(А он… ничего. Только усталый. Не стар, а уже седина пробивается. И морщины.)
Дрогнули веки, шевельнулись усы. Что ж, она – дочь Дада, ее взгляд тяжел.
Протянула руку и легонько взъерошила его длинные, давно нечесаные волосы.
– Ну хватит притворяться. Глотни-ка вот этого…
2
Аймик вздрогнул и широко распахнул глаза в полном недоумении. Язык… Невозможно ошибиться: с ним заговорили на языке детей Волка! Стало быть, он и вправду уже ТАМ… У предков или в преддверии…
Женщина убрала руку с его лба, привычно помогла приподняться и поднесла к губам деревянную чашу со знакомым, кислым с горчинкой питьем. Напившись, Аймик вновь откинулся на шкуры. Это не было притворством: лежа, он чувствовал себя вполне бодрым, почти здоровым, но стоило только приподняться, начиналось сильное головокружение, тело охватывала слабость, даже тошнота подступала. Впрочем, этот напиток со странным привкусом бодрил; сегодня, пожалуй, больше, чем прежде.
Аймик уже достаточно хорошо изучил облик своей целительницы, но сейчас впервые смотрел на нее открыто, глаза в глаза. Взгляд ее глубоких черных глаз был не просто спокойным – отстраненным. Если он и впрямь уже по ТУ сторону, – наверное, так оно и должно быть.
– Кто ты?.. И где я? – проговорил Аймик и сам удивился тому, с каким трудом дались ему эти слова. (Ослаб, совсем ослаб! Или… уже мертв?) Женщина чуть улыбнулась:
– Я? Мада. Где ты? В нашем доме. Мы вдвоем тут живем: Дад и я.
(Все же люди.)
– Дад – это муж?
– Нет. Отец.
Словно легкое мимолетное облачко на мгновение скользнуло по ее лицу.
(Люди! Точно – люди! Живые! Значит, и он жив!) — А как я… попал?..
– Ого! – Мада подсела ближе. – Ты с такой высоты сверзился! Видел бы свой след в снегу! Мы с Дадом еле-еле тебя выкопали. И как только жив остался?..
Аймик слушал вполуха; навалилась слабость, даже на лежачего. Голову понемногу начал стягивать обруч боли… Спросил для чего-то, плохо понимая свои собственные слова:
– Так, значит… вдвоем… на самой Стене Мира? – «Стена Мира»? – Женщина искренне удивилась.
– О чем это ты? – Но, заметив его состояние, перебила сама себя: – Ну все, хватит, хватит для начала. Вот, глотни-ка еще – и спать, спать!
Аймик не заставил себя упрашивать.
3
Аймик беспробудно проспал до следующего утра и, очнувшись, почувствовал себя намного бодрее, чем прежде. Косой солнечный луч падал на его постель, и пылинки в этом свете плясали, словно бесчисленные духи. Женщины рядом не было (Мада. Кажется, так ее зовут); судя по звукам, она кормила очаг. А рядом с лежанкой непо– движно сидел мужчина и пристально смотрел на Аймика, очевидно поджидая его пробуждение. Заметив, что тот открыл глаза, пошевелился, растягивая рот в улыбке:
– Ну наконец-то! А то ты все с Духами общался; с людьми и поговорить не хочешь? Я Дад Одинокий. Отец Мады. Той, что тебя выходила. – Он слегка кивнул назад, в сторону очага.
– Аймик…
(Ах ты! Вчера-то даже имени своего не назвал. И ведь нужно рассказать как можно скорее, что он – Избранный, что привечать его небезопасно, что ему нужна тропа к Могучим…)
Дад поднял руку. Показалось: пылинки-духи, резвящиеся в солнечном свете, окружили его широкую короткопалую ладонь, выплясывая вокруг нее какой-то замысловатый танец.
