Имперский Стратег воззрился на Текуму из рода Анасати:— Спроси ее, властитель, где находится твой сын. Я требую, чтобы за ним тотчас же отправили посыльного с моим приказом немедленно предстать перед нами. Если он намерен нас оскорблять, пусть говорит в моем присутствии.Мара жестом отпустила горничную. Она держалась стойко, словно цуранский воин, когда ему объявляют смертный приговор, хотя такое мужество, очевидно, стоило ей немалых усилий.— Мой господин Бантокапи находится в своем городском доме, в Сулан-Ку, но ни один посыльный не может туда войти: таков его приказ. Он поклялся, что убьет первого же гонца, которого отсюда пришлют. Нам запрещено его беспокоить.Имперский Стратег с усилием поднялся из-за стола:— Так значит властитель Акомы сейчас находится в Сулан-Ку? А мы здесь тем временем ожидаем его… «самым распрекрасным образом»? Тогда уж соблаговоли сообщить, чем же, по его мнению, мы должны теперь заниматься? Говори, госпожа, и не вздумай что-либо утаивать!Текума тоже встал; сейчас он напоминал змею, приготовившуюся к атаке.— Что за бессмыслица? Конечно, мой сын… Даже Банто не смог бы позволить себе такую грубость.Имперский Стратег жестом заставил его замолчать:— Пусть хозяйка Акомы говорит за своего мужа.Мара поклонилась. Ее глаза казались слишком блестящими, тонкие тени нанесенного грима резко выделялись на смертельно бледном лице. Соблюдая строгие правила этикета, она сложила большие и указательные пальцы обеих рук треугольником. То был древний символ, означающий, что необходимо поступиться честью по приказу особы высшего ранга.Все присутствующие в зале знали: то, что сейчас скажет Мара, покроет позором ее семью. Жрецы, благословившие пищу перед обедом, молча встали из-за стола и удалились. За ними последовали музыканты и слуги. Теперь в зале оставались только гости, их советники и воины из почетного караула Имперского Стратега. Папевайо стоял неподвижно, как храмовая статуя, за плечом хозяйки Акомы, а Накойя, столь же невозмутимая, ожидала рядом. И наконец Мара тихо произнесла:— Мой язык не оскорбит чести этого дома. Бантокапи отдавал приказания в присутствии нашей первой советницы. Она ответит и за него, и за меня. — Слабым жестом Мара указала на Накойю.Старая женщина распрямилась и поклонилась собравшимся, выражая глубочайшее почтение. Перед приемом гостей служанки помогли ей одеться, и впервые, насколько Мара могла припомнить, шпильки, удерживающие в прическе седые волосы Накойи, были вколоты прямо и аккуратно.Но и это соображение, никак не соответствующее серьезности момента, и вообще какой бы то ни было намек на юмор исчезли, как только старая женщина заговорила:— Высокочтимые господа, жизнью своей клянусь: все, что сказала госпожа, — чистая правда. Властитель Акомы произнес именно те слова, которые она повторила.Выведенный из терпения бесконечными проволочками — пусть даже такими, которых требовала учтивость, — Имперский Стратег Цурануани обратил весь свой гнев на Накойю:— Я повторяю вопрос: что еще сказал властитель Акомы?Накойя устремила перед собой равнодушный взгляд и произнесла тихим и невыразительным голосом:— Наш господин Бантокапи сказал: «Если Альмеко не пожелает ждать меня здесь, то может расположиться в хлеву — вдруг ему там больше понравится. А если я не вернусь в день его прибытия — ну что ж, пускай ночует в нидровом дерьме, я не возражаю».Имперский Стратег застыл на месте, словно вырубленный из камня. От неукротимой ярости у него просто язык отнялся. Протекла долгая мучительная минута, прежде чем он обратился к Текуме:— Твой сын выбирает скорый конец.Свет трепетал и переливался огнями в нагрудных украшениях князя Альмеко; он не сразу овладел своим голосом, который вначале срывался от бешенства, а затем возвысился до грохочущего рыка. Подобно красноклювому ястребу, взмывающему вверх, прежде чем камнем броситься вниз на беззащитную жертву, он резко повернулся к отцу того наглеца, который оскорбил его сверх всякой меры.— Твой юный отпрыск напрашивается на то, чтобы оставить после себя в наследство лишь пепел. Я собираюсь воззвать к чести клана. Оаксатуканы пройдут здесь и втопчут в прах перемолотые кости людей Акомы. Затем мы посыплем солью здешние земли, чтобы ничто не могло расти на них, пока жива память человеческая!Одеревенев от ужаса, Текума уставился на стол, где остывали изысканные яства. На каждой тарелке был изображен гребень птицы шетра — родовой герб Акомы, и этот символ казался сейчас особенно жестокой издевкой. Грубые слова Бантокапи, повторенные перед всеми гостями, в одно мгновение заставили забыть все соображения политики. Теперь на карту была поставлена честь.