После бессонной ночи у обоих были круги под глазами. То, что они пережили за эту ночь, оставило еще один шрам в памяти каждого, еще один клин безумия, от которого никто из нас не застрахован.
Они были далеки от победного ликования, как далеки от него измученные ветераны, отупело глядящие друг на друга и удивляющиеся, что остались живы.
Позади была знакомая свистопляска сирен, желтых лент ограждения, суеты экспертов и патологоанатомов. Они ушли, не дожидаясь неизбежного нашествия журналистов. Уж те бы, как пить дать, поставили комедию плаща и шпаги, вытащив на сцену двух аутсайдеров, два голоса вне общего хора.
Они видели, как из готического дома на Генри-стрит выносят останки рафинированного профессора Уильяма Роско, для которого теперь единственно доступная элегантность – черный пластиковый мешок на молнии.
Когда они садились в патрульную машину, к ним подошел Буррони.
– Хотел бы я знать, как вам это удалось, но у меня такое чувство, что всей правды я никогда не узнаю. Так или иначе, примите мои поздравления.
Они покивали ему, и он вернулся к своим обязанностям. Его черная шляпа, как пиратский флаг, колыхалась в толпе полицейской братии. Их отвезли в травмпункт больницы Сент-Чарльз в Бруклине, где ортопед вправил Джордану плечо, туго перетянув его эластичным бинтом. Разглядывая рентгеновский снимок, он сокрушенно поцокал языком и заявил, что еще один рецидив – и придется оперировать растянутые связки для восстановления нормальной подвижности плечевого сустава.
Морин обработали небольшой ожог на ноге, причиненный парами азота.
И вот они сидят, наслаждаясь кофе и передышкой, необходимой для того, чтобы поставить точку в конце истории.
– Как ты догадалась, что это он?
– Помнишь, я говорила, что никак не могу вспомнить какую-то важную деталь? А вчера без всяких видений я вспомнила.
– Что?
– Когда Роско снял с меня бинты, я открыла глаза и увидела перед собой его лицо и руки. Но они тут же исчезли, и опять наступила темнота. Как ты понимаешь, я чуть не умерла в тот момент. Решила, что операция была напрасной и я навсегда останусь слепой. Но свет вернулся, и я опять увидела его лицо на переднем плане. От радости и облегчения я и упустила ту важную деталь. Между первым образом и вторым была существенная разница, но мне это не сразу пришло в голову.
– Какая?
– В первый раз на Роско не было белого халата, а когда я увидела его снова, то уже был. Понимаешь, что это значит?
Джордан почувствовал внезапный озноб и не сумел вымолвить ни слова.
– Когда он снял бинты, его лицо было не первым, что увидела я, а последним, что увидел Джеральд. Лицо своего убийцы.
Джордан откинулся на спинку стула. Иначе и быть не могло. Абсурдный финал абсурдной истории. Беда в том, что после нее им обоим придется жить в мире нормальных людей.
Он залпом допил свой кофе и выбросил картонный стаканчик в урну.
– И что теперь?
Морин пожала плечами, но в этом жесте не было отчаяния, а была новая сила, которую он чувствовал, как ее ауру.
– Что теперь?… Вернусь в Италию, буду жить дальше. Как говорится, пока Бог даст.
Оба помнили об угрозе Роско. Он поставил Морин перед выбором, и она выбрала без колебаний. Джордан спасся, Роско ушел, унеся в могилу ее уверенность в будущем.
– Может, еще у кого-то проконсультироваться?
– Чтобы стать ходячим феноменом, чтобы на меня все пальцами показывали?
Морин улыбнулась и положила руку ему на плечо.
– Пусть это останется нашей маленькой тайной. Нашей с тобой. Один человек на свете знает, что я не сумасшедшая, и мне этого довольно.
Джордан выглянул в окно. По улице в потоке машин двигалось маленькое недоразумение. Странный фургончик, расписанный яркими красками. Нелепая нарисованная горилла во всю пасть улыбалась прохожим, размахивая водевильной соломенной шляпкой. Это была бродячая труппа из тех, что устраивают представления в парках вроде Вашингтон-сквер для детишек, бросающих им монетки.
Джордан невесело улыбнулся оконному стеклу.
Балаган продолжается, так уж повелось. И не в насмешку над людьми, а чтобы дать им надежду, что в далеком будущем мир станет пригоден для обитания. Как сказала Морин, раз нет уверенности, пусть останется хотя бы надежда.
Голос этой необыкновенной девушки вернул его в кафе «Старбек» на Мэдисон-авеню.
– А ты?
– Что – я?
Но Морин не дала ему уйти от ответа.
– Джордан, я вижу тебя насквозь. Не сочти это манией величия, но я теперь знаю тебя лучше, чем ты сам себя знаешь. Ты ничего не хочешь мне сказать?
– Нет, – выпалил он, повинуясь порыву.
Но тут же подумал, что именно такой порыв навлек на него немало бед, и, чтобы выбраться из них, прежде всего надо понять. А участие Морин ему отнюдь не помешает.
