Так еще будет.
Быстрее, быстрее, быстрее…
Кажется, Аймик кричит. (АЙМИК? Нет больше прежнего Аймика.)
И снова он, обессиленный, у стены, и знакомая ладонь поглаживает вспотевший лоб. Но и это не раду ет. Не хочется открывать глаза, не хочется возвращаться…
(Куда? Никуда! Исчезнуть бы… Совсем…)
То, что он видел и слышал… Оно уже растворилось в нем… Понять ЭТО? Объяснить ЭТО? Рассказать ОБ ЭТОМ? Невозможно; его разум слишком слаб; у него и слов-то таких нет… И все же теперь ОН ЗНАЕТ. Слишком многое… и то, чего не хотел бы знать…
(Великие Духи! Как счастливы простые охотники; с любым из них он бы с радостью поменялся своей судьбой. Даже с самым последним, самым захудалым… …Или – НЕ поменялся бы?)
С детства он знал – и это было даже не знание, а сама жизнь, ее суть, самое главное: МИР НЕИЗМЕНЕН!
Потом, во время Посвящения, он понял: Мир ДОЛЖЕН быть неизменным, ибо всякое изменение опасно и гибельно.
Поэтому нельзя терять связь с Предками. Поэтому нужно все делать так, как научили людей Первопредки: раскалывать кремень, мастерить копье, строить жилище… Поэтому в Обрядах нужно вновь и вновь возвращаться к Изначальному, соединяться с Ним, возрождать Его… И тогда Мир пребудет неизменным вовеки.
И вот все рухнуло.
Так зачем он шел сюда? Зачем он здесь? Зачем жить?
И тут пришел Голос.
(Инельга заговорила с ним? Или некто неведомый? В уши ли проник этот Голос или прямо в сердце? Аймик не знал.)
«Ты малая часть Целого, узелок в узоре, не тобой творимом. Но ты – един и целен. Ты малая часть этого Мира, но и Мир – только часть тебя самого и принадлежит тебе, как ты – ему. Ты не властен изменить предначертанное, спрямить или искривить чужие пути. Но на своей Тропе ты волен. Решай же, выбор за тобой».
* * *
«Очнись же! Осталось последнее…»
(Это точно голос Инельги.)
Аймик открыл глаза и медленно встал. Да, он – Аймик, хотя и не тот, не прежний, чья Тропа, хоть и нелегкая, пролегала по уютному, неизменяющемуся Миру, безраздельно принадлежащему охотникам, а не черным колдунам… Он – новый Аймик, на чьи плечи легла тяжесть иного, изменяющегося Мира. Согнула их, но все же не сломила.
– Я готов.
Другая песня полилась. Ждущая. Призывная. Теперь ее вел только один голос.
(Инельга? Да. Но откуда-то… из дальней дали.)
Ожили на стенах звери и духи. И Аймик… (АЙМИК? Да, но не только он, а еще и тот, кто приходил в странных снах. Тот, чья рука некогда стиснула копье, чтобы метнуть его в черный вихрь, уносящий его невесту. И была остановлена колдуном…) …почувствовал, что сам он… (Нет, ОНИ!)
…вплетаются в этот хоровод зверей и духов, скользят вместе с ними… (КУДА?)
«На встречу с Великим Мамонтом, разделившим некогда единый Род. И с Первобратьями!»
* * *
«Дрогон!»
Он открыл глаза и понял, что слеп. Ничего не видит. «Дрогон!»
Его зовет Эльга! Его невеста, унесенная черным вихрем. (Или это был сон?)
«ДРОГОН!»
(Ну конечно, дикий, скверный сон. Будто не только его Эльгу духи унесли, но и он сам всю жизнь уже… Сейчас он проснется у себя дома; его мать, Туйя, должно быть, и завтрак уже приготовила… Он просто заспался перед долгим походом. Вот сейчас…)
Зрение вернулось. Сразу. Как удар. И его качнуло от этого удара так, что едва смог удержаться на ногах.
Стало ясно: не сон. Все так и было. И он уже был Там…
(Обрывки чего-то огромного, изведанного, улетели прочь из памяти, несмотря на все попытки зацепиться… удержать… Бесполезно.
