Да, как ни странно, второй все еще был жив. И что же делать теперь?
– Муж мой! Мы ведь не знаем, кто они такие и почему… случилось то, что случилось!
Аймик задумался.
(Конечно, Ата права: эти двое могут оказаться кем угодно. Убийцами. Злыми колдунами, наводившими порчу на сородичей. Даже… даже нарушителями Закона Крови! …Кем угодно, только не трусами; но вот это как раз не важно. Спасать преступника, даже храбреца (тем более храбреца), – это значит навлечь на себя не только гнев его сородичей, но и всех духов, покровительствующих их Роду! Только этого ему с Атой и не хватало. По-настоящему, и хоронить-то чужаков не следовало бы; хуже нет, чем в чужие дела вмешиваться… Но…)
Он вздохнул.
(Но что-то мешает ему согласиться с женой и принять правильное решение. Быть может, его утренний, прочно забытый странный сон? Или то, как дрался этот чернобородый… и как вели себя его враги? Или все это вместе?)
Аймик решительно встал. Что бы ни случилось, бросить этого незнакомца он не может… Да и все равно, он вот-вот умрет.
– Понесли наверх! Там что-нибудь придумаем.
Раненый лежал в глубоком забытьи. Красивый. Беззащитный.
Аймик и Ата сидели подле него. Отдыхали. В общем-то, дело ясное: если не бросили, не закопали живым, то…
– Как понесем? Далеко.
(Муж решил… И теперь будь что будет!)
– Подожди. Я сейчас.
Аймик вернулся с двумя срезанными елочками.
Мешки с грибами пристроили в ногах безжизненного тела, привязанного к стволам елок.
(«Не дотащить! – думал Аймик. – Живым ни за что не дотащить!» Ну что ж. Они похоронят молодца честь по чести, в своем жилище, перед тем как его покинуть. Теперь, дело ясное, уходить нужно! Иначе найдут, со дня на день… Не те, так эти…)
Неизвестно почему, он был уверен: враги чернобородого не его сородичи.
Однако вторую могилу рыть не пришлось. Раненый так и не пришел в себя, но и умирать не собирался: видимо, очень хотел жить.
Ата перебирала грибы, нанизывала их на жилки и развешивала в тени, а Аймик возился с раненым: вспоминал все, чему учил его Армер, обмывал раны травным отваром, прикладывал распаренные листья, перевязывал раны полосками тонкой кожи.
На какое-то мгновение раненый словно пришел в себя: открыл глаза и что-то пробормотал.
«Пить просит», — догадался Аймик и поднес к его губам деревянную чашу с травником. После двух-трех судорожных глотков чернобородый вновь впал в забытье.
Неслышно подсела Ата, положила руку на плечо мужа:
– Ну и что теперь?
(«Что теперь?» Уходить нужно, и как можно скорее! Пока их не нашли. Но уходить – это значит бросить гостя на верную смерть. Это невозможно.)
– Будем выхаживать. Выживет – его счастье. Нет – похороним и будем уходить.
Темнело. Отсветы костра играли на запрокинутом лице чернобородого, и казалось, он спит здоровым сном и улыбается сквозь сон.
– Знаешь, – задумчиво проговорила Ата, – мне кажется, он выживет. Только к добру ли все это?

Глава 7 СПАСЕННЫЙ
1
– Каригу элм? Каригу элм-а? Чернобородый смотрел вполне осмысленно, и даже пытался приподняться.
– А-а, очнулся? Лежи-лежи! – Аймик, осторожно нажимая на могучие плечи своего гостя, заставил его лечь. – Пить хочешь? – показал он жестом.
Чернобородый улыбнулся и кивнул.
(«Хорошая у него улыбка, – думал Аймик, поднося к губам больного бурдючок с водой. – Надо же, выжил!»)