Пусть это будет еще одной маленькой их тайной.
– То есть да. Я хотел с тобой поговорить об одном человеке…
– По имени Лиза?
Джордан не удивился, а только согласно наклонил голову.
– Да. Ты слышала от Роско, какая роль выпала ей в этой истории.
Джордан пощупал левой рукой бинт на правом плече, как будто усомнившись в добросовестной работе врача. Потом немного помолчал, собираясь с духом, и наконец выложил все Морин.
Ощущая прилив нежности, она слушала его сбивчивый рассказ, отмечала, как он путается в словах и подробностях, хотя на самом деле все было просто и прозрачно, как воздух этим ясным утром. Смотрела ему в глаза и видела, как они снова обретают свою невероятную голубизну, освобождаясь от всех мерзостей, которые видели в последние дни.
Когда он закончил, глаза стали чистыми, словно небо в мае.
Теперь Морин знала всю историю Лизы, и то, что случилось между ней и Джорданом, и то, чего сам Джордан еще не знал.
Не знал, пока она ему не сказала.
– Все так просто, Джордан. Она любит тебя, и у нее хватило смелости в этом признаться. А ты разбиваешь все зеркала перед собой, лишь бы не признаваться себе, что тоже любишь эту женщину.
Джордан поразился. Ведь она даже ни разу не видела Лизу, а с первой же фразы назвала женщиной. Ему для этого потребовалось гораздо больше времени.
А Морин продолжала выдавать ему ориентировку:
– Она ошиблась и заплатила за свою ошибку. И теперь еще расплачивается, в то время как мы с тобой пьем кофе и рассуждаем о ней.
Морин замолчала, чтобы заставить его поднять голову и посмотреть ей в глаза. И только тогда заговорила вновь со всей горячностью, на которую была способна:
– В твоих силах сделать так, чтобы она не расплачивалась за нее всю жизнь.
Джордан попробовал было возразить:
– Но ведь она…
Морин прервала его жестом, таким же твердым, как ее слова:
– Она – твоя любовь, Джордан. Если к тебе приходит любовь, прими ее как дар и не выпускай.
Джордан понял, что вовеки не забудет дрожащие в ее глазах слезы, когда она смотрела на него, а видела совсем другое.
– Любовь так трудно найти и так легко потерять…
И он отвел глаза, чтобы не вторгаться в святая святых этой боли.
Кофе был допит, и все слова сказаны.
Они вышли из бара, заполненного ничего не подозревающими людьми, и очутились на тротуаре в такой же толпе людей, для которых то, что они пережили, станет очередным заголовком на газетной полосе.
Морин подняла руку, и к тротуару тут же подкатило свободное такси, по инерции проехав чуть дальше.
Джордан довел ее до машины, распахнул перед ней дверцу. Прежде чем сесть на заднее сиденье, Морин чмокнула его в щеку.
– Удачи тебе, мой доблестный рыцарь.
А потом, уже сидя, сказала в открытое окошко:
– Лиза еще не знает, какая она счастливая. Я бы на твоем месте поскорей сообщила ей об этом.
Морин назвала шоферу адрес, и такси аккуратно вписалось в поток движения. У Джордана сжалось сердце, когда он, провожая взглядом желтую машину, знававшую лучшие времена, подумал, что в судьбе Морин все эти события ничего не изменили.
Морин Мартини уйдет из его жизни так же, как вошла в нее.
Одна.
53
Близился вечер, когда Джордан со шлемом в руке и сумкой на плече стоял, как изваяние, у дверей Лизиной палаты. Пробегавшая мимо сестра поглядела на него удивленно: вчера вроде не было тут памятника, а сегодня поставили.
Джордан, приподняв одну бровь, улыбнулся ей.
Девушка резко отвернулась и скользнула дальше по коридору в своей белой робе, вскоре поглощенной белизной стен.
Джордан долго стоял перед дверью, не решаясь постучать. У него все не выходили из головы слова Морин, ее краткий и страстный урок, который ей самой преподала неумолимая жизнь.
Она – твоя любовь, Джордан. Любовь так трудно найти и так легко потерять…
Наконец он решился и тихонько стукнул в дверь.
И, лишь дождавшись разрешения, повернул ручку.
Лиза сидела в кровати, откинувшись на подушках. Капельницу уже убрали; на локтевом сгибе остался синяк. Волосы у Лизы были распущены, а лицо, утратив бледность, приобрело привычный оливковый оттенок. Хотя в предзакатном свете, лившемся из окна, Джордану показалось, что глаза сожрали пол-лица.
Она удивилась его приходу и машинальным, чисто женским жестом пригладила волосы.
– Привет, Джордан.
– Привет, Лиза.
Наступившее молчание было похоже на прозрачное стекло, сквозь которое все видно, но ничего не слышно. Ни она, ни он не находили слов, чтобы вернуть голос друг другу. Лиза обрадовалась, что рядом уже нет монитора, регистрирующего ее сердечный ритм.
– Как ты? – задал он глупый вопрос.
