Западный ветер не только отполировал до блеска холмы, но и оттеснил на восток дым, так что позади них не было видно даже этого подтверждения существования труб Уигана. Единственным, что выпадало из общей гармонии утра, был сам Блэар: он чувствовал себя чужаком, случайно вторгшимся в чей-то сад, где пировали и веселились.
Блэар оглянулся и бросил взгляд на объемистые и явно увесистые корзины:
— Странно, что мы не прихватили с собой рояль.
— Если желаете, в следующий раз захватим, — отозвался Хэнни. — Это все делается ради вас.
— Если хотите сделать мне одолжение, купите мне билет до Золотого Берега.
— Вы можете хотя бы на время забыть об Африке, а? Смотрите, какое великолепное утро, какие прекрасные лилии. Чудесная прогулка и отменный аппетит нам гарантированы.
Спаниели рвались и повизгивали от предчувствия одного лишь слабого намека на возможность того, что прогулка завершится охотой.
— Помните Вордсворта, — продолжал Хэнни. — «Как я люблю долины, горы, все, что нам дарит мир зеленый». Поэзия, Блэар, — это оправа жизни. Пейзажи Англии не поражают масштабами, но они вставлены в изысканное обрамление.
Дорожка вела их все выше, туда, где на самых высоких холмах врытые вертикально в землю большие камни резкими линиями делили на участки расположенные под крутым уклоном луга, на которых паслись стада овец и ягнят, причем ягнята были помечены пятнами яркой красной и голубой краски. Лицо леди Роуленд раскраснелось от удовольствия; впрочем, не исключено, что просто подъем в гору вызвал прилив крови и от этого леди Роуленд словно помолодела.
— Давайте поиграем в слова и стихи, — предложила она.
— Маргаритки, — тут же откликнулся епископ.
— «Мне жажду утолить готов любой родник, и щедрая любовь природы напоминает о тебе, прекрасная маргаритка», — продекламировала леди Роуленд.
— Это Вордсворт, — пояснил епископ Блэару. — Жаль, что нет Шарлотты. Она всегда выигрывает.
Овцы дружно, как одна, вздрогнули от прозвучавших друг за другом выстрелов, переступили на несколько шагов и снова замерли, подобно готовому в любой момент встрепенуться натюрморту. Блэар поискал глазами охотников, но звук, по-видимому, донесся из-за высокой гряды, что виднелась в отдалении. Собаки жалобно заскулили, будто умоляя, чтобы Леверетт отпустил их.
— А вы делаете успехи, — произнес Хэнни.
— Вы так полагаете?
— Преподобный Чабб, начальник полиции Мун и управляющий шахтой Ведж — все трое жаловались на вас Леверетту. Что это, как не успех? С другой стороны, Леверетт вас всячески поддерживает.
— А Шарлотта?
— Ну, Шарлотта считает вас чем-то вроде чумы, злой напасти. Какие чудесные бабочки, правда? Их называют павлинами, совсем как в Вавилоне. Пожалуй, это единственное, что объединяет Англию с Вавилоном.
— Значит, если Шарлотта считает меня проклятием, даже хуже, это тоже показатель успеха, да?
— Это подталкивает ее к тому, чтобы на что-то решиться. Чем скорее она начнет вам помогать, тем быстрее вы уедете, и тогда вы оба будете счастливы.
Миниатюрные павлины словно указывали им дорогу. В Англии нет присущего Африке фантастического многообразия жизненных форм; но Блэар испытывал огромное удовлетворение от того, что ему наконец довелось увидеть насекомых, которые не стремились немедленно его укусить, забраться ему под кожу, высосать из него кровь. Блэар бросил взгляд на компас, и в этот момент Лидия Роуленд взяла его под руку.
— Как ваши розыски преподобного Мэйпоула, увенчались успехом?
— Нет.
— Однако у вас есть какие-то подозрения?
Слово это слетело с ее губ совершенно естественно. Вокруг нее кружились бабочки, словно она казалась им лакомством.
— Нет.
— Но Блэар старается изо всех сил, — вмешался Хэнни. — Насколько я могу судить, он стремится опросить всех, кого только может, притом людей всех сословий.
— Это замечательно, — восхитилась Лидия. — Я как-то раз ходила вместе с преподобным Мэйпоулом навещать бедных в его приходе, и это оказались хорошие люди, очень терпеливые, и у них такие смышленые ребятишки. За повседневными делами мы забываем, что всем своим благополучием обязаны тем, кто тяжко трудится под той самой землей, по которой мы ходим. — При этой мысли голос ее дрогнул, и Лидия на мгновение смолкла. — Быть может, и сейчас прямо под нами тоже добывают уголь?
— Весьма глубокое предположение, — проговорил Леверетт.
— Мы довольно далеко от района шахт, — возразил Хэнни.
— Фиалки, — предложила леди Роуленд, дабы поднять начавшее у всех портиться настроение.
Лицо Лидии засветилось благодарностью:
— «Фиалка, скрытая от глаз у мшистого камня! Ты прекрасна, как звезда, одиноко сияющая в небе». А еще какой-нибудь цветок?
