– Подожди, поедем мы ещё домой. И гостей позовем, и столы накроем, как положено. Дядя Сандро барашка зарежет… Он ведь жив-здоров?– Баран?– Да ну. Дядя Сандро.– Что ему сделается, старому кобелю. В восемьдесят пять ни одной юбки не пропускает.Колесниковы чуть опоздали – они позвонили в дверь, когда Януш Гжельский, друг Георгия по многим экспедициям, с сожалением прекратив поглаживать бедро соседки по столу, супруги проректора по науке, потянулся к бокалу для произнесения тоста. Гоги сделал знак гостям продолжать, а сам пошел открывать дверь.Алла была сногсшибательна. Сиреневый брючный костюм из струящегося креп-сатина ласково облегал её высокую грудь и упругие бедра. Чуть тронутые темной помадой губы улыбались дерзко и вызывающе. Гоги на секунду остолбенел (ох, а взгляд! Его и её глаза встретились, будто отточенные клинки), затем подавил рвущийся наружу стон кавказского темперамента и галантно припал к ручке.– Гоги! – прокричали из гостиной, – Не томи, коньяк стынет!Он лишь досадливо отмахнулся.– С днем рождения, – еле слышно произнесла она, протягивая розу на длинном влажном стебле. – Это ещё не все… Но – потом.– Обещаешь? – улыбнулся он пересохшими губами.– Обещаю.– Ты великолепна. Как эта роза… Нет, ты красивее! О, здравствуй, Игорь.Смущенный Игорь Иванович вынырнул из-за спины супруги, пожал руку другу дома и вручил ему пухлую папку.– Расти большой.Гоги опешил.– Это что… Наш манускрипт?– Самая полная версия. Почти дословный перевод.– Царский подарок. Гм, здесь ведь можно накопать на диссертацию, а?– Копай, – махнул рукой Колесников. – Дарю.– А сам что же?– Да ленив я, Господи.Гоги широким шагом прошел к столу и поднял над головой подарок.– Януш…Поляк оторвался от запотевшего бокала.– Холера ясна… Неужели?– Да. Перевод нашей находки.Несколько секунд за столом стояла тишина. Затем все разом, как по команде, возбужденно заговорили. Кто-то даже вскочил, чтобы обнять пунцового от смущения Колесникова и похлопать по плечу.– Все-таки ты, Игорек, мозга, – вальяжно проговорил проректор Гранин. – Мозга, не отказывайся. Жалко, глуп – по-житейски, я имею в виду. Ты на нашем курсе каждому мог сто очков вперед дать. Аллочка, вы прекрасны! Знаете, я ведь лично списывал у вашего супруга контрольные… И однажды меня за этим занятием вульгарно застукали!Он расхохотался, а Игорь Иванович скосил глаза и поймал взгляд Аллочки. Взгляд ясно говорил: «Не просто глуп, а клинически глуп. Гранин списывал у него контрольные! Ему можно об этом снисходительно вспоминать: он проректор! Служебная машина с личным шофером, двухэтажная дача за городом, оклад… А ты – просто неудачник. И раз талантливый, значит, неудачник вдвойне».«Ну и пусть», – подумал он. (Звякали вилки о тарелки, застольный многоголосый разговор тек неторопливо, прерываемый тостами за здоровье.)– Вы действительно удивительный человек, Игорь Иванович, – проговорил сосед по столу (Колесников напрягся, вспоминая: ах да, Гогин папа, Бади Сергиевич).– Почему же? – равнодушно спросил он, ковыряя вилкой салат из крабовых палочек.– Потому что сын мой, оболтус, прав: материала, собранного вами, вполне хватит на диссертацию… Вы ведь, кажется, так и не защитились в свое время?– Так вы в курсе?– Да ну, – Он смутился. – Что я, старый пень, в этом смыслю?Старик посмотрел на сына и вздохнул.– Все ему не сидится на месте. Бредит Тибетом… Знаете, я боюсь его отпускать.Игорь Иванович улыбнулся, представив себе, как суровый папаша каменно стоит в дверях, а Гоги неуклюже пытается улизнуть в узкое пространство между косяком и телом родителя.