Осталось: его земная жизнь да еще – смутно – этот… Сын Тигрольва.)
Но то, что возникало и менялось в голубом сиянии перед его живыми глазами, не похоже ни на что земное.
Кроме Эльги!
Она стояла всего в пяти-шести шагах от него, такая же, как прежде, – босая, в платье невесты, – как в тот навеки проклятый день, когда была дана эта безумная клятва, и налетел черный вихрь, и… «Дрогон! Мы встретимся! Ты придешь ко мне, Дрогон!» Прожив свою земную жизнь до конца, умирая от ран – свежих и прежних, – он, вовсе не старый, не страшившийся ни когтей, ни клыков, ни вражеских копий, думал: «Все напрасно. Она солгала, из жалости… Или, быть может, – Там?» Оказалось – не Там. Здесь. Неведомо где.
– Дрогон!
– Эльга!
– Нет, Дрогон. Теперь я – Инельга.
– Перемена имени? Так твое Посвящение завершено?
(Дрогнуло сердце. Ведь это значит…)
– Нет, Дрогон, нет. Разве ты не помнишь, что сказал мой отец?..
(Как не помнить? Ее отец, великий колдун Рода Куницы сказал тогда: «Я подготовил мою дочь. Но дочерью Куницы она станет лишь когда ты, Дрогон, сын великого Дрого, основателя вашего Рода, станешь ее мужем». Они думали: это произойдет там, куда они уходят. На земле предков. Где родился его отец. Кто же мог знать…)
– …Иди ко мне, Дрогон, сын великого Дрого. Настало время сбыться предсказанному.
Инельга, не отводя глаз от жениха, вырванного ради нее из Инобытия, сняла пояс, расстегнула ворот, повела плечами, – и платье невесты скользнуло к ее ногам. И Дрогон шагнул ей навстречу, чтобы наконец-то коснуться ее тела. Такого знакомого, но так и не познанного.
…Опустошенный, чувствуя, что ему вот-вот придется возвращаться Назад, что возвращение уже началось Дрогон шептал в безнадежной тоске:
– Инельга, я не хочу! Не отпускай меня. Туда оставь здесь. Ты колдунья, ты – Могучая, ты можешь…
(Он был Там, но теперь, пока он жив, Оно вновь стало неведомым. И страшным. Таким страшным, что… Все что угодно, лишь бы избежать этого Возвращения.)
– Нет, любимый, нет! – всхлипнула Инельга. Совсем как та, давняя, бесконечно далекая девочка, что когда-то, убегая от маленького Нагу, упала и разбила колено. – Нет, я не могу, поверь. Могучие Духи, не я, вызвали тебя Оттуда. И не ради нас. Ради других. Многих. А я, Бессмертная… Как бы я хотела сейчас разделить твою Тропу! Но и это – не в моих силах.
– И этот… сын Тигрольва… – бессильно прошептал Дрогон и успел еще услышать в ответ:
– Успокойся, сын Волка, не надо. Разве ты отделим теперь от него, сына Тигрольва?
И уже на самой грани Инобытия Дрогон успел понять: да, теперь они и в самом деле нераздельны. И какая-то часть сына Тигрольва, Северного Посланца, дошедшего-таки до Инельги, уйдет сейчас Туда, вместе с ним. И что-то от него, сына Дрого, останется здесь, доколе Северный Посланец сам не встанет на Ледяную Тропу. А что будет потом?..
Губы Инельги… И вновь он неудержимо летит сквозь черную дыру в бесконечность, и путь назад невозможен.
* * *
Он снова стал Аймиком. Не тем, кого, словно несмышленыша, привела сюда Инельга. Новым Аймиком, не только познавшим Изменение Мира, но и, кажется, побывавшим там, куда только что ушел Дрогон.
Этот Аймик действительно мог стать мужем Бессмертной.
Инельга. Она рядом; ее руки гладят его лицо, голову, плечи.
Аймик отстраняется. Он хочет видеть ее всю, нагую. И видит… Впервые.
