Только один человек приковывал его внимание: тот, впереди… Вот он оглянулся и, кажется, что-то заметил. Секундное удивление промелькнуло на круглом добром лице и исчезло. Он увидел Чонга. Он все-таки почувствовал его присутствие, но размышлять об этом было некогда. Он уже ступил на мостовую.И тут из-за поворота, из тьмы, вылетел громадный черный зверь. Хищник. А внутри этого хищника было лицо. Чонг успел разглядеть его: вполне спокойное, даже добродушное. Улыбающееся. И это было страшнее всего. Зверь с легким шелестом летел вперед, и расстояние между ним и человеком на дороге стремительно сокращалось. Тот ещё успел оглянуться (лицо в лицо своей смерти), а вот удивиться времени уже не осталось. И у Чонга тоже не оставалось ни мгновения, вот сейчас – ослепительный свет, будто сразу два ярких солнца в глаза, и удар, и рвущаяся нить меж двух миров…– Спарша! – в отчаянии закричал он. – Спа-а-арша-а!!!– Уррр…Длинное серебристое тело мелькнуло в воздухе прямо перед носом черного зверя. Дикий, нечеловеческий визг резанул уши, и последнее, что Чонг успел заметить, это смертельно побледневшее лицо там, внутри зверя, а сам зверь в грохоте и пламени взлетает вверх и кувыркается, кувыркается по черной мостовой…Пал-Сенг сидел возле входа в келью и смотрел на горы. Над самой высокой вершиной – священной горой Кайлас – светила одинокая яркая звездочка; Матерь Мира. Покровительница тех, кто в пути.– Я тебя разбудил?Пал-Сенг отрицательно покачал головой.– Я давно не сплю. Не могу заснуть. Чуть прикрою глаза – и снова лавина. Целая гора снега, и кровь, кровь… А я – маленький, словно муравей, слабый, ничтожный. Страшно.– Все уже позади.– Да. Знаешь, по дороге сюда я совсем об этом не думал. А сейчас будто навалилось. Скажи, господин Кахбун погиб? Чонг помедлил.– Он был дорог тебе?– Не знаю… Мне просто его жаль.– Я помолился за его душу, там, на перевале. Может быть, Всемилостивый Будда услышал меня.– Если бы он внял твоим словам, – вздохнул Пал-Сенг. – Ведь ты предупреждал!– Я виноват, – резко сказал Чонг.– В чем?– В гордыне. Кахбун обидел меня, и я ушел, не стал настаивать.– Прекрати!– Нет. Я мог догнать его, уговорить не ходить через перевал, подождать сутки или двое. Откуда он знал, что у духа перевала дурной нрав?И Чонг вдруг понял, что до конца дней вместе с ним, бок о бок, будет неотступно следовать ощущение вины перед теми людьми. Пусть они были незнакомы ему, пусть даже с ним дурно обошлись. Что с того? Глава 12ПРОБА СИЛ – Слишком быстро. Нужно плавнее. – Тренер взял Алёнку за руку и сам потянул вперед, показывая движение.– А по-моему, чем быстрее, тем лучше.– Быстрота рождается из медленного. Ты слишком надеешься на свою силу. Ещё раз, и не торопись.Алёнка попробовала.– Нет. Это резко. Еще.– Никак!– Постарайся сделать тягуче. Чувственнее. Ты же женщина.– Пардон?Тренер смутился.– Ну, будущая женщина. Так и будь женственнее.– А в карате все по-другому.– Ты занималась карате?– Нет, гимнастикой. Теперь бросила.– Почему?Она пожала плечами.– Не сошлись характерами кое с кем.– А откуда знаешь про карате?– У Валерки смотрела по видику. Здорово! Красиво – все в белых кимоно, рукой – раз, ногой выше головы – два! А зачем они кричат?– Ну, это сразу не объяснишь. Сама поймешь когда-нибудь.Когда-нибудь. Значит, пока не доросла.Впрочем, Алёнка весьма трезво относилась к себе самой и видела, что, несмотря на разряд по гимнастике, движения у неё получались довольно корявые. Руки-крюки и ноги-крюки не желали работать так, как от неё требовали. И она потихоньку злилась, совершенно не понимая, почему тренер доволен ею, пожалуй, больше, чем остальными.