– Знаю, знаю. Ты – Северный Посланец, идущий к Властителям. Что ж, ты дошел. Но об этом потом потолкуем, когда ты сил наберешься. А пока…
У губ вновь оказалась чаша. Аймик сделал два или три глотка чего-то смолистого, вяжущего рот, едко пахнущего, под монотонное бормотание старика («Старика»? Ой ли?) произносящего частой скороговоркой какие-то неведомые, скребущие слова…
(Странно – дневной свет словно слегка потускнел… Или это от слабости?)
– Пей-пей! Это силы дает, гонит всякую хворь.
Прищуренные, широко поставленные глаза смотрят цепко, но не зло. Скорее добродушно. И улыбка Аймику нравится. Но теплая тягучая жидкость словно застряла в горле. Сделав еще одну попытку глотнуть, Аймик отрицательно помотал головой.
– Ладно. После. Пока лежи, а сготовит Мада еду – встанешь. Пора уже, належался. Ходить, поди, заново будешь учиться.
Аймик молча наблюдал, как возится у огня Мада, как ловко и споро движется по жилищу ее отец. Действительно, какого возраста этот живчик? Огромная лысина, волосенки жиденькие и заплетены как-то по-чудному. Бородка длинная, но тощая, только на подбородке и растет, даже скул не прикрывает. Под глазами мешки, а глаза веселые, живые… И как не похожа на него долговязая, черноволосая дочь.
Когда все было готово, Мада без лишних слов помогла ему подняться, – и Аймик вынужден был всей своей тяжестью навалиться на ее плечо, чтобы справиться с головокружением. На заранее постеленную шкуру он едва не упал.
…Думал – и куска не проглотить. Но когда горячий мясной сок, брызнув из-под зубов, обжег небо, – Аймик почувствовал такой голод, которого, кажется, доселе еще ни разу не испытывал.
(И то! Сколько дней он вообще ничего не ел, только глотал понемногу подносимые Мадой отвары да бульоны.)
Дад, глядя, как жадно ест его нечаянный гость кусок за куском, прихихикивал и одобрительно кивал:
– Вот-вот! Молодец! Теперь видно – на поправку пошел. Давай-давай, а то тут кое-кто тебя заждался…
Аймик плохо понимал его слова, самому же говорить совсем не хотелось. А вскоре, осоловев от сытости, смог не столько сказать, сколько промычать что-то благодарственное.
– Давай, ложись пока; на сегодня хватит с тебя. Мада, помоги. Еще зелья моего хлебнешь перед сном, от него сразу на ноги встанешь…
Мада, ни слова не проронившая во время еды, так же молча подошла к Аймику и помогла ему добраться до лежанки.
С этого дня Аймик и впрямь быстро пошел на поправку.
4
Хижина, в которой жили Дад и его дочь Мада, была просторной, с односкатной крышей, опирающейся на довольно толстые вкопанные жерди: выше человеческого роста в передней части, пониже в задней. Ее стены были сплетены из прутьев и покрыты шкурами. Шкуры покрывали и пол в задней части жилища, где находились лежанки. Обложенный камнями очаг располагался ближе к входу. Осмотревшись, Аймик отметил с недоумением, что его лежанка находится, по-видимому, на женской половине: рядом с постелью Мады, но ближе к задней стене. Дад один занимал большую часть жилища: всю левую от входа половину. Еще больше он был удивлен, когда обнаружил, что сама хижина сооружена не под открытым небом, а в горе, в глубине грота. Широкий вход пропускал достаточно света, и Аймик узнал, что они живут под защитой каменных стен и потолка, лишь тогда, когда, опираясь на плечо Мады, впервые покинул жилище.
Ему пришлось зажмуриться, таким неистовым показался дневной свет, льющийся с ослепительно синего неба, отраженный снегами. Снег… Не только на вершинах; везде снег! Сколько же дней он был в забытьи?
– Много, – прозвучал нежданный ответ. (Видимо, он задал вопрос вслух, сам того не заметив.) – Очень много. Целую луну. И еще дни.