– Хорошо, – последовал глупый ответ.
Лиза опомнилась первой и кивнула на экран телевизора, который работал с выключенным звуком.
– Только что передавали новости. Вы с этой девушкой, Морин Мартини, настоящие герои дня.
Она изо всех сил старалась говорить нейтральным тоном и все-таки, произнося имя, невольно понизила голос. Теперь Лиза знала, кто она, но Морин все равно осталась для нее девушкой, которую обнимал Джордан в тот вечер возле Мясного рынка.
– Может, когда-нибудь я буду гордиться. А сейчас мне бы хотелось поскорей об этом забыть. Что до Морин…
Лиза ощутила укол ревности, слыша, с какой теплотой он выговорил это имя.
Джордан отошел к столу, положил на него сумку и шлем.
– Помнишь Коннора Слейва, того певца, которого вместе с невестой похитили и убили в Италии? Еще наш сосед снизу все время слушает его песни.
Теперь у нее сжалось сердце от слова «наш». Всего один слог, а в нем целый мир, который она утратила.
– Так вот, его невестой была Морин.
Джордан уселся на алюминиевый стул, осторожно прислонил к спинке забинтованное плечо.
– Я теперь могу вернуться к собственной жизни. Не знаю, какая жизнь ждет ее, но надеюсь, она когда-нибудь сможет забыть и стать счастливой.
И не только она.
Лиза указала ему на экран:
– Смотри, твой брат.
Джордан повернул голову к телевизору. На экране появился Кристофер в окружении микрофонов. В здании ратуши начиналась его пресс-конференция. Он был один перед целым залом корреспондентов, как тореро перед быком. Оператор дал его лицо крупным планом, и Джордану стало жаль брата. За время, прошедшее после убийства сына, Кристофер постарел на десять лет. Судя по всему, он в этот раз отказался от услуг гримера, которого непременно приводила к нему перед каждым выступлением его имиджмейкерша.
Лиза взяла пульт и включила звук точно в момент, когда мэр Кристофер Марсалис начал говорить.
Уважаемые дамы и господа! Прежде всего хочу вас поблагодарить за столь репрезентативное присутствие. Это облегчает и в то же время осложняет мою задачу.
Кристофер выдержал паузу, и в зале воцарилась напряженная тишина. Джордан хорошо знал эту способность брата оттягивать на себя общее внимание – она у него не выработанная, а врожденная. Но теперь голос его звучал устало, в полном соответствии внешнему облику.
Полагаю, вы в курсе трагических событий, потрясших весь город, и мою семью в частности. Потеря сына не проходит для человека бесследно. Помимо скорби, она заставляет задуматься о том, как и для чего ты живешь. Я с горечью сознаю, что в моем стремлении стать сначала политиком, потом мэром, забыл о том, что я, прежде всего, отец. И в результате я теперь не в состоянии ответить на вопрос, который каждый из вас вправе мне задать: «Как же ты позаботишься о наших сыновьях, когда не смог уберечь своего?» Поэтому и по другим причинам личного характера я слагаю свои полномочия после срока, необходимого для избрания нового мэра. Но прежде чем оставить вверенный мне моими согражданами пост, хочу восстановить справедливость в отношении моего брата, лейтенанта нью-йоркской полиции Джордана Марсалиса. Несколько лет назад, защищая мою репутацию, он взял на себя вину за совершенный мною проступок. Я позволил ему это сделать, чего никогда себе не прощу. Помню, он сказал мне в тот злосчастный вечер: «Хороший мэр важнее хорошего полицейского». Заслуга в раскрытии недавних преступлений принадлежит исключительно Джордану, и теперь я вынужден ему возразить: «Хороший полицейский важнее мэра, который не достоин им быть». Надеюсь, город учтет это и если не вернет ему прежнее звание, то хотя бы не откажет в заслуженном уважении.
У меня все. Решение о моей отставке окончательно и бесповоротно. Дамы и господа, благодарю за внимание.
Кристофер повернулся спиной к возбужденному гомону зала и скрылся за дверью в глубине его.
Лиза взяла пульт и вновь заставила телевизор умолкнуть.
Потом с неуверенной улыбкой взглянула на Джордана.
– Я рада за тебя.
Джордан махнул рукой.
– Да мне уже все равно. А вот за него я рад. Не всякий решится на такое публичное самобичевание. Он решился, и я уважаю его за это.
Помолчав, Лиза кивнула на его сумку и шлем, которые все время маячили у нее перед глазами, как она ни старалась на них не смотреть.
– Уезжаешь?
– Лучше поздно, чем никогда.
Лизе не хотелось, чтобы он смотрел на нее вот так, в упор. Лучше б он сразу ушел и представился ей на мотоцикле, с каждой минутой увозящем его все дальше от нее, потому что в самой дальней дали он был бы к ней ближе, чем сейчас.
– Хорошо, что для тебя ничего не изменилось.
Джордан покачал головой, подкрепляя свои слова:
– Нет, изменилось, и нечего лгать самому себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47