– Думаешь, твой Ромек сказал тебе правду? Тогда вы еще не были в ссоре. – (Йованка кивнула.) – И он рассказывал, как все было?… А если он тебе не все рассказал?
– А зачем ему врать? – удивилась Йованка. Мой вопрос, похоже, не задел ее за живое. Ну ссорились, ну поколачивал, но чтобы обманывал?! Нет, такого за ним не замечалось.
– Спрашиваешь, зачем? Не знаю. – Я опустил стекло. – Может, твой Ромек и не такой, но посуди сама: девушка, которая была с тобой, чудом остается в живых, ее выпускают из госпиталя и она опять лезет на минное поле?
– Я думала об этом. – Кожа на лбу Йованки собралась в гармошку. – Слушай, а что еще могло случиться с девушкой в тогдашней Боснии? За год на минах подрывалось столько людей…
– Но подорваться в тот же день… Снаряд не попадает дважды в одну и ту же воронку. Короче, не верю я, что твоя подруга, выйдя из клиники, полезла на мины.
– А если она была в шоке? – Лицо у Йованки было растерянное. – А если нас было не двое, если на мине подорвалась я… и еще кто-то? Ну, скажем, ее любимый?… Может, она попросту не хотела жить.
– Может быть, – согласился я. – Только это уже какая-то мыльная опера. Люди редко кончают жизнь самоубийством даже после потери самого близкого человека. Не знаю, хорошо или плохо, но это факт…
Стоявший перед нами БРДМ тронулся.
– ^Кажется, наша очередь, – с облегчением вздохнула Йованка. Наш разговор ей явно не нравился.
Я подъехал к шлагбауму, рядом с которым стоял невысокий блондин с майорскими погонами на рубахе.
– Вот это сюрприз! – воскликнул майор Ольшевский. – Капитан Малкош! Кто бы мог подумать. Как в плохом детективе: преступник возвращается на место преступления.
Улыбался майор вполне приветливо, но говорил так громко, что слышно было на самом дальнем посту лагеря. Часовым не нужно было напрягать слух.
– Капитан запаса, – поправил я, ответно улыбнувшись.
– Как же, слышал! – радостно просиял Ольшевский и первым протянул мне руку.
– Мы можем въехать?
Майор Ольшевский расплылся в улыбке:
– А у пана красивая жена. Не страшно ей в Боснии?
Я невольно оглянулся на свою малолитражку. Странное дело, Йованки не было видно за ветровым стеклом: солнце, отражавшееся от него, слепило глаза. Я улыбнулся еще шире.
– Вот по этой причине мы и хотели бы остановиться у вас.
Лицо майора потускнело.
– Увы, – развел он руки. – Ничем не могу помочь. Это воинское подразделение, а не мотель. Могу подсказать пану адрес недорогой гостиницы.
– А почему недорогой?
Майор Ольшевский несколько смешался:
– Ну, у людей вашей профессии заработки… – Он понял, что сказал лишнее, и кашлянул в кулак. – Судя по вашей машине, в шампанском вы не купаетесь. На такой развалине нельзя ездить даже за город. Вот уж не думал, что вы доедете… – Тут он снова прикусил язык. – Я в том смысле, что вам повезло. Ваша тачка должна была рассыпаться по дороге. Какого она года?
– Самого оптимистического. Незабвенный восемьдесят девятый. Посмертное дитя коммуны.
– То есть антиквариат, – уточнил майор. – На месте пана я бы поехал куда-нибудь подальше отсюда. Боснийские дороги не для вашего раритета.
– Ну почему же? Немножко романтики и приключений, стресс в разумных размерах… Женщины это любят. Случай для нас, мужчин, показать себя с выгодной стороны. Представляю, как моя дорогая будет рассказывать подруге: «Передо мной лежала мина величиной с колесо нашего «малюха». Мужики, все как один, попадали в обморок, и мне пришлось…»
– Такие сказочки любят соплюхи, – кисло скривился майор. – Ваша спутница уже вышла из этого возраста.