– Мы для вас навсегда останемся детьми, верно?– В-верно, – неожиданно поддержал его Януш заплетающимся языком. – Холера ясна, за родителей!– Ура! – грянули за столом. – За родителей!Магнитофон заиграл из двух колонок, хитро спрятанных по углам гостиной. Вкус у юбиляра был что надо: никакого рока, металла, харда, но и никакого надоевшего старья, чтобы гости не чувствовали себя доисторическими ископаемыми. Теплые мелодий стилизации, целомудренно и небесталанно переложенные на электронику.– За моего друга Игоря! – провозгласил Гоги. – За прекрасного ученого, до которого, если разобраться, нам всем ещё расти и расти!– Да бросьте вы, – со смехом махнул тот рукой. – Можно подумать, что день рождения у меня. К чему такие почести?– Э, нет, – встрял проректор по науке. (Богатырь поляк уже уволок его раскрасневшуюся супругу на кухню, подальше от заинтересованных глаз, но ученый муж, кажется, этого не заметил.) – Нет, Игорек. Ты, может, и не юбиляр, но уж точно – один из виновников сегодняшнего торжества. Подвиг в науке… Это, знаешь ли, величайший подвиг! Гоги меня поймет – как потомственный археолог…– Урраааа! – закричали гости (частью за столом, частью рассосавшиеся по свободным пространствам и подергивающиеся в такт музыке).И, поглядев на Георгия, танцующего с Аллой (будто и не было стольких лет: всплыл как наяву студенческий вечер, королева бала в бирюзовом атласе среди романтических свечей времен князя Андрея… Нет, это уже фантазии. На самом деле – современность, всполохи разноцветных прожекторов, как перед концом света, дергающиеся худосочные фигуры в майках и с длинными волосами – не сразу разберешь, какого полу твой сосед…), Игорь равнодушно подумал, что пройдет энное количество времени, материал для диссертации превратится в диссертацию, и тот же проректор Гранин посреди банкетного зала будет слезливо-пьяно целовать Георгия Начкебию, норовя попасть в губы: «Подвиг в науке… Ик… Это самый величайший подвиг! За тебя, Гоги!» А его, Игоря, и не пригласят. Скажут, Колобок застолья всегда терпеть не мог.– А почему вы опасаетесь за Георгия? – переключился он.– А?– Я спрашиваю: почему вы боитесь за Гоги? Это как-то связано с тибетской экспедицией?Бади Сергиевич помолчал, размышляя.– Гоги встретил там какого-то старика, из местных… Я мало что сумел понять, Гоги очень взволнованно говорил, перескакивал с пятого на десятое.– Так, может, расспросить его сейчас?– Не нужно. У него сегодня праздник. Пусть веселится! Вах, поглядите только, как он танцует… Правда, я никогда не понимал современных танцев. Кто эта красивая женщина рядом с ним?– Гм… Это, видите ли, моя жена.– Да? – удивился Начкебия-старший и поцокал языком. – Надо же.– Ну а все-таки, – заторопился Колесников, уходя от скользкой темы. – Что это был за старик? И почему Георгия нельзя о нем спрашивать?Бади Сергиевич осуждающе посмотрел на собеседника.– Гоги встретил его там, на Тибете, во время раскопок. Наверное, это был предсказатель или колдун. Кто их разберет. Возможно, что он был и не совсем шарлатан…– Что он сказал Георгию?Потускневшие отцовские глаза бессмысленно глядели на свет сквозь пустой бокал чешского стекла. И рука с синими жилками чуть заметно дрожала – то ли от выпитого, то ли…– Он предрек моему сыну скорую смерть.– Да ну, – возмущенно сказал Колесников: – Не хотите же вы сказать, что поверили этим бредням.– Я? – испугался Бади Сергиевич. – Я – нет, конечно, нет. Но вот Георгий… Он, кажется, поверил.