— Болиголов, — раздался голос Шарлотты. Она подошла по дорожке так тихо, что никто этого не заметил. «Возможно, она вообще не ходит, а перескакивает из тени в тень, оставаясь всюду незаметной», — подумал Блэар. В противоположность остальным, облаченным в яркие наряды женщинам, Шарлотта будто бросала вызов солнечному дню. На ней были платье из черного шелка и такие же черные, в тон ему шляпка, перчатки и туфли — своего рода гибрид траурного платья и костюма для прогулки. Из-под вуали ярко, как пламя в шахтерской лампе, горели глаза. Блэар был поражен тем, как молодо она выглядела, несмотря на столь мрачный наряд.
Возле пологого холма, где остроконечные камни стены торчали из высокой травы подобно зубьям дракона, егеря расстелили на земле турецкий ковер и достали из корзины ослепительное столовое серебро, украшенное великолепным перламутром. Из других корзин появились кроличий пирог, камберлендская колбаса, утка в горшочках, ароматные пироги с пряностями, фарфоровые кувшинчики с чатни, соусом и горчицей, бисквиты, сыры и несколько бутылок вина. Егеря на время превратились в лакеев: они нарезали пироги, разложили их по тарелкам и раздали присутствующим, а потом удалились, скрывшись за каменной стеной. Хэнни склонил голову и произнес молитву, прося у Бога благословения для людей, которые, подумалось вдруг Блэару, и без того живут более чем благословенно. Однако место, где они расположились, было чудесным, не чувствовать этого Блэар не мог. Каменные стены создавали неповторимый фон переливам высокой травы, то ходившей волнами, то начинавшей метаться под порывами ветра. Взмыл из гнезда и взлетел вертикально вверх, захлебываясь трелью, жаворонок. Ветер трепал ленты на шляпке склонившейся в молитве Лидии Роуленд. Когда все принялись за еду, Лидия откинула вуаль и, не снимая лайковых перчаток, аккуратно отрезала маленькие кусочки кроличьего пирога и так же аккуратно подносила их на вилке к похожему на бантик рту. Шарлотта, напротив, не захотела ни есть, ни пить, чтобы не поднимать вуали.
— Вы когда-нибудь едите? — спросил ее Блэар.
— Когда желудок просит, — ответила Шарлотта и повернулась к отцу: — Зачем ты постоянно навязываешь мне общество Блэара?
— Чтобы найти моего исчезнувшего викария. Ты это знаешь. Чтобы вытащить преподобного Джона Мэйпоула оттуда, где он сейчас скрывается. Или же чтобы дождаться момента, когда то, найдем мы его или нет, перестанет иметь какое бы то ни было значение.
— Что ты имеешь против Джона?
— Что я имею против Мэйпоула? — задумчиво повторил вопрос Хэнни, прежде чем начал неторопливо отвечать на него. — Не его идеализм, потому что идеализм — естественный этап в жизни каждого. И не его глупость, потому что самый большой дурак может произвести впечатление умного, достаточно только придерживаться требника и Библии. Что мне в нем действительно не нравится, так это его одержимость реформами. Она ведет к возбуждению народа, а на шахтах Хэнни это ни к чему.
— Дядя имеет в виду профсоюзы, — пояснила леди Роуленд дочери.
— Ничего, Блэар его найдет, — ответила Лидия. — Почему-то я уверена, что все кончится благополучно.
Издалека донеслись два выстрела; они прозвучали быстро друг за другом, почти как ружейный залп. Собаки мгновенно рванулись и, почувствовав себя на свободе, умчались в сторону выстрелов, таща за собой поводки.
— Кузина, а что вы понимаете под благополучным окончанием? — спросила Шарлотта. — Замужество, детей, визиты к знакомым, балы? Вам никогда не приходило в голову, что таким окончанием может быть просто возможность жить так, как сам этого хочешь?
— Я так и живу.
— Шахтерки свободнее вас. Да, они зарабатывают жалкие гроши, но вы сами когда-нибудь в жизни заработали хоть пенни? Вы бы смогли обнажить руки, носить штаны, сами платить за свою квартиру?
— А зачем ей это нужно? — поинтересовалась леди Роуленд.
— Пусть не нужно, но ей бы хватило смелости это делать? Или груз свободы сломает ей жизнь, словно пустую шляпную картонку?
— У нее есть вся свобода, какая ей только необходима. Но есть и определенные ожидания, и обязательства, — ответила леди Роуленд.
— Да уж, ожидания: на балах быть приглашенной на танец часто, но не слишком часто, чтобы не устать; не выглядеть дурой, но и не казаться слишком умной; заказывать туалеты из Парижа, но, прежде чем надеть, дать им год отвисеться в гардеробе, чтобы выглядеть модной, но не показаться француженкой.
— Совершенно верно. Еще хорошо выйти замуж и держать мужа, кто бы им ни оказался, под своим влиянием, но не демонстративно.