– Попытка не пытка, майор. Так что с нашим ночлегом? – (Ольшевский сделал вид, что опечалился.) – Ну, что ж, очень жаль… Но войти на минуточку можно? Поздороваться со знакомыми, поговорить…
– Поговорить? – встрепенулся майор. – Не думаю, что у нас остался кто-то из тех, кто знал пана. Ротация, знаете ли…
– Жаль, – вздохнул я, – очень, очень жаль! – Я начал уже засовывать в карман бумажник с документами и тут словно бы спохватился: – Ах да! Чуть не забыл!.. Могу я на секундочку зайти, мне нужно сказать пару слов вон тому капралу… – Я показал бумажником на стоявшего у бронетранспортера парня в шлемофоне.
– Сташуцкому? – удивился майор. – Но он же тут новенький.
– Я ему обязан. Он помог нам.
– Что, не нашли бы дорогу сами? – криво усмехнулся Ольшевский.
– Не в этом дело, майор. Если б не ваши ребята, у нас были бы проблемы с местной полицией. Вы знаете сержанта Недича?
– Высокий такой, с усами? А чем вы ему не угодили? Плевали на могилы, когда проезжали через кладбище?
– А нельзя было?
– Там лежит его брат. Видели безымянные кресты? Под ними никого нет, эти кресты символические, родственники забрали покойников. А брат Недича лежит там, где погиб. Его убили на перевале. Вредный мужик этот Недич и все делает по-своему…
– Я вижу, вы тут все знаете.
– Такая работа. – Майор, которому явно пришлась по душе моя нехитрая лесть, небрежно махнул рукой. – Ну ладно, капитан, только не надолго. Наш старик не любит, когда по расположению ходят посторонние.
– До Сташуцкого и обратно, – заверил я.
Махнув Йованке рукой, я поднырнул под шлагбаум и направился к бронемашине стремительным шагом человека, не намеренного злоупотреблять чужим гостеприимством.
Лагерь полбата был пуст. У казармы топтался одинокий дневальный с метлой в руках. Еще один «сачок» курил у контейнера санчасти. И далеко-далеко, в самом конце центральной аллеи, маячила стройная фигурка в мини-юбке и легкой оранжевой блузке с широкими рукавами. Что бы там ни говорили мне потом, не заметить приближавшуюся ко мне девушку было попросту невозможно. Ее золотистые волосы были схвачены голубой лентой, большие металлические клипсы в ушах сверкали на солнце.
О господи!.. Двадцать лет, двадцать дюймов в талии, двадцатимиллимитровые – если не больше! – ресницы… И так далее, и тому подобное, холера! Моя полуреальная-полупригрезившаяся мне Супердвадцатка! Я уже знал, кто она такая и на что способна… Ноги сами вросли у меня в землю при виде дивного видения. Остановилась и Златовласка. Остановился и сопровождавший ее самец в мундире с сержантскими знаками различия. Я сразу узнал его. Это был взводный Жанец, правда чуточку похорошевший с тех пор, как мы с ним виделись в последний раз. Потому что он сбрил наконец свои идиотские бакенбарды.
Замешательство длилось недолго. Очаровательно улыбнувшись, краковская журналисточка пошла мне навстречу с фацией звезды подиума. Иногда бывает проще пойти навстречу друг другу, чем подыскать нужные для начала разговора слова.
– Неужели это вы, пан Малкош? – Щеки Супердвадцатки украсились нежным румянцем. – Что за встреча!
– Вот именно! – согласился я. – О-о!.. Кого я вижу! И вы уже сержант, Жанец! Поздравляю с повышением в звании! Так держать!
– Как пан попал сюда? – Глаза у бравого сержанта испуганно метались.
– Старые связи, покровительство начальства, – небрежно пояснил я. – А вы до сих пор здесь? Насколько мне помнится, вам очень не нравилась Босния.