Медленный танец… Не вальс, не танго, а что-то, неподдающееся ритму, – томное, восточное, утопающее в сладкой неге. Пары перестали кружиться и как бы застыли, точно глубоководные губки, лишь чуть заметно покачиваясь, словно поддразнивая друг друга. Алла тесно прижалась к Георгию и положила голову ему на плечо – благо танец позволял.– Что-то он не выглядит слишком удрученным, – раздраженно сказал Игорь Иванович.– Э, надо знать моего сына. В нем огонь, азарт… Вызов. Тот старик ведь предсказал Гоги не просто скорую смерть – а насильственную смерть. Вот он и взбунтовался.– Господи, да за что же? – вырвалось у Колесникова.– За грехи наши, – туманно отозвался Начкебия-старший.– Я обещала подарок, – прошептала Алла.– Ты пришла… Чего мне ещё желать?Руки Гоги скользнули вниз по её спине, к упругим ягодицам, обтянутым ласковым сиреневым крепом.– Ты меня заводишь.– Это плохо? – улыбнулся он.– Хорошо. Хорошо, Господи! Только не здесь…И тут как раз медленный танец закончился. Магнитофон выдал какой-то совершенно убойный ритм, пары рассыпались, организовав мини-толпу, и запрыгали вразнобой. Даже Гранин вскочил, дабы продемонстрировать свою неплохо сохранившуюся форму (теннис два раза в неделю на бывших обкомовских кортах, сауна, бассейн). Гоги под общий разноголосый шум увлек Аллу в прихожую.Там было темно и тесно. Она приподнялась на носки и жадно приникла к горячим губам Георгия, так, что он чуть не потерял равновесие.– Однако, – прошептал он, полузадохнувшийся от поцелуя.– Сам виноват, – хрипло рассмеялась она. – Я сто лет не ощущала себя женщиной.– А не страшно?– Страх возбуждает.Ее глаза светились в темноте, будто кошачьи. Она тряхнула головой, и прическа рассыпалась, длинные волосы цвета платины заструились по плечам (дико дорогая краска, но того стоит: вполне натурально, держится уже третий месяц). Гоги нежно поцеловал её в шею, зарывшись лицом в её волосы и вдохнув французский аромат (тоже нехилые деньги). Алла тихонько застонала и ещё выше поднялась на носочки, потянувшись сильным телом. Ее нога согнулась, бедро потерлось о колено Гоги с внутренней стороны. Длинные холеные пальцы уже настойчиво искали «молнию» на брюках…Чпок! Вспыхнул светильник в коридоре.– Зинаида, ты? – спросил проректор, покачиваясь из стороны в сторону, как метроном. – О, пардон. Аллочка, вы прекрасны! Не видали мою дражайшую?Откуда-то из недр коридора возник вдруг Януш Гжельский со следами помады на щеке.– Славик, не нарушай тет-а-тет. Пойдем.– Куда ты дел мою Зинку?– Никуда, она давно в гостиной.– Да? Ну ладно. Гоги, твое здоровье!На тумбочке в прихожей вдруг нежно пропиликал телефон. Гранин, выцарапавшись из мощных объятий поляка, снял трубку.– Да!– Адрес установили, – тихо сказал голос на том конце.– Какой адрес?– Санаторий «Волжанка», номер двадцать два. – И последовали частые гудки.Проректор недоуменно повертел трубку в руках.– Чокнутый какой-то.Наконец они убрались (Гоги с Аллой облегченно вздохнули). Она вдруг поймала его левую руку.– Что это?– Часы. Царапает?Она забавно наморщила носик.– Профессор… А носишь нашу совдеповскую «Электронику».– Привык как-то.Алла загадочно улыбнулась и положила ему на ладонь маленькую изящную коробочку.– Привыкать надо к хорошему. Носи, дорогой.Он приоткрыл футляр и присвистнул.– «Ролекс». Ты королева, и подарок твой королевский.– Нравится?– Еще бы!– Тогда выключи свет. Глазам больно.– Игорь тебя искать не станет?– Не думаю… Надеюсь, что нет.
