Смерть отца по-прежнему окутана тайной.
Посторонний звук отвлек его от мыслей. Высокий, полный мужчина звонил по телефону. На поле игроки понемногу подбирались к первой лунке. Утренняя дымка рассеялась, в небе засияло яркое солнце. Первый солнечный день за все дни, проведенные во Франции. Гольф-клуб находился возле Вернона, милях в двадцати от Парижа — вот как далеко унесло его течением. Пол так и не знал, сколько времени пробыл в воде и сколько часов потом брел в кромешной тьме.
На столе остывал кофе, любезно сверенный для него администратором Левинем. Осборн одним глотком осушил чашку и обессиленно откинулся назад.
Полный мужчина повесил трубку и вышел. Как быть, если в дверях вдруг возникнет убийца? В кармане лежит пистолет Канарака. Хватит ли сил достать тяжелое оружие, прицелиться и выстрелить? Пол много лет ездил стрелять в тир и со временем стал неплохим стрелком. Он и сам толком не знал, зачем это делает. Выплескивал накапливающуюся агрессию? Просто развлекался? Готовился на случай стычки с преступниками, которых в большом городе с каждым годом становилось все больше? Или некое смутное предчувствие подсказывало, что умение стрелять однажды очень ему пригодится?
Осборн смотрел на телефон. Еще один раз попробовать. Это необходимо.
Нога онемела. Он боялся, что лишние движения могут привести к повторному кровотечению. Шок, природный обезболиватель, постепенно проходил, и рана начинала болеть так сильно, что это делалось невыносимым.
Пол оперся обеими руками о стол и поднялся. Закружилась голова, чуть не подкосились ноги.
В холл вошли несколько игроков и при виде Осборна шарахнулись в сторону. Один пошептался о чем-то с Левинем, поглядывая на Осборна. Это естественно — какую еще реакцию мог вызывать едва стоящий на ногах, облепленный речной тиной и грязью оборванец?
Но Полу сейчас было не до зевак.
Он не отрывал глаз от телефонного аппарата. Каких-то десять шагов. Но это расстояние оказалось громадным, непреодолимым. Пол, опершись на сук, сделал осторожный шажок. Сначала опереться, потом передвинуть ногу. Другую ногу. Глубокий вдох, передышка. Телефон стал чуть ближе.
Еще раз: сук, правая нога, левая нога. Хотя силы Осборна были сосредоточены на процессе передвижения, он чувствовал, что все вокруг на него смотрят, но их • лица сливались в неясные пятна.
Потом он услышал голос. Свой собственный! Голос ясно и отчетливо произнес:
— Пуля застряла в мышечных тканях. Точнее пока сказать трудно. Необходимо ее скорее извлечь.
Сук, правая нога, левая нога. Вдох, передышка. Все по-прежнему смотрят. Еще раз все сначала...
Наконец вот и телефон.
Осборн медленно снял трубку.
— Пол, у тебя в мышцах бедра засела пуля. Нужно ее скорее вытащить, — сказал голос.
— Без тебя знаю! Вот и вытащи!
* * *
— Да вытащила я ее, вытащила. Не дергайся. Ты меня узнаешь?
— Да!
— Какой сегодня день?
Поколебавшись, Осборн ответил:
— Суббота?
— Твой самолет уже улетел.
Вера стянула хирургические перчатки и вышла из комнаты.
Он позволил себе расслабиться и огляделся по сторонам. Верина квартира. Он лежит раздетый на животе. В комнате для гостей, на кровати.
Вера вернулась со шприцем в руке.
— Что это? — спросил он.
— Не бойся, не сукцинилхолин, — саркастически сказала Вера. Она протерла ватой, смоченной спиртом, кусочек кожи на его ягодице и сделала инъекцию.
— Это антибиотик. Хорошо бы еще и противостолбнячную сыворотку ввести. Бог знает, сколько всякой дряни плавает в реке, кроме мистера Канарака.
— Ты знаешь о Канараке?
События минувшей ночи всплыли в памяти Осборна.
Вера нежно накрыла его одеялом по самые плечи. Потом села в кожаное кресло напротив.
— Ты потерял сознание в пригородном гольф-клубе. Пришел на минутку в себя, назвал мой номер телефона и опять впал в забытье. Они мне позвонили, я одолжила у знакомой машину и приехала. У меня были с собой только транквилизаторы, и я вколола тебе львиную дозу.
— Львиную?
Вера улыбнулась.
— Ты настоящий болтун, когда находишься без сознания. Правда, болтаешь в основном про мужчин. Про Анри Канарака, про Жана Пакара, про твоего отца.
С улицы донеслось завывание «скорой помощи», и Вера посерьезнела.
— Я была в полиции.
— Зачем?
— Я беспокоилась о тебе. Они обыскали твой номер, нашли сукцинилхолин. Правда, не знают, для чего он тебе понадобился.
— А ты знаешь...
— Теперь — да.
— Ведь я не мог сказать тебе правду, ты понимаешь?