А потом и думать об этом перестала. Все её существо постепенно, незаметно для сознания, погружалось в какой-то сложный, кажущийся на первый взгляд хаотичным, ритм (ничего общего с каратистским «ичь, ни, сан!») Скорее это было похоже на некую сложную программу.И она увидела Шар…Шар был живой и неживой одновременно. Он переливался всеми цветами радуги, а внутри, под полупрозрачной оболочкой, двигалось и дышало что-то живое.Она сама. Маленькая девочка посреди зала, погруженного в полумрак, только несколько свечей роняют тусклые отсветы пламени на стены, покрытые темным бархатом. Неподвижные, будто деревянные статуи, ученики, сидящие полукругом на скрещенных ногах, вокруг низкого подиума. Голос гуру, духовного наставника:– Тьма и свет, инь и ян – не есть, как думают многие, две стороны медали. Это две соседние ступени огромной лестницы. Стоит сделать шаг – и ты пересечешь эту границу, не заметив…Более тысячи лет назад великий тибетский йог Миларепа Джецюн, имя которого означает «Человек в хлопковой одежде», спросил своего учителя, Черного ламу Тхэпанга Янга: может ли добродетель существовать без порока? И тот ответил: может, если всю жизнь удастся простоять на одной ступени, не двигаясь ни вперед, ни назад. Если же между движением и неподвижностью выбрать первое, то придется забыть, что есть на свете порок и Добродетель – только две ступени великой лестницы…Внутри Шара было неуютно. Огромные тени мелькали по поверхности вперемежку с отблесками пламени. Потом сквозь них проступили очертания исполинской ладони.– Ты видела тело?«Чье тело? – испугалась Алёнка. – Мое, что ли? Я вроде не умерла».– Тело засыпало лавиной, – ответил незнакомый женский голос. Низкий, преисполненный глубокой печали. – Я одна спаслась каким-то чудом… Мне страшно, господин.«Мне самой страшно, – подумала Алёнка. – Я боюсь этой лестницы: тьма-свет, тьма-свет. И боюсь, и хочу пройти по ней до конца: вдруг и правда…»Потом женщина исчезла. Алёнка не видела, куда та ушла и ушла ли вообще. Просто перестала ощущать её присутствие. Ладонь, охватившая Шар, уплыла вверх.– Он жив, – сказал кто-то. – Главное, он жив.Воздух колыхался в неровном пламени свечей. Лилась тихая тягучая музыка – непонятно откуда, казалось, отовсюду сразу (динамики были установлены хитро и с большим умом).– Ты чувствуешь ауру?– Я пытаюсь почувствовать, Жрец.Мужчина с седыми волосами кивнул, будто в подтверждение своим мыслям. Он не отрываясь наблюдал за теми, кто находился в зале, через маленькую щель в портьере.– Только пытаешься… Поэтому ты и здесь, со мной, а не среди них.– Не нужно меня дразнить, – хмуро сказал его собеседник. – Вы знаете, я мало чего пожалел бы, чтобы оказаться там.– Для этого нужно совсем немного: ты должен обладать даром…– То есть экстрасенсорными способностями? – Он горько усмехнулся. – Лучше скажите, зачем вам именно она. С огнем играете.– Для меня это единственный выход. Другой человек не сможет подойти к Туровскому… А может статься – и к Воронову. Ее будут искать… Ну а кто кого найдет быстрее – это ещё вопрос.Они помолчали. Жрец опять приник глазами к щели в портьере.– Какая аура у девочки? – тихо спросил второй.– Чистая, – ответил Жрец. – Чистая и сильная. Как у её отца. Ты видел её в додзе? .– Видел. Данные неплохие, опять же бывшая гимнастка… Правда, материал сыроват, но…– Справитесь. Сырую глину легче лепить.