Журналистка была потрясена до глубины души.
– А дальше, дальше что было? – задыхаясь от восторженного ужаса, простонала она.
– А дальше прибежали охотники с ружьями, но опять же без ужина… Да, а перед этим Блажейский позвонил в часть по мобильнику пана хорунжего, по вот этому самому. А потом Серого Волка и его сообщницу посадили в «хаммер» и повезли в польский военный городок. Тут нас с ней разделили и начали морить голодом, ссылаясь на то, что гуляш уже холодный и вроде бы весь уже кончился. А потом пришел Ольшевский и начал запугивать меня… Послушай, вот тебе первое задание: свяжись с Йованкой…
– Я?! – ахнула Супердвадцатка. – С этой полоумной? Ты шутишь?…
Я дал ей время выпустить пар из ноздрей.
– Знаю, что вы друг друга недолюбливаете. Естественно, – сказал я. – Две красивые женщины в одной маленькой Боснии – перебор. Но ты ведь профессионал, ты сможешь переступить…
– Через ее труп? – вскинула ресницы Дорота. – С удовольствием!.. А если серьезно, она мне – по барабану. Нет, реально… Только зачем тебе нужно было напускать ее на дежурного по гостинице?…
– Какого еще дежурного? – удивился я.
– Блажейский сказал мне, что твоя кобыла возьмет на себя солдата на входе. Чтобы я прошла к тебе никем не замеченной, чтобы не лезла через окно… Ферштейн? Уж не знаю, каким образом она это сделала, но никакого дежурного действительно не было…
– Никакая она не моя и вовсе не кобыла, – задумчиво заметил я. – Холера, должно быть, Блажейский не так понял меня. Есть такая игра – «испорченный телефон»…
В голове у меня странно все перепуталось. Я мучительно вспоминал подробности последнего разговора с Блажейским. Попутно в мозгу возникали видения одно ужаснее другого. Я видел полуобнаженную Йованку на ложе греха. Указательным пальчиком она манила стоявшего в дверях караульного…
– Да, вот еще, ты должна съездить в Маглай, – сказал я, машинально думая совершенно о другом. – Нужно переговорить с одним человеком: у него должна быть информация для меня. Сможешь?
– Я журналистка, – гордо взметнула ресницы Дорота Ковалек. – Заметано, шеф. Но ты должен мне дать слово, что когда заваруха закончится, мы с тобой сядем и ты мне во всех подробностях…
– Слово офицера. А ты мне…
Кажется, мы уже начали понимать друг друга с полуслова.
– А я тебе дам свой материал на вычитку. Клянусь! Только, умоляю, много не вычеркивай, я не люблю этого.
Я тяжело вздохнул:
– Вот и Йованка не любит, когда посторонний сует нос в ее прошлое. Придется тебе и с ней договариваться…
Дорота загадочно усмехнулась:
– И выходит, что будет нас опять же трое. Треугольник? Старый как мир сюжет, Йезус-Мария. Ну что ж, я лично не против, я девушка современная, меня не пугает такая конфигурация…
Так я, честно говоря, и не понял, что имела в виду Дорота Ковалек, продвинутая краковская журналистка…
Было около девяти вечера, когда меня разбудил осторожный скрежет замка. Кто-то запирал мою дверь на ключ. Сон, полный сказочно красивых женщин, волосы которых плавно меняли цвет с черного на золотой, развеялся. Странное дело, куда-то исчез и часовой за окном. Не успел я задуматься над этим обстоятельством, как зазвонил спрятанный под подушку мобильник.
– Это Блажейский, – сообщил знакомый голос. – Я раздобыл сотовый, теперь мы сможем спокойно поговорить, пан капитан. Запишите номер.
Бумаги под рукой не оказалось, пришлось писать пальцем на непротертом зеркале.
– Что нового, Дарек?
