На гору он шел со своими помощниками. Они скоро будут здесь. Раньше, чем прилетят за нашими трупами вертолеты. – Я многозначительно посмотрел на десантника. – Убей нас, и у тебя будет веселенькая ночка на Печинаце. Боснийские полицейские отомстят за смерть своего начальника.
– Зачем мне убивать его? – пробормотал солдат. – У меня и в мыслях не было. А кто он такой? Он человек Султана?
Камуфляжная куртка Мило была в точности такая же, как у моего длинноволосого соотечественника. Рубаха гражданская, в клеточку. Ботинки, как у всех нас, военные. Шапки на нем вообще не было. Одним словом, сержант Недич видом своим больше походил на члена преступной группировки, чем на полицейского, даже боснийского полицейского.
– Неважно, – уклончиво ответил я. – Главное, что его люди знают о вас, о троих, приехавших на «бээрдээме». У нас был мобильник. Они идут по вашим следам.
– Это угроза? – неуверенно осведомился десантник.
– Я просто информирую тебя, сынок. Если мы погибнем, за тобой будут охотиться его кровники. Сначала здесь, в Боснии, потом, если тебе удастся сбежать, у нас, в Польше. У мести длинные руки… У тебя есть родители? Так вот, если ты любишь их, постарайся не ночевать с ними под одной крышей…
– Покажите телефон, – хмуро попросил солдат.
– Сомневаешься? Молодец, правильно делаешь. Не верь никому, кроме своей дорогой матушки. – Я достал из рюкзака мобильник с поврежденным микрофоном. – Ваша, между прочим, работа… Кстати, в лагере у нас есть свои люди. Нам сообщили о том зарезанном солдатике. Будет следствие, сынок. Я знаю, что майор хочет свалить убийство на меня, только ничего из этого не получится.
– Почему?
– А потому, что пани редактор Ковалек подтвердит мое алиби. Понимаешь, о чем я говорю?… Коль скоро выяснится, что убил не я, придется искать настоящего убийцу. Это ведь он, – я кивнул на тело сержанта, – он заявил, что убийца капитан Малкош?
– Не знаю, вчера меня в полбате не было.
– А Жанец был. И тот, второй твой приятель, который не дошел до вершины. Есть два трупа, дружок, и есть убийца польского часового. Как в таких случаях поступают опытные следователи? Они трясут, как грушу, того, кто остался в живых. Долго, до тех пор, пока не получат признательные показания. Я не завидую тебе, землячок…
Мой оппонент призадумался.
– И что же мне делать?
– Прежде всего, не суетиться. Мы военные люди, мы всегда можем найти общий язык. Лично я против тебя ничего не имею. Ты спас мне жизнь. Если ты останешься один, тебе крышка в любом случае. Если нас будет четверо, это уже сила. А есть еще пани Ковалек, есть наши люди в лагере… Да нас же целое отделение, солдат! Ничего, как-нибудь прорвемся!..
Стало слышно, как где-то далеко глухо и отрывисто лаял Усташ.
Честно говоря, у меня не было полной уверенности в том, что я убедил десантника. Знал я только одно: уж если я умру сегодня, то в самом подходящем для этого дела месте – на горе Трех Скелетов, где погибли мои ребята.
Первое, что я увидел, – ее открытые глаза, темные на фоне бинтов. Уголок лба, выглядывавший из-под них, и бледно-белые щеки еще больше подчеркивали их бездонную глубину. Оторопь прошла, я подошел поближе, и на ее лице проступило вдруг что-то похожее на легкий румянец, чего я совсем уж не ожидал.
Кресло стояло там же, где и всегда, но я не решился придвинуть его к кровати и сесть, чтобы смотреть на нее. То, о чем я и мечтать боялся, вдруг случилось, и я не знал, честно говоря, что с этим поделать.
– Привет, – улыбнулась она кончиками губ.
