душевые уголки с высоким поддоном 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Устав от бесплодных терзаний, Мара наконец отбросила в сторону сбившиеся простыни. Серый рассвет робко проникал сквозь перегородки, и хотя пастухи еще не выгоняли нидр на пастбища, до восхода уже оставалось недолго. Не дожидаясь прихода служанок, Мара встала с постели и надела дневное платье. Она подняла Айяки из плетеной колыбели, а когда малыш спросонья захныкал, ласковым шепотом успокоила его и поспешила в коридор.Почти у самых ее ног шевельнулось что-то огромное; Мара отступила назад, теснее прижимая к себе сына, но тут же узнала рукоять меча Папевайо, обернутую старой потертой кожей. Должно быть, он провел ночь, сидя у входа в ее покои.— Почему ты здесь, а не в казарме, вместе с Кейоком? — требовательно спросила она, пряча огромное облегчение за властностью тона.Папевайо поклонился и объяснил:— Кейок предложил, чтобы я занял пост у твоей двери, госпожа. По казарме поползли слухи: кое-кто слышал разговоры, которые вели между собой гвардейцы Стратега. Гнев могущественной персоны — дело нешуточное, а потому я подумал, что предложение Кейока очень разумно.Мара собралась было рассердиться, но, вспомнив об убийце, одернула себя. Подумав еще немного, она поняла, что Кейок и Папевайо пытались предостеречь ее, не нарушая верности хозяину. Они сообразили, что взбешенный Бантокапи может вернуться домой, не дожидаясь утра. Если бы его ярость обратилась против Мары, он, чего доброго, поднял бы на нее руку, то есть совершил поступок весьма постыдный, но вполне вероятный для такого человека, как он,— вспыльчивого, молодого и не привыкшего обуздывать свой драчливый нрав.Воин, посмевший вмешаться в ссору между госпожой и властителем, которому поклялся в верности, мог бы разом лишиться и чести, и жизни. Но Папевайо великолепно владел мечом, а воспоминания о событиях в брачной хижине еще не изгладились из памяти, так что при малейшем выпаде против Мары властитель Бантокапи был бы мгновенно убит. И какое бы наказание ни постигло впоследствии провинившегося слугу, это уже не могло бы вырвать добычу из рук Красного Бога — бога смерти.Мара невольно улыбнулась.— Однажды ты уже заслужил черную повязку, Вайо. Но если ты намерен снова искушать богов и рискуешь во второй раз навлечь на себя их гнев… Я проведу весь день на Поляне Созерцания. Пришли туда моего господина, если он прибудет домой и не начнет сразу вооружать гарнизон Акомы для войны.Палевайо поклонился, втайне довольный тем, что госпожа согласилась доверить ему свою охрану, не прибегая к прямым изъявлениям благодарности. Он перенес свой пост к арочному входу Поляны Созерцания и там встретил восход солнца.Наступил полдень, душный и знойный. В воде священного пруда с выложенными камнем берегами отражались квадрат безоблачного неба и поникшая листва прибрежных кустарников. Айяки спал в своей корзинке под деревом возле натами Акомы, не подозревая об опасностях, грозящих его юной жизни. Но Маре не было дано, как сыну, насладиться покоем неведения. Она то сидела около Айяки, пытаясь привести свой дух в состояние просветленной отрешенности, то принималась расхаживать по поляне. Даже дисциплина, к которой ее приучили наставники в храме, не помогала отогнать назойливые мысли о Бантокапи, в чьих руках теперь находилась судьба всей Акомы. Он родился в семье Анасати, но поклялся защищать честь предков рода Акомы, которые были врагами его отца, а потому никто не мог бы сказать наверняка, какой из двух семей воистину отдана его верность. Сама Мара приложила немало усилий, чтобы он перенес всю свою привязанность на эту блудницу Теани; Кейок, Накойя и Джайкен — все они презирали властителя за излишества и недостойные выходки. Господская резиденция в Акоме была для него центром поместья, куда он имел право заявиться в любой момент, но его настоящим домом стал городской особняк в Сулан-Ку. Прикусив губу, Мара остановилась около натами, где менее двух лет назад передала отцовскую власть в чужие руки. Именно тогда она расставила изощренную западню, которую скрепляла та клятва… и еще цуранское представление о чести. Слишком хрупкое то было основание, чтобы возводить на нем здание надежд: при всех своих недостатках Бантокапи не был дураком.Тени удлинялись, воздух начал понемногу остывать от полуденного зноя, и в кронах деревьев .зазвучали голоса певчих птиц ли. Мара сидела у священного пруда, теребя в пальцах цветок, сорванный с ближайшего куста.Слуги, должно быть, не сомневались, что она здесь молит богов об освобождении от бесчестья, которое навлек на их дом ее муж. В действительности же она уединилась здесь, чтобы не видеть страха в их взглядах; ведь если властитель Акомы вздумает воевать, их судьбы также будут незавидны.