В неписанном кодексе цуранской цивилизации было узаконено, что честь — превыше всего.Если Альмеко призовет свою семью Оаксатукан на битву в защиту его чести, все другие семьи клана Омекан будут обязаны принять участие в нападении. Так же поступят и члены клана Хадама, посчитав долгом чести ответить на боевой призыв Акомы. Этот клятвенный долг оказания помощи был главной причиной того, что в государстве дело редко доходило до прямого объявления войны; большинство конфликтов разрешалось в пределах Игры Совета. Как ни одно другое бедствие, открытая межклановая война ввергала в полный хаос всю Империю, а потому поддержание стабильности в государстве являлось основной обязанностью Всемогущих. Объявление межклановой войны всегда вызывало гнев Ассамблеи Магов. Текума устало прикрыл глаза. От запахов мясных блюд и соусов его мутило. Тщетно оценивал он в уме варианты дозволенных ответов, в то время как Чимака кипел от бессильного гнева, сидя возле него. Они оба знали, что выбор ответа у Текумы оставался весьма ограниченным. Альмеко был одним из нескольких властителей Империи, обладающих как властью, так и нетерпимым характером. Такое сочетание качеств могло легко подтолкнуть народ к межклановой войне. И притом традиция требовала, чтобы Текума и другие семьи клана Хосондар стояли в стороне и бесстрастно наблюдали за жестокой бойней. Его собственный сын и внук могут быть уничтожены, а он, Текума, не имел права пальцем шевельнуть для предотвращения такого исхода.Винные соусы на блюдах внезапно показались ему символами того кровопролития, которое могло в недалеком будущем нахлынуть на дом Акома. Во имя спасения жизни сына и внука необходимо предотвратить эту войну. Стараясь не сорваться на крик, Текума спокойно предупредил:— Господин Стратег, не забывай об Альянсе. Открытое межклановое столкновение означает конец твоим завоеваниям в варварском мире.Он помолчал, чтобы дать этой мысли утвердиться в умах присутствующих, а затем предпринял попытку довести до ума Имперского Стратега еще одно соображение, которое могло бы обратить гнев всесильного Альмеко в другую сторону. Полководец-Наместник Стратега, возглавляющий атаки на варварские племена, был племянником властителя Минванаби, и если в Высшем Совете возникнет потребность избрать нового Имперского Стратега, Джингу из рода Минванаби поспешит сыграть на том, что армия вторжения и так уже находится под победоносным командованием его родича.— Минванаби будет особенно доволен, если на белозолотом троне снова утвердится член его семьи, — напомнил Текума.Лицо Альмеко все еще было багровым, но глаза уже не метали молний.— Минванаби! — презрительно процедил он. — Чтобы поставить на место этого поедателя нечистот, я готов вынести многое. Но твоего сына, Текума, я заставлю поползать на коленях. Я прикажу ему лечь лицом в навоз и, валяясь у моих ног, молить о прощении.Текума закрыл глаза, словно у него заболела голова. Что бы ни заставило Банто отдать столь ужасающее распоряжение, причина коренилась, скорей всего, в недомыслии, а отнюдь не в осознанном намерении навлечь разрушительные силы на себя и свою семью. Страдая от стыда и напряжения, он обернулся к Маре, которая не двинулась с места с того момента, когда князь Альмеко произнес свои угрозы ее дому.— Мара, мне нет дела до приказов Бантокапи насчет гонцов. Пошли за своим паланкином и носильщиками и сама сообщи мужу, что отец требует его немедленного приезда сюда.Спустилась ночь, но слуги не осмеливались войти и зажечь лампы. В сумеречной полутьме Мара изменила позу и беспомощно взглянула на свекра. Затем, словно окончательно лишившись сил, она кивнула Накойе. Старая женщина сказала:— Мой господин Текума, хозяин Бантокапи предусмотрел в своем приказе и такую возможность.Текума ощутил, что сердце его провалилось куда-то вниз.— И что же он сказал?Накойя ответила без излишнего драматизма:— Властитель Акомы сказал, что если ты приедешь и пожелаешь повидать его, мы должны посоветовать тебе доплясать на задних лапках до реки и там помочиться, но только ниже по течению и подальше от земель Акомы, чтобы не потравить его рыбу.Наступила абсолютная тишина; изумление, гнев и подлинное потрясение отразились на лице Текумы. Затем молчание прервалось взрывом хохота Имперского Стратега:— Не потравить его рыбу! Ха! Вот это мне нравится! — Жестко взглянув на властителя Анасати, Альмеко произнес:— Текума, твой сын оскорбил собственного отца. Думаю, что мое требование возмездия будет удовлетворено. У Бантокапи осталась единственная возможность искупить свою вину.