Взгляд Осборна затуманился, мысли начали путаться.
— Так что полиция? — слабо спросил он.
Вера встала, выключила свет, оставила только ночник в углу.
— Они не знают, что ты здесь. Надеюсь, что не знают. Когда найдут труп Канарака и обследуют его машину на отпечатки пальцев, наверняка нагрянут ко мне.
— Что ты собираешься им сказать?
Вера видела, что он пытается собрать все воедино, пытается определить, не совершил ли он ошибку, позвав ее, решить, можно ли ей доверять. Но он слишком устал. Его веки сомкнулись, и голова медленно опустилась на подушку.
Наклонившись, Вера коснулась губами лба Осборна.
— Никто ничего не узнает, обещаю, — прошептала она.
Но он не слышал ее слов. В голове все кружилось, и он падал, падал в эту крутящуюся пустоту. Правда никогда еще не была такой пугающе обнаженной, омерзительной. Он стал доктором, потому что мечтал избавить людей от боли и страданий, но самого себя не смог избавить от них. То, что видели люди, было лишь образом заботливого и доброго доктора. Но они никогда не замечали другой стороны его личности, поскольку ее просто не существовало. Там никогда и ничего не было, и там никогда и ничего не будет. Жившие внутри него демоны не умрут. То, что узнал Канарак, могло их убить, но он не допустит, чтобы это когда-нибудь случилось.
Внезапно его падение в пустоту прекратилось, и Осборн открыл глаза. В Нью-Гэмпшире стояла осень: он был в лесу, вместе с отцом. Они смеясь, кидали камушки в пруд. Голубое небо, ярко-зеленая листва и поразительно чистый воздух. Ему было восемь лет.
Глава 42
— Ой, Маквей, золотце! — заорал в трубку Бенни Гроссман и тут же сказал, что сейчас занят, скоро перезвонит.
В Лондоне была середина дня, в Нью-Йорке — утро.
Маквей сидел в крошечном номере, щедро предоставленном ему Интерполом. Он плеснул в стакан немного виски. Льда в номере не было.
Все утро субботы Маквей провел с комиссаром Ноблом, патологоанатомом Майклсом и доктором Стивеном Ричменом, тем самым специалистом по микропатологии, который выявил в отсеченной голове следы глубинной заморозки.
Скотленд-Ярд навел справки в обеих британских крионовых компаниях: в Эдинбурге и Лондоне. Ни одна из них не призналась, что кто-то из «гостей» (либо его голова) отсутствует. Таким образом, либо кто-то занимался крионовой заморозкой без лицензии, либо таскал с собой по Лондону морозилку на минус 400 градусов по Фаренгейту. Поскольку и первое и второе маловероятно, напрашивался вывод, что голову заморозили против воли ее обладателя.
Детективы и врачи вместе позавтракали, после чего отправились к доктору Ричмену в лабораторию. Дело в том, что, исследуя обезглавленное тело Джона Корделла (найденное в маленькой квартирке возле собора Солсбери), доктор обнаружил два маленьких винта, скреплявших трещину в бедре покойного. После того как трещина срослась бы, винты были бы удалены, но судьба, увы, распорядилась иначе.
Исследование металла обнаружило мелкие паутинообразные трещины, свидетельствующие о том, что тело тоже было подвергнуто глубинной заморозке.
— С какой целью? — спросил Маквей.
— Хороший вопрос, — ответил доктор Ричмен, открывая дверь своей тесной лаборатории, где они вчетвером изучали слайды с изображением треснувших винтов. Теперь по узкому желто-зеленому коридору вся четверка направилась в кабинет доктора.
Стивену Ричмену было за шестьдесят. Коренастый, широкий в кости — сразу было видно, что в молодости занимался физическим трудом.
— Извините за бардак, — сказал он, пропуская посетителей в свой кабинет. — Я не ждал гостей.
Кабинетик был еще меньше гостиничного номера Маквея. Повсюду груды книг, журналов, писем, коробок, видеокассет; склянки с заспиртованными органами — нередко по три-четыре в одной банке. Каким-то чудом среди всего этого хаоса примостились стол и стул. Еще два стула были тоже завалены книгами и папками, но Ричмен быстренько их освободил. Маквей сказал, что может и постоять, однако доктор был неумолим: исчез на целых пятнадцать минут и гордо вернулся со стулом. Но у стула не хватало ножки, и Ричмен отправился за ней в подвал.
Когда наконец все расселись, то есть примерно через полчаса, доктор возобновил прерванную беседу:
— Вы спрашиваете, Маквей, с какой целью. Меня же больше интересует другой вопрос: каким образом?
— То есть?
— Ведь речь идет о человеческом теле, — нетерпеливо вставил доктор Майклс. — Эксперименты со сверхнизкими температурами ставились главным образом на солях и металлах, например, меди. — Молодой патологоанатом смутился и недоговорил. — Ой, извините, доктор Ричмен. Я вас перебил.