Алёнка не замечала проведенного здесь времени. Она будто окуналась в иной временной пласт, где секунды растягивались в часы, как в замедленном просмотре кинопленки, и где часы прессовались в краткий миг – хватило бы только прикрыть глаза и вновь открыть их. Тренировки в додзе – зале для боевых искусств – перемежались с беседами по восточной философии и религии, релаксационными гимнастиками, языками и многим другим. Она и не думала уставать. Только однажды, уже ближе к лету, у неё неожиданно возник повод для огорчения.Марина.Девочка, приблизительно Аленкиного возраста, спокойная, немного застенчивая, не пропускавшая ни одного занятия… Было уже поздно, что-то около десяти вечера. Алёнка, раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, с трудом привела себя в порядок в раздевалке, подхватила на плечо спортивную сумку и двинулась к выходу.Было гулко и пусто. Она хотела выключить свет, но вдруг остановилась. Посреди зала, выглядевшего сейчас нелепо громадным, будто покинутый всеми вокзал, стояла Марина. Тоненькая, словно тростинка, она казалась крошечной и беззащитной – одна во всем мире, во всей Вселенной. Она подошла к низкой лавочке, стоявшей вдоль стены, присела на нее, тут же встала, зачем-то коснулась рукой гимнастического каната, свисавшего с потолка, как громадный удав. Алёнка не выдержала и, поколебавшись немного, подошла.– Ты почему здесь?Марина подняла голову. Глаза её были большими, серыми и печальными.– Я уезжаю, – тихо сказала она.– Куда?Марина не отреагировала. Медленно, будто в зачарованном сне, она подошла к стенке, туда, где на перекладине висел тяжелый кожаный мешок в виде человека-уродца: массивное круглое туловище, ручки-обрубки, а ног вообще нет. Ткнула его ладонью, вроде бы несильно, без замаха, но мешок, будто снаряд из пушки, отлетел к стене и закачался на цепи.– Жалко, что все закончилось,– Тебя родители увозят, да? Вы переезжаете?Марина покачала головой.– У меня нет родителей. Я из детдома.– Из детдома, – повторила Алёнка. – Я и не знала.Ей стало грустно. Она представила себе: коридор, серые стены, мрачные комнаты с установленными в нескончаемый ряд железными кроватями. Воспитанники – в чем-то одинаковом, безликом и бесполом, сразу не отличишь, мальчик или девочка. Лица у всех печальны и непроницаемы. По свистку – отбой, по свистку – подъем… Впрочем, это, кажется, сцена из какого-то фильма про войну. На самом деле, возможно, все не так уж плохо, но все равно…– Почему ты раньше не сказала? Можно, я тебя провожу?– Нет, не надо.– Мы же подруги!– Не надо, – повторила она. – Ты и знать про это не должна, Я твердо решила ничего не говорить… А вот вырвалось. Не расспрашивай меня, ладно? Просто посидим вместе.Они сели рядышком на узкую и низкую лавочку. Сидеть было неудобно (жестко и коленки торчат вверх), но они этого не замечали. Алёнке жутко хотелось узнать подробности: как это? куда? зачем? Было очень непохоже, чтобы подруга уезжала на неделю или на месяц. Нет, Маринка совершенно точно знала: они больше не увидятся.Она прощалась навсегда.Алёнка много раз вспоминала свою подругу. Даже лицом осунулась (правда, ненадолго: цветущей юности длительная меланхолия не свойственна). Что-то было в ней… Что-то, из-за чего сразу выделяешь человека в толпе – не по внешнему признаку, а повинуясь необъснимым магнитным потокам… Говорят, таким магнетизмом обладали многие из великих: талант талантом, но чтобы тебя узнавали – по походке, по неуловимому жесту, по повороту головы, – нужно уметь покорять людей (не в смысле подавлять!) силой своей личности.