла в том, что певица не очень понимала, о чем именно просит. И вот теперь она пела как целый любительский хор пораженных любовной заразой росомах.
Крепко прижимая к себе скрипку, Бешмет вывел компанию сдельщиков из крошечного проулка напротив входа в Яму Горящих Угольев. Теперь в любую секунду громадные двери могли распахнуться, и волны измученных душ излились бы оттуда, направляясь к месту очередного страдания. Уже сейчас поток душ начинал шаркать по улицам, пока час пик подходил.
По сигналу от Бешмета, вожака этого рейда, Шнютке и Фауст червями проползли сквозь гущу тел и притаились по обе стороны от входа. Здесь были Бакс — бывший держатель единственного когда-либо напечатанного чека на миллион мротов, умерший безденежным, поскольку никто так и не нашел для него нужной сдачи, наша знакомая Шпирс, а также бывшее его высокопреподобие Елеус Третий в своей жалкой рясе. Они аккуратно организовали так называемую «атанду» — на предмет любых признаков приближающихся ментагонов.
А ментагоны точно должны были нагрянуть. Единственной переменной величиной было то, сколько времени им потребуется и с какого направления они появятся.
Внезапно с ревом дьяволов и щелканьем кнутов громадные двери Ямы Горящих Угольев со скрипом распахнулись, и задыхающиеся, страдающие души высыпались оттуда. Жар аж опалил брови Фаусту. Невероятно, но там было еще жарче, чем в среднем инферно с его шестьюстами шестидесятые шестью градусами по Фаренгейту, к которым они все привыкли.
По этому сигналу, дрожа от ужаса на крыше небольшой хижины, Бешмет заскрипел смычком по струнам. В жутких звуках безошибочно узнавался вступительный диссонанс «Эротической симфонии» Шнютке. Секунды спустя скрипач уже яростно пилил свой инструмент, выбрасывая языки тревожной атональности в поток и без того измученных душ, что струился по улице внизу. Надтреснутые квинты и детонированные ноны бомбардировали их уши, и, как случалось на каждом публичном представлении этой работы, какое когда-либо давалось, все тут же остановились. Измученные души неподвижно застыли, до самых своих глубин потрясенные, пытаясь поверить в то, что доходящий до них кошмар — и в самом деле музыка. Секунды спустя вся улица представляла собой плотную массу жалких душ.
Не тратя времени даром, Фауст и Шнютке протиснулись в двери Ямы Горящих Угольев и, опустив головы, стали там рыскать. Подходящие угли испещряли весь пол, а неровная поверхность показывала, где в восьмичасовых промежутках погребались тела. Два налетчика стянули с плеч мешки, принялись хватать остывшие угли и забрасывать их в горловины с оттянутыми завязками. Десять, пятнадцать кусков — и снова наружу, опять протискиваться сквозь толпу.
Бешмет был в экстазе, его тело дико корчилось, пока музыка овладевала им. Фауст и Шнютке бросились дальше по тому же проулку, из которого они вышли на улицу, заливаясь радостным свистом в качестве сигнала наблюдателям. Наконец они сбросили на колени Мудассо добрых тридцать кусков превосходного угля.
— Ну вот, теперь тебе художественных припасов на месяц хватит, — ухмыльнулся Фауст. — И кстати, как там насчет того, чтобы Шпирс для тебя позировала?..
Ответа он так и не получил. В это самое мгновение последовала внезапная вспышка белого света, которую сопроводило странное завывание, и высокая фигура в черной сутане возникла на крыше рядом с Бешметом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48