Некоторые могут погибнуть сражаясь, и будет считаться, что им повезло. Другие утратят честь, преданные позорной казни — повешению, а многие станут рабами. Лишь считанным единицам удастся скрыться в холмах, где обитают разбойники и серые воины. Если натами похитят, все узнают о том, что боги отвергли Акому.Тени стали еще длиннее; цветок в руке Мары увял. Айяки проснулся. Сначала младенца забавляла новая игра: он отгонял пухлыми ручонками насекомых, собирающих пыльцу с цветов у него над головой, но потом забеспокоился. Время его дневного кормления давно прошло. Мара отбросила увядший цветок и встала.Сорвав и очистив спелый плод с одного из йомаховых деревьев, она дала его малышу. Мальчик успокоился, как только начал жевать сладкую мякоть. И тут Мара услышала сзади шаги.Она не обернулась. Человек не мог быть убийцей — ведь возле входа на поляну стоял на страже Папевайо. Жрецы из Чококана не могли войти, пока их не позовут; садовники не работали на поляне, когда там находились хозяйка или хозяин, и никто другой не смел сейчас здесь появиться под страхом смертной казни. Единственным живым человеком, имеющим право безнаказанно ходить по этим тропинкам в такой час, был властитель Акомы. Если он прибыл из своего городского логова, то для Мары это означало только одно: он виделся с отцом и уже знал, что публично опозорен.Мара положила последний кусочек йомаха в открытый ротик сына. У нее дрожали руки; чтобы скрыть волнение, она притворилась, будто пытается обтереть липкие пальцы. И в этот момент Бантокапи подошел к дальнему краю священного пруда.Он резко остановился, и в пруд полетели камешки из-под его сандалий. Отражение в воде разбилось на тысячи разбегающихся кружочков, и птицы ли, сидевшие на ветвях деревьев над головой Мары, мгновенно смолкли.— Жена, ты совсем, как паскира… Слыхала про такую лесную змейку? Узоры на ее чешуе так красивы, что ее можно спутать с цветком, когда она неподвижна. Но бросок этой змеи быстр, как молния, а укус смертелен.Мара медленно поднялась во весь рост. Она заставила себя обернуться, обтирая красные от фруктового сока пальцы, и посмотрела ему в лицо.Как видно, он шел из города пешком, без паланкина, и очень быстро: его широкое лицо покрылось тонким слоем белой дорожной пыли. На нем была простая дневная туника, возможно, та самая, которую он накинул, когда удар отца в дверь поднял его с постели. Туника тоже была в пыли, скрывавшей винные пятна на вышивке одной из манжет. Мара обвела взглядом шнурки его пояса с узелками на концах, потертую кожу на рукояти меча и треугольник мускулистой груди, видневшийся через расстегнутый ворот туники.Она видела следы бурных ласк, все еще заметные над ключицами, и плотно сжатые губы мужа. Затем Мара взглянула ему в глаза, в которых бушевал ураган подавляемых чувств — гнева, ребяческой растерянности и желания.Не сознавая, что в его глазах она прекрасна и, как ни странно, неприкосновенна, Мара молча поклонилась. Единственные слова, которые ей хотелось бы произнести, казались сейчас неуместными.Взгляд Бантокапи, устремленный на жену, был столь пронзительным, что выдерживать его было больно.— Так же, как у паскиры, твой яд, жена моя, останавливает сердце. Ты играешь в Игру Совета безошибочно, с поразительной расчетливостью. Откуда тебе знать, кем я покажу себя — одним из Анасати, чью кровь унаследовал при рождении, или властителем Акомы, чью честь я поклялся оберегать?Мара заставила себя принять более свободную позу. Но ее голос едва заметно дрожал, когда она проговорила:— Семья Акомы с древних времен сохраняла свою честь. Ни один властитель, носивший это имя, никогда не жил под бременем позора.Бантокапи легко перешагнул через священный пруд. Рядом с этим рослым силачом Мара казалась особенно миниатюрной и беззащитной. Нагнувшись, он схватил ее за запястья:— Я легко моту изменить это, гордячка. Одним ударом я могу превратить честь твоих предков в пыль на ветру.Вынужденная глядеть в его налитые гневом глаза, ощущать силу мужчины, которого не любила, Мара собрала всю свою волю, чтобы не дрогнуть. Так прошла эта чреватая угрозой минута. И тут бесконечная игра насекомых, собирающих пыльцу с цветов, вдруг вызвала громкий смех Айяки. Бантокапи взглянул вниз и заметил синяки на руках Мары. Он растерянно моргнул и отпустил ее. Мара смотрела на мужа, и ей казалось, что некая жизненная сила покидает незадачливого властителя Акомы. Затем он выпрямился, и его лицо приобрело такое выражение, какого Мара у него никогда раньше не видела.