До самого последнего времени ни он, ни Ата не верили, что их нечаянный гость выкарабкается, но поражались его жизнелюбию, его стремлению выжить во что бы то ни стало. А это было ох как трудно. Страшная рана под левой лопаткой затянулась хорошо, зато вторая, в боку, воспалилась так, что Аймик уже решил: Черная Хонка подкралась. Нет, обошлось, но вместо Черной Красная Хонка заявилась и никак не хотела уходить в одиночку. А чернобородый все это время был где-то там — не здесь, не с ними. Сюда возвращался совсем ненадолго: хлебнет поднесенного Атой или Аймиком мясного отвара, травника, а то и свежей оленьей крови – и снова там. Может, это его и спасло: должно быть, у своих был, у предков; просил о помощи…
А времени прошло о-го-го сколько! Снег уже дважды ложился на землю; ложился и таял. В третий раз до весны ляжет; примета верная. Их так и не обнаружили – ни те, ни эти. Почему, Аймик не знал. Все это время они с Атой были настороже. Но люди в этих краях больше не появлялись. Никто.
Послышались долгожданные шаги, и, откинув полог, появилась Ата с вязанкой хвороста. Она долго убеждала Аймика, что ничего худого не случится, просто быть не может; она и отойдет-то всего на десяток шагов, не дальше; на голос отойдет и даже жилища из вида не потеряет… Аймик на уговоры не поддавался, но она улизнула-таки. Уж если Ата чего-то пожелает…
– Муж мой не слишком скучал? Видишь, я быстро, и ничего не случилось.
– Ты лучше посмотри!
Их гость, приподнявшись на локте, глядел на Ату. Внимательно, словно пытался что-то вспомнить. Затем вновь со слабым стоном опрокинулся навзничь.
– Выжил-таки! Теперь быстро поправится. Вот уж не думал…
– Жить хотел и выжил. – Ата равнодушно пожала плечами. – Он сильный, по всему видно.
– Хорошо, что сильный; значит, скоро встанет. Все думаю, кто первым доберется до нас: его сородичи или те…
– Не кликай лиха, – серьезно проговорила Ата, взяв мужа за руки и глядя ему прямо в глаза. – Не надо!
– Только ты не ходи больше одна. Даже за хворостом. Ничего с ним не будет, может и один побыть. К тому же…
– Хорошо, не буду, не буду!
Чернобородый вновь открыл глаза и вопросительно смотрел на них.
– Ну что ж, – сказал Аймик, – похоже, самое время познакомиться.
Они подошли вместе к краю лежанки.
– Аймик, – произнес он, указывая на себя, – Аймик. – И затем:– Ата.
Чернобородый понял. Тыча себе в грудь большим пальцем правой руки, он с видимым усилием разлепил спекшиеся губы и проговорил:
– Хайюрр. А'льм Хайюрр!
Аймик оказался прав: Хайюрр быстро шел на поправку. Слабый, он все чаще присаживался на своей постели, и Ата подкладывала ему под спину шкуры, чтобы было удобнее. Полусидя, изможденный, но все же красивый, он с неизменной полуулыбкой следил, как возится она по хозяйству, переводил взгляд на мужа и о чем-то спрашивал. Или говорил сам. Было заметно: он изо всех сил стремится к общению, невзирая на то, что их языки казались совершенно не схожими. Впрочем, тем интереснее были первые проблески понимания; для Аймика, во всяком случае. Вначале он стремился не утомлять выздоравливающего, но, видя его настойчивость, разохотился. Ата даже начала выговаривать Аймику: «Да хватит тебе! Он уже с лица спал!»
Но похоже, Хайюрра болтовня почти не утомляла. А утомится, сразу даст понять: глаза прикроет и показывает, что хочет лечь, только такое случалось нечасто. И то сказать: он с удовольствием обучал Аймика своему языку, сам же, похоже, вовсе не стремился узнать чужой; запомнил только их имена да несколько слов: «пить», «спать», «еда»…
Зато Аймик с легкостью овладевал новой речью. Он словно вернулся в детство, к тому великому удивлению: «Надо же, люди, а говорят не по-людски!» И к горячему желанию узнать тайны этих непонятных звуков. Может быть, у Нагу Волчонка оно и быстрее получалось, но и сейчас он, Аймик-безродный, был, в общем-то, доволен своими успехами. Во всяком случае, Ата заметно отставала, хотя явно стремилась тоже выучиться языку гостя.