Бокс был одноместный, малогабаритный, сразу за спинкой кровати начиналась золотая заоконная осень, которая была очень даже в тон к ее румянцу, возникшему при моем появлении.
– Привет, – повторила Йованка. – Знаешь, а я только что думала о тебе, смешно, правда?
Пытаясь улыбнуться в ответ, я пододвинул кресло. Нужно было брать себя в руки. Помогла капельница, я занялся ее перестановкой, что было совсем не так просто в тесном боксе, и Йованка вроде бы не заметила моего волнения. Металлический стояк с бутылью я держал в руках осторожно, как мину с сюрпризом: трубка с иглой на конце, воткнутой в вену, показалась мне слишком короткой.
– Где я?
– А тебе еще не сказали? – удивился я. В госпиталь я полетел сломя голову, сразу же после звонка, мчался на «малюхе», боясь опоздать, увидеть ее пустую кровать и губной помадой на стекле написанное: «Извини. Больше ждать не могла. Й.» – Ты ведь очнулась утром…
– Я… я еще ни с кем не разговаривала. Только с медсестрой. А потом выкинула номер – взяла и уснула вдруг. – И она опять слабо улыбнулась: вот, мол, я какая дохлятина, видишь? Я с трудом удержался от того, чтобы сесть на постель и поцеловать ее. – Не смотри на меня так. Я ужасно выгляжу.
– И вовсе нет, – бодро соврал я.
Йованка сильно исхудала, глаза у нее ввалились, обмотанная бинтами голова казалась маленькой, как у ребенка. Как у того подростка с фотографии.
– Не сочиняй, – вздохнула она. – Я видела себя в зеркале.
– Убью твою медсестру, – наконец-то улыбнулся и я. Набравшись смелости, я заглянул ей в глаза. – Ты мне и такой нравишься.
– И опять врешь, – шепнула Йованка, пытаясь отодвинуться к стене. Не очень-то это у нее получалось. – Ты знаешь, у меня и волос-то нет…
– Парикмахера тоже убью. Жаль, меня не было, когда тебя стригли: я на Печинаце задержался, холера…
– Ах вот как… Мне делали операцию, а ты оставался там, на горе… Что, места в вертолете не было?
– Слушай, все хорошо, все очень хорошо, – мягко сказал я, гладя ее руку. – Слышишь? Все отлично. Ты не должна ни о чем беспокоиться. Все удалось, а если что-то еще не сделано, так это уже моя забота. Читала такую книгу – «Хлопоты – моя специальность»? Это про меня. Совсем еще недавно моей специальностью были сплошные хлопоты.
Вряд ли я убедил ее. Да и слушала она меня вполуха, то и дело косясь на свою руку. И не потому, что в ней была воткнута игла, а потому, что я нежно гладил ее. Такого проявления близости между нами еще не было.
– Где мы?
– В Кракове. До этого ты лежала в американском войсковом госпитале. Как только появилась возможность транспортировки…
– И давно я… болею? – Голос ее дрогнул, голова оторвалась от подушки. – Сколько дней это продолжается?
Я посмотрел на часы. Я просто не знал, как среагирует на мои слова новая для меня Йованка.
– Двадцать два дня, двадцать часов и тридцать две минуты.
– Три недели?! – Тело ее резко взметнулось с постели, я едва успел поддержать его. Халатик у Йованки расстегнулся, дыхание отяжелело.
– Лежи! Тебе еще нельзя вставать. – Я почти силой заставил ее принять прежнее положение.
– О господи! – Глаза у Йованки стали влажными. – Я же сказала Оле, что уеду на пару дней…
– С Олей все в порядке. Она знает, что с тобой, и держится молодцом.
– Соображаешь, что говоришь? Это же ребенок. Она сама больна. Она в больнице, вокруг нее чужие люди…
– Я же тебе сказал, все хорошо. Ты что, по-польски не понимаешь?
Вот такой же взгляд я видел однажды на одной старой картине, где была изображена печальная большеокая Мадонна.