– Деньги, – мрачно пояснил сержант Жанец. – За зелененькие и черта полюбишь. А вот вам тут нельзя показываться. Полковник кому-то ноги из задницы выдерет. – И он неожиданно ушел, оставив меня наедине с пани Доротой Ковалек, что ввергло ее в легкую панику, правда не надолго. Уже через мгновение журналистка слепила меня улыбкой.
– Вы знакомы с паном сержантом?
– Да с чего вы взяли?
– Но вы же поздоровались с ним.
– У нас, у военных, так принято. Каждый встреченный нами мужчина – потенциальный собутыльник. Думаете, куда побежал сержант?… Правильно, за бутылкой!
Журналисточка покраснела. Не всем блондинкам это к лицу, но Дорота Ковалек стала еще симпатичней.
– Я знаю, вы шутите. Обиделись на меня за статью?
– А должен был обидеться?
– Я в общем-то обязана была прислать вам верстку на вычитку… Но вы же сами раза три сказали мне, чтобы я не стеснялась. И что все вами сказанное чистая правда, а правды нельзя стыдиться…
– И вас не мучают угрызения совести? – Свой вопрос я смягчил улыбкой.
Она мотнула клипсами.
– Статья, конечно, наделала шума, но я ведь ничего не выдумала. Ну почти ничего. Да и никакие это не выдумки, просто мы с вами по-разному смотрим на жизнь.
– Кто это «мы»?
– Мы – мужчины и женщины, – пояснила милая девушка. – Когда один мужчина напишет о другом мужчине, что он, тот другой, взял и расплакался – это оскорбление. А женщина – она сочувствует плачущему, пытается понять его, помочь ему. Вот как я вам. И поверьте, я искренне, без всяких задних мыслей. Правда.
– А я что, плакал?!
– Ну, это… пытались.
– И поэтому вы мне захотели помочь?
– А разве плохо? Разве предосудительно писать о том, у кого жизнь не сложилась, привлекать к нему всеобщее сочувствие, бить во все колокола…
– Нет, я все-таки должен прочитать вашу статейку, – выдавил я из себя после продолжительной паузы. – Кстати, у вас нет ее с собой?
Брови у Супердвадцатки полезли на лоб.
– А вы что, вы и не читали?!
– А вы что, вы написали, что я плакался у вас на груди?! Скажите спасибо, что я сравнительно смирный мужчина. На моем месте другой придушил бы вас…
– Минуточку-минуточку! А разве я писала, что вы плачете? Я написала, что вы пытались заплакать после третьей рюмки…
– Я пил один?
– Ну почему же! Мы пили вместе.
Я с облегчением выдохнул:
– Ну слава богу! Просто камень с сердца свалился. В одиночку пьют только алкоголики.
Пани Дорота с интересом взглянула на меня:
– А что, собственно, вы тут делаете?
– Интервью номер два? «Возвращение Безошибочного»?
– Нет, вы действительно не читали?
– Слово офицера. Знаю только название, а еще слышал одну субъективную рецензию на вашу статью. Из нее следовало, что меня хватит удар, когда я ознакомлюсь с текстом. Вот я потихоньку и готовлю себя к этому.
– Слушайте, вы ведь жаловались мне, что у вас нет денег даже на бензин. Как же вы очутились здесь, в Боснии? По волшебству, что ли?
– По делу, – сказал я.
– Какие-нибудь незаконченные разборки с армией?
– Нет. Обычная совершенно неблагодарная работа частного детектива. Он делает ей ребенка и исчезает, она разыскивает его. Проза жизни.
– И это здесь, в Боснии? – Она не скрывала недоверия. – И не кто-нибудь, а именно вы?…
– А вы знаете другого знаменитого детектива, знающего Боснию так, как я?
Она подняла вверх обе руки:
– Сдаюсь!