Прошло всего несколько дней, и Хайюрр уже пытался вставать, настойчиво изъявлял желание выйти наружу, на свежий воздух. Хозяева, как могли, старались уговорить его не торопиться. «Лежать надо! Быть снова плохо! Потом. Скоро». Чернобородый улыбался, порой откровенно смеялся речам своих хозяев, но подчинялся, хотя и с видимой неохотой. Вышел впервые, придерживаясь за плечо Аймика, когда все уже было бело и сверкало под рогами Небесного Оленя, и глаза слепило от сияния его лазурных пастбищ, и воздух был свеж и колок.
(«Ну и ручища! – думал Аймик, невольно пригибаясь под тяжелой дланью своего гостя. – Ну и силища! И это после таких ран и болезни!..»)
К этому времени они уже могли говорить о многом. Не только о простых вещах.
И они говорили о многом. Как-то так получилось, что Хайюрр больше расспрашивал, чем рассказывал:
– Аймик, Ата, кто вы? Как здесь?
Он объяснял, не надеясь, что гость все поймет. Впрочем, он всего и не говорил.
– Аймик муж, Ата жена. Хороший жена, но – нет детей! Люди говорят: «Прогони Ата, другой возьми!» Как прогнать? Хороший жена! Аймик уйти. Вместе с Ата.
Если гость и не поверил, то не подал вида. Он мял в руке комок снега и задумчиво смотрел куда-то вдаль. Затем принялся обкатывать, наращивать комок. Обернулся к Аймику, показал здоровые, крепкие зубы:
– Давай снежный человек лепить, хорошо? Позовем Ату, поможет…
Аймик не знал, что это такое, но быстро понял: один ком, чем больше, тем лучше, на него второй, а там – третий. Ну и кто что придумает. Их снежный человек удался на славу: вместо носа – еловая шишка, вместо глаз – две сосновые, а волосы и борода – сухие прутики и еловые лапы. Их Ата пристраивала. Потом отошла в сторону, засмеялась, запрыгала, в ладоши захлопала.
– Хайюрр! Это Хайюрр! – кричала она, показывая на снежного человека. – Только у живого глаза не серые, а синие!
И Аймик тоже засмеялся, и Хайюрр… А потом он слепил из снега совсем маленький комок и… бросил им в Ату! У Аймика улыбка сползла с лица, и кто знает, чем бы дело кончилось, если бы не увидел: Ата ничуть не обиделась, а сама такой же комок слепила да в Хайюрра! Да прямо в его густую бороду! А тот только хохочет… Тут и Аймик догадался: сам стал лепить снежные комки и – то в Хайюрра, то в Ату!..
Когда все трое, веселые, облепленные снегом, уже собрались возвращаться в шалаш, к дневной трапезе, довольный Хайюрр сказал:
– Так мы, дети Сизой Горлицы, зиму встречаем! Хорошо встретим – и зима будет хороша!
Едва поднявшись на ноги, гость принялся им помогать. Ате по хозяйству: очаг разжечь, дичь разделать. К тому, что вдвоем на промысел уходят, удивления не выказывал, но и сам с ними на промысел не просился. Аймик сказал однажды:
– Хайюрр! Один остаешься; если враг, оружие здесь!
(Лук не оставил; только копья и металку.) Но гость усмехнулся и покачал головой:
– Не придут. Никто не придет: ни чужие, ни наши. Плохое это место; совсем плохое! Как живете?..
(Вот оно что! Вот почему людей здесь не было все эти годы. Аймик и раньше знал о местах, куда духи людей не пускают; они везде есть, на их земле тоже… Но почему? Ведь в таких местах и дня не выжить: духи прогонят! А они с Атой больше двух лет здесь прожили! И не подозревали ни о чем.)