– Да, по правде сказать, ничего. Об инциденте на Ежиновой молчат. У нас даже не объявили повышенную готовность. У шведов и норвежцев тихо, как в санчасти после обеда. Видимо, начальство не заинтересовано в огласке.
– Тебя допрашивали?
– Ну, это трудно назвать допросом. Вызывал Ольшевский, посоветовал держать язык за зубами. А старый куда-то уехал, кажется в Сараево на конференцию. Похоже, с ним еще не связывались. А то бы он уже давно примчался сюда наводить порядок. Он у нас такой, для него ЧП как местный перец в задницу… Но своих он в обиду не даст, это факт.
– Позвони мне, если он вдруг объявится.
– Есть. Позвоню обязательно. А на Ольшевского и его запреты я срать хотел: на Ежиновой погибли мои земляки. И что? И все кончится траурным Шопеном и залпом холостыми на плацу?…
– Поживем – увидим, – сказал я. – И спасибо тебе за все… Не знаешь, что с Йованкой?
Он ответил не сразу.
– Я могу дать ей свой телефон. Поговорите с ней сами, пан капитан.
Честно говоря, его ответ мне не очень понравился.
– А если мне нужно будет выйти, сможешь помочь?
– Из лагеря? – Блажейский снова задумался. – Надолго?
– Еще сам не знаю… Слушай, Дарек, я уже давно не слышу охранника в коридоре. А недавно заперли мою дверь. Попробуй узнать, что происходит.
– Ладно. То есть так точно, пан капитан. Я перезвоню.
На ужин кроме холодного гуляша были хлеб и масло, а к ним – нож. До десяти с его помощью мне удалось вынуть стекло из окна и укрепить его на живульку хлебным мякишем. Дорота пришла в десять минут одиннадцатого. Я погасил свет.
– Забирайся! – прошептал я, ставя стекло у стены.
Света из контейнера напротив было вполне достаточно, я даже разглядел, что на ногах у Дороты вовсе не колготки, а чулки. В окно она влезла без проблем: синее платье в горошек слишком коротким не было. Ну а далее она с непосредственностью близкой родственницы уселась на мою разобранную постель, больше того – откинулась на подушку со стоном облегчения.
Я задернул штору и потянулся к выключателю.
– Не надо, не включай! – остановила меня шепотом Дорота Ковалек.
– Ты съездила? – таким же конспиративным шепотом вопросил я.
В темноте сверкнул ее зубы.
– Я девушка обязательная… А еще я обожаю быструю езду и всякие рискованные ситуации…
– Как на Ежиновой Гурке?
– У-у, класс! Я просто кипятком писаю, когда слышу выстрелы!.. Забавное дельце ты, Марчин, раскручиваешь. Интересно, чем это у нас с тобой кончится?
– В каком смысле?
– А в том, что совместные переживания, как правило, кончаются постелью…
– Почему? – Более идиотского вопроса задать было просто невозможно.
– То есть как «почему»? – удивилась Дорота. – Потому, что ты мне нравишься, суслик. Надеюсь, и я тебе тоже. Вот только пить тебе нужно поменьше, терпеть не могу, когда мужчина спивается у меня на глазах…
На какое-то время я лишился дара речи. Тишину нарушила моя гостья:
– Слушай, а зачем ты влез в это дело?
– Моя работа, ты же знаешь…
– А как она будет расплачиваться? Деньгами?…
– Тебя интересует как журналистку? – Я мог бы и обидеться, но не обиделся, более того, зачем-то спросил Дороту: – А как же еще?
Она подсунула ладони под голову и заморгала, глядя в крашенный известкой потолок.
– Я говорила с Блажейским… ну относительно того солдатика в коридоре. – Послышался ее вздох. – Знаешь, конечно, не мое дело, но хотелось бы все-таки знать…
– Она мой клиент, – сухо перебил я. – У нас чисто деловые отношения. Я должен выполнить работу, за которую она обязалась заплатить мне. Это все.