Вот оно как. Аймик присел на камень, на который Мада предусмотрительно постелила шкуру, и осмотрелся. Довольно пологий каменистый склон, чуть припорошенный снегом, резко обрывался вниз, в ущелье. Там внизу ревела река. И горы, горы, – как по ею сторону, так и по другую. Поросшие лесом склоны, обрывистые кручи, дальние вершины, с которых никогда не сходит снег.
(Неужели он действительно упал ОТТУДА и остался жив?)
Холодный, чистый воздух после привычной спертой духоты обжигал гортань и все же был на редкость приятен.
Аймик поднял глаза, почувствовав, как женская рука коснулась его плеча.
– Я за хворостом. А ты посиди здесь, хорошо? Дад говорит: тебе нужно.
Сам не зная зачем, он придержал крепкую, сухую руку. (Надо же. Даже ладонь совсем не такая, как у ее отца: узкая, с длинными пальцами. Видно, в мать.)
– Мада…
Он замешкался: о чем говорить? Сказать, что он, Избранный, опасен для других? Спросить о своем оружии? О Могучих? Вместо этого совсем неожиданно вырвалось:
– Мада, откуда ты знаешь этот язык?
– Знаю. – Она спокойно освободила свою руку и двинулась по тропке, огибающей скалу. У самого поворота, обернувшись, добавила: – Мы тебя ждали.
Он стал замечать: чем скорее набирался сил, тем менее словоохотливой становилась его целительница. Не в пример ее отцу. Тот был всегда рад и послушать Северного Посланца, и поговорить с ним. Всячески старался показать, что гость, в буквальном смысле свалившийся на их головы, вовсе им не в тягость. Когда Аймик заикнулся было о своем оружии, хозяин только рассмеялся:
– Какое там оружие! Заплечник при тебе остался, а уж об оружии и не думай. Ничего не нашли. Да и не искали, по правде говоря.
Больше всего было жаль Разящий. Ну как он будет теперь без верного друга, столько раз выручавшего из беды? Окрепнет, – быть может, попробует сам поискать. На всякий случай.
Намеки на то, что не может он, мужчина, быть хозяйской обузой, что как только оклемается – должен себе новое оружие изготовить и на охотничью тропу встать, пресекались в корне:
– Пока и думать не моги такое! Ты в силу войти должен. А это долго: может, и зима пройдет, а может, даже и весна… Там будет видно.
Высказанные Аймиком опасения за судьбу тех, кто с Избранным якшается, Дад сразу же отмел:
– Говорю тебе: ты дошел! Ты нужен Властителям именно здесь, в хижине Одинокого.
Но на попытки расспросить о том, зачем же он им здесь понадобился и кто они такие, Властители, следовал неуклонный ответ:
– После! Об этом – после, когда совсем оклемаешься.
И о своей собственной жизни Дад не говорил ничего. «После» — и только.
А Мада – та и вовсе молчала. По хозяйству возится, очаг кормит, пищу готовит, выделывает шкуры, кроит и шьет, – и все молчком. Не поет даже.
5
Но вот и настал-таки день, когда Дад решил поведать Аймику его судьбу. Почему здесь его место и что он должен делать дальше, чтобы не прогневить тех, кто его избрал. Властителей.
В тот вечер они поужинали рано. Потом Дад долго творил какой-то совершенно незнакомый Аймику обряд, от которого по всему жилищу стлался дым – сладкий и запашистый. Глаза от него не слезились. Потом знаком предложил Аймику сесть поближе. И заговорил, не обращая никакого внимания на свою дочь. Та что-то шила и, казалось, в свою очередь тоже не обращала никакого внимания на мужчин.