Текума коротко кивнул, благодаря судьбу за то, что наступающая тьма скрывает его печаль. Публично оскорбив родного отца, Бантокапи навсегда расстался со своей честью. Он должен сам лишить себя жизни, дабы избежать позора; в противном случае Текума обязан объявить о разрыве кровных уз и доказать, что его лояльности в отношении сына пришел конец, а для этого отцу следует уничтожить отвергнутого сына вместе со всей его семьей и приверженцами. Политическая борьба между Текумой, властителем Анасати, и Седзу, властителем Акомы, закончившаяся со смертью Седзу, могла теперь перерасти в неутихающую кровную вражду, не лучше той, что существовала между Минванаби и Акомой. Чтобы оградить честь отца от непростительных выходок сына, властитель Анасати обязан убить не только Бантокапи, но и новорожденного наследника Акомы, внука, которого он до сих пор даже не видел. Эта мысль вообще лишила его дара речи.Понимая положение Текумы, Альмеко мягким тоном заговорил с ним в сгущающейся темноте:— Так или иначе, сына ты потерял. Было бы лучше, если бы он выбрал честь и погиб от собственной руки. Тогда я бы простил ему нанесенные мне оскорбления и не стал искать способов отомстить его сыну. И в этом случае, Текума, я не предвижу каких-либо препятствий для сохранения нашего союза с тобой.Больше обсуждать было нечего. Повернувшись спиной к Маре, Накойе и властителю Анасати, Имперский Стратег подал сигнал своему почетному эскорту. Шестеро одетых в белое солдат вытянулись, повернулись кругом, и в их сопровождении именитый гость вышел из огромного пиршественного зала.Потрясенный, оцепеневший Текума не сразу овладел собой. Он уставился невидящими глазами на свою полупустую тарелку. Чимака быстро перехватил инициативу, послав гонцов в бараки, чтобы подготовить воинов к обратному пути. Рабы внесли носилки для Анасати; на стенных перегородках метались пятна света от фонарей, с которыми слуги сновали по двору. Наконец Текума проявил признаки жизни и сдвинулся с места. Челюсти его были крепко сжаты, а взгляд суров, когда он взглянул на хозяйку Акомы.— Я отправляюсь в Сулан-Ку, супруга моего сына. И ради моего внука, которого я так и не увидел, молю богов наделить Бантокапи мужеством, соответствующим его глупости.Он удалился с гордым видом, но на него было больно смотреть. Как только его фигура скрылась во тьме зала, внутренняя взвинченность Мары покинула ее, сменившись пронизывающим страхом. Да, она расставила хитроумную западню; как сомкнутся челюсти капкана — решат боги. Ее пробирал озноб, и, позвав слуг, она приказала зажечь светильники.При свете ламп Накойя показалась ей древней старухой.— Ты играешь в Игру Совета с высокими ставками, госпожа.На этот раз она не стала укорять Мару за безрассудный риск. Бантокапи отнюдь не был любимцем обитателей Акомы, а няня разделяла понятия своего родного народа цурани в достаточной степени, чтобы радоваться, когда у врага случаются неприятности, хотя при этом ее положение могло оказаться самым плачевным.На душе у Мары было скверно. Издерганная, похудевшая, измотанная многомесячным напряжением всех сил, она подумала о Банто, который в это самое мгновение, полупьяный и хохочущий, в сопровождении Теани направляется к местам своих, вечерних увеселений — в игорные дома. Избавиться от этих мыслей она надеялась только с помощью верного Папевайо: уже одно его присутствие неизменно утешало и ободряло ее.— Пусть слуги уберут со стола, — распорядилась госпожа, словно парадная посуда и изысканные блюда были выставлены на стол для обычного обеда. Затем, повинуясь безотчетному порыву, она почти бегом поспешила в комнаты Айяки и убедилась, что мальчик спокойно спит на своей циновке. Сидя в полутьме подле малыша, она дивилась тому, как похож ребенок на своего отца, и, несмотря на то что Бантокапи дал ей множество поводов для ненависти, все еще не могла избавиться от глубокой, тяжелой тоски.Мара перешла в покои Бантокапи и провела бессонную ночь в комнате, некогда принадлежавшей властителю Седзу.На Всем, что здесь находилось, сейчас лежал отпечаток вкусов и пристрастий того, кто стал наследником прежнего владельца, женившись на его дочери.Теперь существование Акомы зависело от чести этого человека. Ведь если Бантокапи останется верен клятве, данной им на натами Акомы, он должен предпочесть смерть от меча и тем самым спасти свой дом от гибели. Но, если у него в сердце сохранилась верность Анасати или если трусость заставит его свернуть с дороги чести, он может предпочесть войну, и тогда вместе с ним будут уничтожены Мара и ее крошечный сын. Вот тогда-то натами попадет в руки Альмеко, а имя Акома канет в позорное забвение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76