Пальцы у нее были ухоженней и тоньше, чем у Йованки, ладонь уже. И все же руки у моего клиента были красивее. У древнегреческих богинь были такие же сильные руки, как у Йованки. Что же касается ног… Глаза мои невольно опустились. На ногах у пани Ковалек были совершенно летние сандалии. Разве можно было их сравнивать: легкие сандалии на золотых, как у богини Артемиды, ремешках и тяжелые армейские башмаки Йованки. Я и не сравнивал, я просто отметил про себя, что носить такую обувь осенью, когда по утрам бывают заморозки, глупо.
– Я пишу о здешних выборах, – сообщила мне Дорота. – Мотаюсь по Боснии, разговариваю с людьми. Тут у них, в полбате, хороший переводчик, я и подумала, что лучшего места для корпункта не найти. Тут безопасней, чем в гостинице. Полковник Ленчук говорит, обстановка обостряется. Будьте поосторожней.
– Буду, – пообещал я. – У вас есть телефон?
– Мобильный? Нет, наши тут не действуют. А зачем вам?
– Сам не знаю. – Это была святая правда. – Если бы вдруг возникла необходимость встретиться с вами…
– А вы остановились здесь, в лагере?
– Не для пса колбаса. Да к тому же я не один.
– С вами та, которая ищет ветра в поле? – Надо отдать должное, сообразила Дорота сразу же. – Да-а… повезло же ей.
– Повезло связаться с таким, как я?
Щечки у пани Ковалек легко зарумянились.
– Я вовсе не это имела в виду. – Супердвадцатка с укоризной глянула на меня.
Довольно-таки опасный момент: разбираться в том, что имела в виду молоденькая девушка, когда за спиной уже, должно быть, писал кипятком пан майор… Пришлось брать инициативу в свои мозолистые руки.
– Дорота, вы же знаете, что у меня с Войском Польским отношения, мягко говоря, сложные. Если дежурный по части скажет вам, что ваш кузен просит вас подойти к телефону, этим кузеном буду я. А пока – всего наилучшего! – И я пошел.
Если б я задержался еще немного, кончилось бы попыткой пригласить молоденькую девушку на ужин. Ну и соответствующей реакцией… нет, не майора Ольшевского, я спиной чувствовал пристальный, дырявящий левую лопатку взгляд.
С капралом Сташевским мы говорили недолго. Разговор был по-военному четок и краток. Я вручил капралу банкноту, пожал его мужественную руку и, повернувшись, зашагал назад, к пропускному пункту.
– Кто этот блондин?
– Майор Ольшевский. – Я завел движок. – Ушастик.
– Это прозвище?
– Его должность. Он офицер контрразведки.
Мои слова произвели впечатление на Йованку: она оглядывалась до самого поворота.
– И он не пустил тебя в лагерь.
– Нас, – уточнил я. – Его, должно быть, напугали перспективы твоего влияния на моральный облик контингента.
– Все шутишь. Впрочем, здесь ты недалек от истины…
Я не дал Йованке договорить, наугад, но очень точно закрыв ей рот ладонью.
– Отставить разговорчики. Не хочу больше слышать о твоем сомнительном прошлом.
– Но ведь это же…
– Все! – отрубил я. – Я выдал на пиво экипажу БРДМ. Запиши в графу непредвиденных расходов. А еще я спросил капрала, что он передал по радио в часть, когда мы ехали с перевала. Так вот, о тебе он не сказал ни слова. Сказал только обо мне и «малюхе». Вопрос: откуда он узнал о тебе и твоем возрасте?
– Не понимаю, о чем ты.
– Ольшевского не было у КПП, когда мы подъехали. А потом он встал так, что заглянуть в наш салон было невозможно. Солнце отсвечивало. Ну хорошо, допускаю: он умудрился увидеть твой смутный силуэт. Но он ведь знал, что в машине сидит красивая женщина…
– Бальзаковского возраста, – досказала за меня боснийская ведьма.
– Терпеть не могу этого классика.
– За что, за правду жизни?
– За то, что книги у него невозможно толстые.
Она опять открыла рот, но я опередил ее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44