Видит хрупкую, обиженную девочку, нуждающуюся в защите. И в утешении…
Они лежали? Плыли? Летели?
Он не знает. Но ощущение полета – то плавного, то стремительного – осталось навсегда.
Слияние настолько полное, что на его вершине они воистину становились одним существом. И это было самым упоительным. Порой они отстранялись друг от друга, лишь для того, чтобы взглянуть друг другу в глаза и снова слиться воедино.
Как долго длилось все это?
Ответа нет. Здесь, в голубом сиянии Межмирья, нет Времени…
* * *
– Ты можешь остаться со мной. Если захочешь.
Аймик вздрогнул от неожиданности. И от радости. (Остаться? Да, да, конечно, он останется, ему незачем возвращаться туда, где все так текуче… И так безнадежно. Где, что бы он ни сделал, все обречено…) А сын? И другой, тот, кто должен родиться? Аймик посмотрел прямо в глаза своей жены – мерцающие, напряженные… Она действительно хочет, чтобы он, долгожданный, остался. Ей так плохо, несмотря на все ее кажущееся могущество. Так одиноко… И все же…
Когда женщины нашивают на одежду узор, самые важные места закрепляются узелками. И если такой узелок порвется – рассыплется целое звено, быть может самое важное. Он, Аймик, – сам такой узелок в узоре, который создают, должно быть, Могучие, так и не снизошедшие до своего Избранника. И кто знает, какая часть их загадочного творения погибнет, если оборвется этот узелок?
…Остаться здесь, с Инельгой, – значит погубить Дангора и Маду, это ясно. Вместо Дангора, которого он таскал на плечах, которому столько рассказывал об Изначальном, о Первобратьях, о том, как они победили Злобного Духа и спасли Мир, появится новый Черный Колдун. Страшнее Дада. И тогда… Тогда обречен и тот, кто еще не родился. Он не может оставаться в Меж-мирье, его придется отдать людям, детям Мамонта. Но увести их за Великую Воду он не сможет…
И дети Мамонта будут обречены на гибель. Все. И лошадники тоже…
(«Тебе-то что до них? Мир все равно обречен. А ты спасешься. С Бессмертной…»)
Аймик усмехнулся. Теперь он знал, кому принадлежит этот осклизлый голос.
…«Спасешься»? Как бы не так. Знает это его жена, нет ли, – но он, глядя в ее глаза, видит, понимает: если все это произойдет – Тьма накроет их здесь, в Меж-мирье, еще задолго до того, как ею будет поглочен остальной Мир. Ненавистью накроет…
…Взаимная ненависть, из которой не будет исхода даже в смерть…
…Вспыхнула безумная надежда. А что если…
– Инельга! Я спасу Дангора и сразу же вернусь. И тогда наш сын…
Еще не договорив, понял: нет! Он же видел в танце зверей… Он знал…
– Нет, Аймик. Дангор – это только начало… Если ты уйдешь, ты будешь должен спасти свой Род. Ты – единственная надежда детей Тигрольва.
(Вот оно что. Он – узелок, который даже еще и не затянут…)
(«Ха! Ты забыл, что они сотворили с тобой? Их гибель – справедливое возмездие, и только. Никто не осудит тебя, никто. Даже Могучие. Ведь это справедливо…»)
Голос звучал уверенно. Говоривший знал: он прав!..
«Ты не властен спрямить или искривить чужие пути. Но на своей Тропе ты волен. Решай, выбор за тобой».
Во взгляде Инельги – надежда и отчаяние. – Ты останешься? – Я хочу остаться. Но я должен идти.
Глаза Инельги наполнились слезами. И все же в них было и облегчение. (Знала.)
– Муж мой! Тогда тебе пора.
(Вот этого он не ожидал. Пора? Как же так? Ведь времени-то прошло…)
Глаза Инельги строги и неизбывно печальны, словно сама Вечность.
– Аймик! Мы в Межмирье. Здесь нет Времени, но там, где живут дети Мамонта, Великий Червь продолжает наматывать свои кольца. Нужно возвращаться. Иначе произойдет непоправимое и все окажется напрасным.