Потом Хайюрр и сам с ними на охоту стал выходить. Петли показал на зайцев, ловкие; Аймик таких и не знал. Дело совсем на лад пошло. Ата стала дома оставаться.
(«Не бойся, муж мой, никто меня не тронет. А вам я только помеха».)
Он и впрямь перестал за жену бояться. Быть может, и потому, что гость никакого беспокойства не выказывал. Одного только не понимал Аймик: как же так? Говорит – «плохое место», а сам и не тревожится вовсе. И уходить к своим, похоже, не собирается. Почему? До весны, что ли, остаться решил?
Однажды не выдержал, спросил напрямую:
– Хайюрр не боится духов?
Подумав, тот ответил:
– Духи вас любят, вижу. Иначе вам бы здесь не жить, а вы живете… никто столько не выдержит. Меня духи тоже не гонят… и к себе не взяли, хоть и могли. Значит, не страшно.
Ударили морозы. Крепкие; наружу выйти – даже глазам больно, а уж нос и губы заячьей шкуркой приходилось защищать. Реки, затянутой льдом, не различить, долина – сплошное синее марево, а над ним розовый шар висит. В такую погоду на охоту не пойдешь: бесполезно, да и ни к чему – запасов хватает. Только за хворостом да за водой к незамерзающему ключику.
У Аймика и Аты подходящая одежда была, а вот у их гостя нет. Пришлось ему эти дни из жилища носа не казать да в медвежью шкуру кутаться. Впрочем, и хозяева нечасто выходили за дверной полог. Короткий день незаметно перетекал в вечер; время проходило за едой, дремой и разговорами.
В первый раз узнав, что Ата – из Рода детей Серой Совы, Хайюрр улыбнулся:
– Надо же! Я ведь тоже из птичьего Рода. Сын Сизой Горлицы.
И с тех пор не раз шутил по этому поводу.
Однако о детях Серой Совы он до встречи с Атой ничего не знал. Зато о детях Тигрольва был наслышан.
– Старики говорят: Великий Тигролев первым тропу проложил в эти края. Для тех, чья добыча – мамонт! Для того-то он и землю эту заселил волосатыми великанами. А уж мы после пришли. Еще говорят старики: своих детей Великий Тигролев дальше увел, на север, в Счастливые Земли, к духам и Первопредкам…
(«Вот тебе на! А у нас говорят, Земля Первопредков осталась где-то на юге, откуда все мы пришли».)
…Земли-то счастливые, да путь к ним тяжел. Не все пошли за Великим Тигрольвом, некоторые тут остались. Где-то неподалеку живут, не по-нашему… Ты от них ушел?
Аймик спокойно встретил испытующий взгляд и твердо ответил:
– Нет. Мы издалека. С севера… – И, заметив явное недоверие, поспешил добавить:– Только не из Счастливых Земель, уж это точно!
В эти морозные дни Хайюрр много рассказывал о жизни своих сородичей. Дети Сизой Горлицы занимали обширные земли в междуречье двух великих рек, текущих с севера на юг.
– Мое стойбище, – мотнул он головой в сторону входа, – на правом берегу одной из Сестер, что дают начало Хайгре-Воительнице. А к востоку от нее Кушта-Кормилица… Ее еще Черной Лебедъю почему-то прозывают. Чудно.
– А наша река тут при чем? – спросил Аймик. – Она что, одна из Сестер, о которых ты говоришь?
– Да я не о ней вовсе; у нее и имени-то нет! – махнул рукой Хайюрр. – И течет она по-другому, сам видишь: с заката на восход… Сказал же: вы прижились в местах, которые наши люди стороной обходят. Да и не только наши…
Дети Сизой Горлицы живут чересполосно с детьми Куропатки; с ними чаще всего и свадьбы справляют. И язык у них очень схож, и дома строят почти одинаково. Вместе на мамонтов охотятся, если Большой Загон.
…Есть и другие. Даже твои сородичи, Аймик. Живут неподалеку; только их совсем мало. На правом берегу Кормилицы и вовсе чужие живут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65