— Возможно, я скверно обошелся с тобой в день нашей свадьбы, — произнес Бантокапи. — Возможно, я и в самом деле так глуп, как утверждаете вы все. Но ради сына я умру смертью храбрых, как подобает властителю Акомы.Мара склонила голову. Внезапно она почувствовала, что с трудом удерживает слезы. На одно краткое мгновение перед ней словно открылся иной человек — тот, каким мог бы стать ее супруг, если бы его воспитывали с любовью и заботой, которые без остатка были отданы его старшим братьям. Властитель Анасати, возможно, мало заботился о том, чтобы развить природные задатки младшего сына, но она-то воспользовалась изъянами в его воспитании и, сыграв на них, достигла желаемого результата. Наслаждаться таким успехом не приходилось: душу терзала острая боль. Ведь именно в эту минуту она постигла жестокую истину: начатки духовного величия, которое сейчас блеснуло у него в глазах, подобно солнечному лучу, пробившемуся сквозь тучи, скоро, очень скоро станут добычей смерти.Но миг прозрения не мог тянуться долго. Бантокапи грубо, как солдат, схватил Мару за руку и притянул к себе.— Пойдем, жена. Прихвати с собой сына. Прежде чем зайдет солнце, вы оба увидите, чего это стоит — умереть, как подобает властителю Акомы.Не раздумывая, Мара запротестовала:— Сына?! Нет!.. О, господин мой, он слишком мал, чтобы понять это.— Молчать! — Бантокапи резко потянул ее за собой.Испуганный этим выкриком, Айяки заплакал. Не дожидаясь, пока он успокоится, властитель Акомы сказал:— Я умираю во имя чести сына. Он должен об этом помнить. И ты тоже. — Он помолчал, и его губы искривила злобная усмешка. — Ты должна собственными глазами увидеть то, что натворила. Если ввяжешься в Игру Совета, женщина, то знай: фишки, которые ты переставляешь, состоят из плоти и крови. И если это не отобьет у тебя охоту продолжать, постарайся запомнить этот урок на всю жизнь.Мара взяла Айяки на руки, пытаясь заботами о ребенке заглушить собственное отчаяние. Как только Бантокапи удалился из рощи, она остановилась, борясь с рыданиями, подступившими к горлу. Раньше, оплакивая гибель отца и брата, она полагала, что вполне сознает опасность своего положения. Но теперь Бантокапи дал ей понять, сколь глубоко она заблуждалась. Чувствуя себя униженной и — непонятно почему — запятнанной, она крепко прижимала к груди Айяки. Она обязана подчиниться приказу мужа. Так или иначе, нужно найти в себе силы, чтобы пережить финал — горький плод ее победы. Нельзя забывать: Минванаби не замедлит дать ход давно выношенным планам ее уничтожения — планам столь же безжалостным, как и те, с помощью которых она подготовила падение Бантокапи, стремясь обезопасить себя от предательства Анасати. *** Солдаты Акомы неподвижно стояли рядами, образующими квадрат. Плюмажи церемониальных офицерских шлемов колыхались под легким ветерком. Внутри этого квадрата располагались Кейок, Папевайо и еще один воин, присланный из Анасати в качестве свидетеля. Между ними стоял Бантокапи в красных ритуальных одеждах, с широким поясом зеленого цвета Акомы. В руках он держал меч такого же красного цвета, заточенный столь остро, насколько это могли сделать искусные точильщики цурани.За пределами квадрата, на небольшом холме, позволяющем видеть все происходящее, находилась Мара. Она жаждала лишь одного: чтобы все закончилось как можно быстрее. Сына она держала на руках, а он запускал маленькие кулачки в ее волосы, дергал за платье и громко радовался, глядя на воинов, облаченных в яркие парадные доспехи. Как и все события в Цурануани, даже смерть приобретала черты торжественной церемонии. Бантокапи стоял в центре квадрата неподвижно как статуя, сжимая в руках меч, который должен был положить конец его жизни, в то время как Кейок оглашал перечень наград, заслуженных нынешним властителем Акомы. Список был очень кратким: одна битва и дюжина соревнований по борьбе. Как никогда прежде, Мара сознавала, насколько же, в сущности, молод ее муж. Ведь ему едва исполнилось двадцать: он был всего двумя годами старше ее.Подтянутый, спокойный, до мозга костей — воин, он не обнаруживал ни малейшего признака слабости в осанке, но что-то в его глазах выдавало отчаянную решимость, необходимую для того, чтобы довести до конца страшное действо. С трудом проглотив ком, стоявший в горле, Мара не без усилий оторвала пальчики сына от своего уха. Он залился радостным смехом, решив, что это мама так с ним играет.— Ш-ш-ш, — упрекнула его Мара.Тем временем Кейок закончил речь. Низко поклонившись, он произнес:— Ступай с честью, властитель Акомы. Позволь своим людям вспоминать твое имя без стыда.Как только Кейок выпрямился, все воины одновременно сняли шлемы. Ветерок откинул их влажные волосы с потных лбов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76


А-П

П-Я