Дорота вскинулась с моей лежанки:
– Все, что вас связывает?!. Только не вешай мне на уши свои армейские макароны! Как-то не очень похожа она на миллионершу, а ты на американского частного детектива!
– Я не спал с ней, если тебя это интересует.
Она рассмеялась:
– Интересует, но не очень. По теперешним временам, трахнуться с кем-то – как поздороваться. – Она еще разок вдохнула, но уже поглубже. – Куда важнее то, что будет после этой пиротехники… Я вот лично хочу ребенка. Семью и ребенка.
«Господи, о чем это мы?» – с легкой тревогой подумал я.
– Знаешь, мне скоро стукнет сорок, я не такой современный, как ты… Мне предложили работу, интересную работу. По-твоему, поработать на кого-то – это как…
– Я тоже люблю свою работу, – перебила Дорота, – но мне за нее платят.
– Я рад за тебя.
– Слушай, а о чем это мы? – спросила журналистка после затянувшейся паузы. – Я ведь съездила в Маглай и нашла твоего доктора Булатовича. Я сказала, как ты просил, но он мне, кажется, не очень поверил. Он знает, где та, вторая, раненая, но скажет об этом только тебе лично…
Они ждали нас у помойки, в двух шагах от колючей ограды. Я сначала наткнулся на Блажейского и лишь после увидел его.
– А эта что тут делает? – прошипела сидевшая на корточках Йованка.
– Потом объясню… Куда идти?
Большим пальцем правой руки Блажейский показал за себя:
– Прямо и через рощицу.
– Тут же прожектор и часовой на вышке.
– Все в порядке, это наш человек. Не все же у нас такие сволочи, как Ольшевский.
– Ты достал?
Дарек неохотно кивнул:
– Только, может, не стоит так рисковать, пан капитан?
– Где он?
– Там, в багажнике…
– Что – в багажнике? – проявив поразительную синхронность, вопросили сразу обе моих дамы.
– Ну ладно, мне пора. – Блажейский взял за руку Дороту, и они пошли, пригнувшись, к жилому блоку; что характерно, журналистка все время оглядывалась на меня, из-за чего споткнулась и чуть не упала.
Я взял из рук Йованки короткую толстую палку и, подсунув ее под нижний ряд проволоки, приподнял его. Побег из воинской части вступил в решающую фазу. Впрочем, вышло гораздо проще, чем мне представлялось. Правда, ползти пришлось довольно-таки долго до самой рощицы. Там мы встали на ноги и пошли напролом через столь любимые моей спутницей дикие заросли. Уже на подходе к дороге под ее ногой громко хрястнула ветка.
– Холера! – выругался я.
– Сам холера! – Йованка села на обочине. – Ну и что дальше, пан начальник?
– Будем ждать Дороту. Она отвезет нас в Маглай. Мне позарез нужно увидеть доктора…
– А на твоем лимузине доехать туда нельзя?
– Кто же пропустит через КПП машину арестанта?
– Ага! – думая о чем-то своем, кивнула Йованка. – И по этой причине тебе пришлось пасть в ножки пани редакторше?
– А есть какие-то другие варианты?
– В таком случае запиши себе в графу непредвиденных расходов чистку брюк. Ты испачкал колени, когда стоял перед долговязой цаплей…
Я сдержался, но с каким трудом это мне далось.
– Брюки я испачкал сейчас, когда полз. На коленях я стоял перед ней в трусах…
Одному лысому черту ведомо, куда завел бы нас милый разговорчик. На диво тихая ночка шелестела листиками придорожной ольхи. В рощице чуть слышно цвинькала страдающая творческой бессонницей пташка. На руке моей громко тикали командирские часы с облетающим планету спутником.
– Мы, кажется, квиты, – с мстительным удовольствием сказал я.
– Квиты? Почему же?