И ласково, но твердо Та-Кто-Не-Может-Умереть освободилась от объятий Северного Посланца.
* * *
Платье на Инельге теперь иное: почти до земли, с каким-то странным зеленоватым отливом. И волосы уложены по-иному: в одну косу. Аймик не заметил, когда и как это произошло. Сам он, тоже неведомо как оказавшийся в обычном охотничьем наряде детей Мамонта, сидит у ног своей жены… (Последней. Единственной.)
…с наслаждением ощущая, как тонкие пальцы расчесывают, перебирают и укладывают его распущенные по спине волосы, а певучий голос вплетает в его сознание слово за словом:
Аймик! Ты теперь многое знаешь о Мире, о тех, кто его населяет, и о себе. Ты знаешь мое колдовство.
Аймик! Ты выбрал свою Тропу. Ты должен вернуться на Север, как Вестник из Мира Могучих, как Вестник Неведомых. Аймик! Твои сородичи гибнут!
Ты передашь им мое колдовство и откроешь новые тропы.
Но прежде, Аймик, ты должен спасти Дангора от посвященья Предвечной Тьме.
И помни, Аймик:
Твоя Инельга встретит тебя, любимый, в самом конце твоего пути, если твой путь свершится.
Но помни, Аймик: Если ты ослабеешь,
Зло, и Боль, и Распад заполнят ваш Мир раньше начертанных сроков.
И наши тропы – твоя и моя – станут напрасны. И они никогда не сойдутся. Никогда и нигде.
Так пела Инельга, заплетая волосы Аймика в косу Вестника.
* * *
«Как мне спасти Дангора? Как убить Черного Колдуна? Я ведь пытался…»
Они стояли лицом к лицу. Инельга положила на плечи мужу свои руки и заговорила, глядя прямо в глаза:
– Это трудно. Хозяева Дада сильны… ты и представить себе не можешь, КАК они сильны…
(«Как это – не могу?» – хотел было возразить Аймик, но промолчал.)
– …И все же справиться можно, – продолжала Инельга. – И я помогу тебе. Но главное – ты сам. Без этого помощь бесполезна. Оружие – вот оно! – в ее руке вдруг оказался ЛУК. – Посмотри. – Инельга протянула Аймику свой Дар.
Аймик знал луки и умел делать их сам. Хорошие луки, из точно подобранного куска дерева, выверенного, оструганного, вымоченного, и высушенного, и обмотанного берестой в должные сроки, со всеми надлежащими заклинаниями. Он думал, что знает о луках все. Но ЭТОТ… Он изгибался двойной дугой. Он был изготовлен не из одного куска дерева – из многих, тщательно подобранных кусков, не только дерева, но и кости. Их скрепляло какое-то неведомое Аймику вещество и совсем уж непонятные, твердые жилы и скрепы, – белые и желтые, – вырисовывающие по всему телу лука сложный, никогда не виданный узор. А тетива… Аймик накинул и затянул петлю, тронул ее и улыбнулся, прислушиваясь к тугому, певучему, медленно угасающему звуку.
– Нравится! – улыбнулась его восторгу Инельга. – Это – оружие Древних. Тех, кого почти не осталось в вашем Мире, а скоро и совсем не останется. Их оружие воистину дивно, но помни: оно не может и не должно остаться в вашем Мире. Из этого лука ты сможешь послать только одну стрелу. Смотри не промахнись.
– А стрела?
– Будет и стрела. У тебя есть наконечник? Он стал шарить по карманам и извлек… Как? Неужели этот уродливый, ни на что не похожий наконечник, изготовленный им в подражание мастерам детей Мамонта, может убить Дада?
Но Инельга приняла его из руки мужа, осмотрела и удовлетворенно кивнула, возвращая вместе с невесть откуда взявшимся древком и вороновыми перьями:
– То, что нужно. Прилаживай.
Стрела готова. Под пение заклинаний они поочередно оросили ее своей кровью, и стрела на мгновение озарилась розовым сиянием.
– Помни, ты должен послать эту стрелу точно в его сердце. Только один выстрел; второго не будет. Но в теле ее не оставляй. Извлеки и отдай сыну, когда будете прощаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65