— Ничего-ничего, доктор, — улыбнулся Ричмен и перевел взгляд на детективов. — Мне придется утащить вас в научные дебри. Из третьего закона термодинамики вытекает, что достичь абсолютного нуля невозможно, ибо тогда атомы придут в состояние статичности.
Нобл и Маквей только хлопали глазами.
— Как вам известно, — продолжал доктор, — атом состоит из электронов, движущихся вокруг ядра, которые в свою очередь состоят из протонов и нейтронов. При охлаждении атомарное движение замедляется. Чем меньше температура, тем медленнее движение. Это понятно? Если создать магнитное поле, притягивающее замедленно двигающиеся атомы, можно манипулировать материей на молекулярном уровне, но лишь до определенных пределов. А при абсолютном нуле можно творить с атомами все, что заблагорассудится — разумеется, чисто теоретически. Ведь атомы будут полностью неподвижны.
— Я склонен повторить вопрос американского коллеги, — сказал комиссар. — С какой целью? Зачем охлаждать мертвое тело или голову до этого вашего абсолютного нуля?
— Чтобы их соединить, — ровным голосом сказал Ричмен.
— Как это — соединить? — недоверчиво переспросил Нобл.
— Другой причины не вижу.
Маквей почесал в затылке и обернулся к окну. Утро выдалось ясное, солнечное, а в кабинете было темно и пахло какой-то плесенью. Прямо перед носом у Маквея оказалась склянка с заспиртованной мальтийской кошкой. Американец посмотрел на Ричмена.
— То есть, если я правильно понял, речь идет о молекулярной хирургии?
— В общем, да, — улыбнулся доктор. — При абсолютном нуле под воздействием направленного магнитного поля атомные частицы поддаются полному контролю. То есть становится возможной атомарная криохирургия. Это такой уровень микрохирургии, о котором современная медицина и мечтать не может.
— Если можно, чуть подробнее, — попросил Нобл.
У Ричмена в глазах вспыхнул азартный огонек — судя по всему, эта тема его чрезвычайно интересовала.
— Если предположить, что подобная технология возможна, берем человека, замораживаем его до абсолютного нуля, оперируем, потом отмораживаем. И все чисто, никаких шрамов. Между атомами устанавливается химическая связь на электронном уровне. Получается некий идеальный, то есть несуществующий шов. Ткани соединяет как бы сама природа.
— Вы считаете, кто-то занимается такими делами? — тихо спросил Маквей.
Нет, это невозможно, — вмешался в разговор Майклс.
— Почему?
— Существует закон Хайзенберга. Вы позволите, доктор Ричмен? — Тот кивнул, и Майклс, ободренный, обернулся к американцу. Почему-то молодому врачу очень хотелось показать детективу, что в своей профессии он, Майклс, тоже кое-чего стоит. — Это закон квантовой механики, согласно которому невозможно с абсолютной точностью измерить одновременно сразу два параметра квантовой субстанции — скажем, атома или молекулы. По очереди — ради Бога, но не синхронно. Допустим, если вы замеряете скорость и направление движения атома, то при этом не можете определить точку его нахождения в данный момент.
— А при абсолютном нуле? — спросил Маквей, давая возможность молодому человеку полностью проявить себя.
— Безусловно. Ведь тогда атомы неподвижны.
— Понимаете, детектив, — объяснял Ричмен, — ученым удавалось достичь температур, превышающих абсолютный нуль на одну миллионную градуса, но чистый нуль — величина теоретическая. Достичь ее невозможно.
— Я не спрашивал, возможно ли это. Я спрашиваю, занимается ли этим кто-то? — резко перебил его Маквей. Ему надоели теоретические рассуждения, хотелось фактов. Он смотрел Ричмену прямо в глаза.
Таким своего американского коллегу комиссар Нобл видел впервые и подумал, что Маквею репутация матерого волка досталась не случайно.
— Детектив, мы пока установили лишь, что заморозке подвергалось одно тело и одна голова, — сказал Ричмен. — Из остальных трупов металлический предмет обнаружен только в одном, но и тот еще не обследован. После анализа, возможно, наш разговор примет более предметный характер.
— А что вам подсказывает чутье?
— Только не для протокола, ладно? Я думаю, мы имеем дело с безуспешными экспериментами в области криохирургии.
— То есть соединение головы с туловищем?
Ричмен кивнул.
Нобл посмотрел на Маквея.
— Кто-то пытается соорудить современного Франкенштейна?
— Франкенштейна собирали из трупов, — заметил Майклс.
— Что вы хотите этим сказать?! — Комиссар вскочил, чуть не опрокинув сосуд, в котором плавало расширенное сердце профессионального футболиста. Подхватив склянку, Нобл воззрился на врачей. — Их что, живыми заморозили?!
— Похоже на то.
— А как же следы отравления цианидом? — спросил Маквей.
Ричмен пожал плечами.
— Возможно, частичное отравление или специфика обработки. Кто его знает.
Нобл взглянул на Маквея и сказал:
— Большое спасибо, доктор Ричмен. Не будем больше отнимать у вас время.
— Секунду, Айан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77