Олег Германович Воронов зачарованно смотрел на Шар. Шар казался живым – внутри, под прозрачной матовой поверхностью, переливалась и пульсировала некая субстанция.– Поклонись ему, – сказал голос с повелительной ноткой.Воронов покорно преклонил колени. Он и сам ощущал исходившую от Шара громадную ирреальную силу – божественную (это вряд ли, скорее уж дьявольскую).– Который раз прихожу сюда, – прошептал он, – и все не могу поверить. Слушай, Жрец, может быть, я сплю? Ты не накачал меня какой-нибудь восточной дрянью?Тот, кого он назвал Жрецом, не ответил. (В первую их встречу Олег Германович, начальственно потрепав собеседника по плечу, снисходительно спросил: «А почему же именно Жрец?» – «Это моя обязанность. Функция, если хотите». – «Про тебя сказали, что ты хозяин этого Шара». – «У Шара не может быть хозяина». – «Тогда – слуга?» – «Нет. Можно сказать, мы питаем друг друга». – «Как это?» – «Вам не понять».)– Почему он говорит с тобой, а со мной – нет?– Он не может говорить. – Собеседник, похоже, понял эти слова буквально. – Шар не умеет различать людей. Он вообще не различает живое и неживое. Для него все в мире делится только на две категории – то, что питает, и то, что не способно питать.– Ты питаешь его… И что получаешь взамен?– Знание, – ответил Жрец. – Могущество.– Вроде как продать душу дьяволу?– Нет. Дьяволу душу может продать каждый. Шар выбирает сам. Он открывает мне глаза на то, что другие не могут видеть.Воронов глубоко вздохнул. Наваждение спало. Древний храм, куда он вошел по гулким ступеням полчаса назад, исчез, словно растаял в утренней дымке, съежился до размеров обычной современной квартиры. Собеседник как-то странно трансформировался – из обритого наголо сурового аскета в ниспадающих черных одеждах превратился в неопределенного возраста мужчину, одетого по-домашнему: тренировочные брюки и мягкую вельветовую рубашку свободного покроя.– Я не совсем понимаю, почему вы обратились ко мне. У такой организации, как ваша, должна быть собственная разведка и контрразведка. Свои финансовые структуры. Своя армия. Установите, как подойти к женщине, найдите хорошего исполнителя из ваших, из чеченов.– Чечены могут только палить из автоматов, – раздраженно сказал Воронов. – А разведка моя, как я убедился, полное дерьмо. Конечно, можно организовать операцию… Громкую, на всю округу. Но любой след, самый ничтожный, тут же приведет в мою сторону.– Ну и что?– Меня это не устраивает,– Почему? Вы мафия…– Перестань крутить, черт тебя подери!Воронов вскочил и забегал по комнате из угла в угол, точно тигр в клетке. «Нет, не тигр, – подумал Жрец. – В нем нет ярости и холодного расчета бойца, он не ищет выхода. Появилась опасность – реальная опасность! И он приполз ко мне на брюхе».– Где у тебя бар?– У меня нет бара.– Что, и выпить нечего?– Черный чай, зеленый чай, красный чай по рецепту Амдо…– Когда-нибудь я тебя убью, Жрец.– Нет, – спокойно отозвался тот.– Что «нет»? Полагаешь, ты бессмертен?– Мое физическое тело смертно, как и любое другое. Я заглянул в Шар… Вернее, он позволил мне заглянуть внутрь. – Он помолчал. – Моя смерть действительно будет насильственной… Но меня убьете не вы – другой человек.– Ты можешь видеть будущее?Жрец вздохнул.– Видеть будущее легко. Убежать от него невозможно.– Даже с помощью магии?Он вдруг рассмеялся сухим трескучим смехом, уловив волнение в голосе собеседника.– Будущее, – сказал он, – это то, что нас окружает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51