– Хорошо? – горько вопросила Йованка. – Да она же умирает, Марчин. Мы-то с тобой выжили, а она… – Она прерывисто вдохнула открытым ртом, как умирающие легочники. – Все ведь плохо, правда? Это же Султан ее… то есть меня… Султан отец Оли?
– Нет, не Султан. – (Она забыла даже вдохнуть, замерла бездыханная, с открытым ртом. И тут уж оставалось только одно: сказать ей всю правду.) – Это не он твой… Холера! Ну, в общем, Оля не его дочка. Ты в общем-то мыслила почти правильно, но все-таки не угадала…
– Не Султан? – В глазах была растерянность. – Нет, ты что-то путаешь…
– Я?!
– Ты просто боишься сказать мне правду, жалеешь меня. Ведь Султан был моей последней надеждой. Моей и Олиной… Не надо, я же тебе говорила: я не сахарная, я все выдержу. Знаешь, какая я сильная?
Господи, сколько раз, сколько уже сотен раз я проговаривал в уме этот наш диалог и все же оказался не готов к нему.
– Я знаю… знаю, какая ты. Честное слово, знаю… А когда ты подумала о Султане?
По коридору провезли тележку с бигсами. Одно колесико вихляло и пронзительно скрипело. А потом стало тихо. Так тихо, что я услышал, как желтый лист шлепнулся о стекло и прилип к нему. Я хорошо слышал ее голос, голос человека, говорившего вслух о том, что, как правило, не подлежит огласке:
– Не сразу. Пожалуй, впервые у Костаса, когда он рассказывал о бойне на мосту. Я подумала: как хорошо, что меня там не было. А потом почему-то вдруг вспомнила, что боюсь мостов, смертельно боюсь… А почему я боюсь их, спросила я себя, ведь страха высоты у меня нет. Но когда иду через мост, я стараюсь быть подальше от парапета… Глупо, да?
– Н-не знаю…
– Поговорку из анекдота помнишь? «Через мост – как на тот свет…» И до меня вдруг дошло, что я была на том мосту… Ну или совсем рядом с ним. – Она неожиданно тронула пальцами китель, высунувшийся из-под моего больничного халата. – Марчин, что это? На тебе военная форма?
– Извини, – улыбнулся я. – Я просто не успел сказать тебе. Ну, в общем, я снова служу Отечеству. С меня причитается… Что ты больше любишь – цветы, сладкое? – (Она удивленно смотрела на меня.) – Праздник у меня сегодня… И ты проснулась. Я боялся, что этого не случится…
– А я вот взяла и проснулась, – тихо сказала она. Мы смотрели в глаза друг другу. – Слушай, но они ведь хотели убить тебя.
– Кто-то хотел, а кто-то, выходит, нет… Тебе фамилия Ярошук ничего не говорит? Полковник, лысый такой, как колено.
– Полковник? – Она задумалась. – Погоди!.. Этот дядька приезжал к нам за яблоками. Мы даже разговаривали с ним. Он ведь служил в вашей бригаде, Ромек говорил мне… А почему ты спрашиваешь?
– Потому что он классный мужик. Я даже не видел его, но, когда буду покупать тебе корзину цветов, заодно куплю ему ящик водки. Он мне жизнь спас… Благодаря ему ты смогла нанять меня, я поехал в Боснию, в итоге – вернулся в армию.
Она виновато улыбнулась:
– Ты извини, я что-то не очень… У меня же операция была на голове.
– Ну тогда слушай. Ярошук служил в штабе скандинаво-польской бригады. Он устроил вашу с Ромеком свадьбу, твои новые документы и так далее. А потом проследил, чтобы те, на горе, не передумали. Напрямую никто мне не говорил, но это так, я уверен. После истории с Аной у некоторых наших начальников началась паника. Мы ведь готовились к вступлению в НАТО, решение еще принято не было, Босния была чем-то вроде проверки на вшивость, а тут такое – убийство местного жителя, женщины, холера… Сейчас они хором уверяют, что ни о чем таком ни сном ни духом, но думаю, некоторые теперь локти кусают, что не убрали и тебя заодно с Аной Брканич.