– Ну, ты же взяла на себя охранника в гостинице…
Короче, красная «астра» Дороты Ковалек подъехала удивительно вовремя. Я сел рядом с Доротой, Йованка сзади и так далеко от меня, словно она сидела не в машине, а на последнем ряду в ночном кинотеатре. Ни единого слова от нее не услышал я на протяжении всей дороги.
У дома доктора Булатовича Дорота выключила движок и приоткрыла свою дверцу.
– Лучше бы вам остаться, – без всякой надежды на успех предложил я. И слова мои, конечно же, не возымели действия. Более того, из машины вылезли обе мои спутницы.
Я звонил долго, на крыльце было слышно, как дребезжит колокольчик в прихожей. Еще больше насторожила меня входная дверь: она оказалась незапертой. Когда она неожиданно легко подалась под рукой, я сказал вполголоса:
– А вот теперь бегом в машину. И если что, как можно быстрее в часть.
В прихожей было тихо, темно и… страшно. Страх, который живет в нас с детства, страх, от которого у тебя останавливается вдруг сердце и мурашки бегут по телу. Страх близкой, совсем близкой смерти. И не твоей, чужой.
Я стоял на пороге в сумеречном оцепенении. Глаза постепенно привыкали к темноте, и то, что мало-помалу становилось видным, попросту не укладывалось в сознании. «Этого не может быть!» – разубеждал я себя.
А потом вошедшая в прихожую Йованка забухала по паркету своими тяжеленными бахилами, щелкнул выключатель… Уж лучше бы она не делала этого! На докторе Булатовиче не было ничего, кроме надетой задом наперед белой рубахи. Он лежал на ковре в луже крови, и широко раздвинутые и задранные вверх голые ноги были привязаны к двум кухонным табуреткам.
Рядом со мной в рвотном позыве скрючилась Дорота. Закрыв рот ладонью, она метнулась в открытую ванную, сдавленно вскрикнула и, выбежав оттуда, нагнулась в кухне над раковиной. Стоило бы и мне последовать ее примеру. Рубаха, по грудь пропитанная кровью, была слишком коротка, чтобы закрыть чудовищный разрез на животе, из которого через всю прихожую тянулись сизо-лиловые шнуры кишок. Никогда не думал, что человеческие кишки такие длинные.
На кухне Дорота выворачивала себя наизнанку.
– Похоже, это не она, – задумчиво заметила чуть побледневшая Йованка.
– Что «не она»? – вздрогнул я. – Да ты что, ты соображаешь…
– Вот поэтому я и говорю, что не она. Актриса из нее никакая…
Я смотрел на совершенно спокойное лицо стоявшей рядом со мной женщины и не верил ушам своим.
– Ты и вправду подумала, что Дорота смогла бы?… Но зачем, зачем?
Йованка не ответила.
На стене большими кровавыми буквами было написано что-то по-сербски.
– «За нерожденных!» – перевела Йованка и добавила: – Вот в такой позе лежат в гинекологическом кресле, кому делают аборт…
С тяжелым сердцем подошел я к телу несчастного старика. Я осмотрел его, пытаясь видеть и не видеть одновременно. А потом закрыл ему глаза. Мне не раз приходилось делать это в Боснии.
– Он был уже мертв, когда они сделали это, – пробормотал я. – Посмотри на его лицо: он не успел испугаться.
– Мы виноваты, – хрипло прошептала Йованка. Она подошла к столу и, схватив графин, начала пить прямо из горлышка. Из кухни донесся шум льющейся воды.
– Он их впустил в дом, – тихо сказал я. – А то, что на стене, – чтобы сбить полицию со следа… Доктор Булатович не делал абортов.
– Ты уверен?
Я поднялся на второй этаж, где находилась спальня хозяина дома. Обернув руку взятой из шкафа футболкой, я открыл тумбочку у кровати. Бумажник с деньгами лежал сверху, там же, в нижнем ящичке, я обнаружил массивные золотые часы швейцарской фирмы «Мозер».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44