В тихом скверике, через который пролегал обычный путь домой (домой сегодня никак не хотелось: грусть светла, на душе покой, а предки неизвестно в каком настроении, предполагать надо всегда худшее), встретился Валерка, верный рыцарь (Рыцарь Печального Образа – с тех пор, как Артур в красивом прыжке снес башку тому «новоруссу» и его «шестерке»).– Привет.– Привет, – равнодушно отозвалась она.– С тренировки?– С нее.Некоторое время они шли молча.– Что грустишь так, восходящая звезда мировой гимнастики?– Не звезда уже. Бросила.– О! И давно? Минут десять?– Больше.Валерка покрутил головой.– Новости, блин. А Алла Федоровна в курсе?– Нет еще.– Рано или поздно придется сказать. Она-то, бедная, спит и видит тебя на пьедестале… А сейчас чем занялась?– Да тоже, в общем, гимнастикой. Восточной.– Ага, – развеселился Валерка. – Дамское кунг-фу.. Знаем, проходили.Он весьма забавно попытался изобразить боковой удар ногой, но чуть не упал. Ну улыбнись, взмолился он про себя. Скажи что-нибудь, хоть подзатыльник дай! В былые времена он подобной вольности не допустил бы, разозлился… Несерьезно, конечно, разозлился, а так, для виду, будто играя свою роль в древ – . ней как мир игре. Сейчас бы и для виду не стал.Испокон веков (то есть три года с небольшим) у них был обычай: вечером Валерка встречает её с тренировки, и они идут в «Белый медведь» есть мороженое. В зависимости от времени года мороженое заменялось на кофе с бутербродами. Алёнка решительно плевала на диету, предписанную гимнасткам, что на фигуру не оказывало ровно никакого воздействия («не в кобылу корм» – выражение Аллы Федоровны).Теперь гимнастика плавала где-то за бортом, а обычай сохранился, и они, не сговариваясь, по привычке повернули к «стекляшке». На первом этаже гудел ресторан, переливаясь разноцветными всполохами, точно новогодняя елка, засунутая в аквариум. Валера с Алёнкой поднялись выше, в бар, и уселись на высокие кожаные табуреты. Валерка (взрослый уже, как же!) заказал себе пиво в высокой узкой жестянке и пачку «Уинс-тона». Алёнка остановила выбор на большой чашке кофе и бутерброде с ветчиной. Раньше она тоже непременно глотала пиво, хотя не любила горький вкус, и с вызовом поглядывала на Верного Рыцаря, а тот, изображая сурового папахена с пуританскими взглядами, хмурил брови: «Рано тебе еще». – «Да ну! В самый раз». – «А я говорю, рано. Сначала пиво, потом коктейль, потом водка, и оглянуться не успеешь, а ты уже законченная алкоголичка». – «Водка? Нет, что ты. Мне только месяц как „торпеду“ вшили в одно место». – «Это в какое?» – «А сейчас покажу…» Обычный милый треп, импровизация на ходу.Алёнка сидела молча, меланхолично помешивая на дне чашки кофейную гущу. Умела бы гадать – погадала бы на Артура…– И английский забросила. Зря я тебя учил?– Не ты, а твоя мама.– И я тоже!– Ты практиковался.Инглиш она и не думала бросать. В клубе английский и немецкий входили в программу обучения; И преподавались, надо сказать, не в пример обычной школе, где и родной русский вызывает отвращение. Так что, пожалуй, болтает она теперь получше Валеркиной мамы. Но не хвастать же этим.Валерка шумно вздохнул, щелкнул зажигалкой, закурил (чуть не закашлялся, бедолага).– Муха, что с тобой происходит?– Ничего.– С предками не поцапалась?– Я больше с ними не цапаюсь. Повзрослела. У папки скоро отпуск, уезжает в санаторий. Хочет там поработать как следует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51