– Ану убил Жанец? – спросила Йованка, нахмурив брови.
– Жанец говорил Новицкому, что это сделал рядовой Липко. Думаю, сержант приказал ему стрелять и он выстрелил. А потом парня подвели нервы, он начал пить, пригрозил Жанецу, что пойдет и во всем сознается… Ну и не дошел, точнее, не доехал. Его автомашина свалилась в пропасть. Сержант Жанец отделался легкими телесными повреждениями, а Липко свернул себе шею и размозжил голову. И умер, не приходя в сознание… После этого полковник Ярошук заподозрил неладное. Кое-что до него доходило и раньше…
Йованка тряхнула забинтованной головой:
– Постой-постой… Ты не мог бы по порядку?
– Есть по порядку. Если коротко, дело было так: наш польский патруль высадили с американского вертолета на вершине Печинаца. Это были первые после ввода разделительных сил дни, в окопах и той и другой стороны еще сидели солдаты, надо было оценить ситуацию, пересчитать уцелевших и распустить их по домам. Ну и разведать минную опасность, желательно с помощью тех, кто эти мины ставил. Нашему батальону достался обширный район, силы были не ахти себе, офицеров не хватало, так что на горе оказался подофицер с тремя рядовыми. Это были младший сержант Жанец и рядовые – Липко, Новицкий и Бигосяк.
– Роман? – вздрогнула Йованка. – Он был там, на горе?
– Был. Только не забывай, сколько лет ему тогда было. Молодой парень, здоровый, полный сил…
– Зачем ты мне это говоришь?
– Потом поймешь. Я вот лично его понимаю. Мы, мужики, так уж устроены. Биология, ничего с этим не поделаешь…
Йованка воззрилась на меня округлившимися от удивления глазами. Я продолжил:
– Руководство дало Жанецу практически неограниченное время для рекогносцировки, а Султан водку, травку и диких кабанов на закусь. Ну и женщин, само собой. Они были уже вусмерть пьяны, когда им предложили… вас.
– Нас?! – Думаю, она догадывалась, и все же мои слова стали для нее потрясением. – Значит… значит, я все-таки была на Печинаце…
– Была, – сказал я, – ты все время там была… Так вот, Новицкий как-то выпадал из колоды. Он из хорошей семьи, начитанный. Сейчас у него семья, дети… Он всячески отнекивался, говорил, что у него невеста, что он боится СПИДа… А Султан был заинтересован, чтобы ребята не просыхали. Жанец тоже. Они с Султаном быстро нашли общий язык. Оставалось впутать и остальных поляков, повязать, как говорится, общей кровью… В тот раз Султана за столом не было. Кто-то из боснийцев предложил ребятам свежачка, стопроцентно чистых девочек, если уж Панове так боятся заболеть. – (Она не дыша смотрела на меня огромными черными глазами.) – Мы проверяли. Нет ни малейшего сомнения: Оля его дочка…
– Чья, Новицкого?… Романа? Ромек ее отец?! – (Я видел, как тупая боль, застывшая в ее глазах, уступает место проблескам робкой надежды.) – Но это значит… значит, его костный мозг…
– Подходит. – Я крепко сжал ее уже готовую согнуться руку с воткнутой в вену иглой. – То есть подходил… Я же сказал тебе: все хорошо. Моя воинская форма всего лишь доплата. Мужикам в Министерстве обороны я сказал, что молчать мы будем при одном условии: они должны обеспечить Оле пересадку. Вопросов не было. Что касается денег, то они мне были должны за два с лишним года, а донор, причем идеальный, был под рукой…
– Они сделают ей пересадку?
Раствор в бутылке кровью не окрасился, но удержать ее на этот раз я не смог. Подскочив с кровати, она схватила меня за плечи обеими руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44