– Ты видишь, я старше тебя, – начал Дад свою речь. – И я тоже Избранный, хоть и не так, как ты. Ты, поди, еще малышом бегал… как тебя звали-то? – словно невзначай спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил: – Да, ты еще в мальчишечьи игры играл и ни о чем таком не помышлял, а я уже должен был сородичей оставить и сюда идти, к Обители Тех… Властителей. Не один; вдвоем с женой… Знаешь зачем? Чтобы к встрече с тобой подготовиться, с Северным Посланцем! Чтобы ждала тебя здесь женщина. Мать твоего будущего сына. Так решили Властители.
Аймик слушал как зачарованный, отслеживая игру теней на этом скуластом лице, чувствуя властную силу взгляда этих прищуренных глазок, вроде бы таких добродушных…
…Вот оно что. Оказывается, он, Аймик, должен здесь, у подножия Обители Духов, стать отцом мальчика, угодного Властителям. И не просто стать отцом – вырастить, подготовить, а затем посвятить его Тем… Властителям, как их называет Дад. Оказывается, Дад Одинокий – он еще и Дад Духовидец, провидящий волю Властителей, подготовивший тропы для их Избранника, терпеливо поджидавший его все эти годы. И сброшен был Аймик с Обители Духов, куда забрался по неведению, именно сюда, и найден он был не случайно.
…Но почему именно он, Аймик, должен стать отцом мальчика, угодного Властителям? И для чего им нужен его сын?
– Воля Тех, желания Тех, цели Тех людям недоступны! – внушительно промолвил Дад, подняв вверх указательный палец. – Одно лишь могу сказать: посвященный Тем, твой сын станет одним из самых могучих в этом Мире и преобразит его. Помни: на тебе лежит величайшая ответственность! Величайшая!
(Кажется, он вслух ни слова не произнес? Впрочем, духовидец, конечно же, должен слышать и непроизнесенные мысли. Ведь даже Великий Ворон…)
– Ты хотел о чем-то спросить? – спокойно и дружелюбно проговорил Дад. – Спрашивай.
Аймик чувствовал себя в полном смятении; мысли его мешались. Спросить? О многом хотел бы спросить. И о том, почему Духи так терзают своих избранников, почему Избранничество – проклятие? И о том, что ждет его после того, как сын будет посвящен Властителям? И о том, что же такое горная нелюдь? И о Великом Вороне. И о…
Но бросив взгляд на свою нареченную, по-прежнему молча занятую шитьем, он лишь повторил свой старый вопрос:
– Откуда вам известен язык детей Волка? И последовал ответ:
– Это – Знак! Для тебя. Властители дали нам язык, ведомый в здешних краях лишь одному тебе.
Мада так и не проронила ни слова.
6
Глухая ночь, безлунная и беззвездная. Аймик и Мада стоят на коленях перед черным камнем, испещренным загадочными знаками, еле различимыми в свете двух факелов, воткнутых в снег. Дад поет что-то заунывное на неведомом Аймику языке. Пение чередуется с речитативом; звучат незнакомые, какие-то скребущие слова; чаще других повторяются «гхаш» и «харрог». Аймик чувствует, как все его тело сотрясает озноб, то ли от холода, то ли… от чего-то еще. Идет свадебный обряд. Очень странный свадебный обряд, совершенно непохожий ни на один из тех, знакомых Аймику, что остались там, за Стеной Мира.
Разные Роды – разные обычаи. Различны и свадебные обряды. Но при всех различиях есть в них то, чего нет сейчас. Те обряды были радостными.
Ночь безветренна, факелы горят ровно. Но вот убыстряется речитатив, и в такт ему откуда-то издали… из тьмы… то ли ветер начинает свои жалобы, то ли… что-то еще. Аймик дрожит все сильнее и сильнее и никак не может унять эту постыдную дрожь.
На миг нависло молчание. Казалось – сама окружающая их тьма застыла в жадном ожидании последнего, самого главного.
Руки Дада, словно выросшие из темноты, подносят к его губам странную чашу. Человеческий череп! Аймик невольно отшатывается.
– Пей!
Густая, липкая жидкость, подобная той, которой Дад поил его, больного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65