— Ну что ж, кузина, — Шарлотта повернулась к Лидии, — можете начинать с Блэара. Кажется, он вас заинтересовал. Отмойте его, научите манерам и пристойному языку, и он будет сидеть у ваших ног, как комнатная собачка.
Глаза Лидии наполнились обидой. Снова послышались выстрелы, теперь уже ближе. От их звука Лидия вздрогнула, и из глаз у нее хлынули слезы.
— Ваш отец нанял меня, в противном случае я был бы за тысячи миль от этого холма, — обратился Блэар к Шарлотте. — А вот почему вы здесь, коль вы так свободны?
— Кто сказал, что я свободна?
Блэар удрал. Он оставил Хэнни и Роулендов, перелез по камням через стену и пошел вдоль нее, глядя на наплывающие с моря облака. «Были бы они кораблями, на которых можно было бы уплыть», — подумал он. Мальчишкой он любил наблюдать за бегущими по небу облаками и гадать, в какие края они направляются; и сейчас такая ситуация повторялась вновь, как будто все это было только вчера. Облака плыли по небу, их тени скользили по земле, напрямик через холмы, с запада на восток. В потоке ветра, высматривая на земле мышей, висела пустельга. «Интересно, — подумал Блэар, — если бы птица могла постоянно оставаться на одной и той же широте, над какими местами она бы пролетела? Над Ньюфаундлендом, Алеутскими островами, Байкалом, Минском, Гамбургом, Уиганом?»
Он опустился в траву, закрыл глаза и стал слушать лившиеся сверху звон жаворонков, крики птиц. Ему казалось, что он слышит, как в траве под ним движутся цепочки муравьев, как роют ходы в земле черви и кроты. Глаза у него отдыхали, руки расслабились. На траве было лучше, чем в постели. Он понял, что заснул, только когда внезапно очнулся и увидел прямо перед собой, на фоне солнца, силуэт человека с ружьем.
— «Я бродил одиноко, словно облако, плывущее высоко в небе над холмами и долинами, и вдруг внезапно увидел поляну, множество золотисто-желтых нарциссов». А заодно и вас.
— Здесь нет нарциссов, одни маргаритки.
— Неважно. — На Роуленде были охотничьи сапоги и старые твидовые брюки; когда-то золотистые, а теперь потускневшие волосы его растрепались на ветру. Он переломил ружье, извлек еще дымящиеся гильзы из казенника и аккуратно вставил новые патроны. Бесстрастно, пришло на ум Блэару определение того, как Роуленд все это проделал; словно это предполагает и отрицание эмоций, и одновременно то, что какие-то эмоции все же остаются, еще не до конца изжиты. Роуленд напомнил ему Христа с картины, что висела в комнате Мэйпоула. Христа с ружьем. Подбежали спаниели, у одного в пасти была окровавленная сорока, у другого — жаворонок.
— Я в общем-то не охочусь. Просто ружье придает прогулке смысл, завершенность. — Роуленд потрепал собак, и они уткнулись в него носами, обнюхивая брюки и сапоги. — Тоже решили выбраться на природу, да? Снятся родные места?
На самом-то деле Блэару снились холмы возле Кумаси, пальмы, качающие перед дождем ветвями с крупными листьями, и муэдзин, созывающий правоверных на молитву.
— Да.
— Я тоже часто сюда прихожу. Ни одного человеческого жилища вокруг не видно. Иногда я думаю об Адаме. Какая у него, наверное, была охота в садах Эдема! Прорва зверей, и все только что сотворенные. Сейчас можно всю землю облазить, не найдешь ничего подобного.
— Сомневаюсь, чтобы в садах Эдема была разрешена охота. Адам питался фруктами, любыми, кроме яблок. Никакого секса и никакой крови — по-моему, там были такие правила.
— И никакой охоты?
— Поначалу. — Блэар поднялся. — Насколько я помню, Бог только после великого потопа разрешил Ною охотиться и вложил в зверей страх перед человеком.
— Вы теперь где, в Библейском обществе?
— У епископа.
— Да, мне что-то говорили. — Внимание Роуленда переключилось на капли пота на собственном лбу. Достав табакерку, он отсыпал из нее себе на ладонь белого порошка — доза мышьяка была по крайней мере вдвое больше самой крупной из всех доз, какие доводилось видеть Блэару, — и одним махом проглотил его.
— Малярия? — спросил Блэар.
— Как это вы догадались?
— Да и догадываться не нужно.
Но этим дело не кончилось. Оставшийся на ладони влажный мышьяк Роуленд размазал по щекам. Блэару приходилось слышать, что некоторые женщины пытаются таким образом сбросить лишний вес, но чтобы этим занимались мужчины?!
— Белые лица пугают дикарей, — сказал Роуленд.
— По-моему, в вашем случае это бесполезное занятие.
— Ну, Блэар, вы и сами на черта похожи.
— Что делать, если побывал в местах, которые для белого человека — могила.
— В Западной Африке?
— В Уигане.
Роуленд дружелюбно ткнул Блэара в грудь дулом ружья:
— Возможно, вы и правы. — Взгляд его побежал вдоль каменной стены. — А что, мои мать и сестра тоже здесь?
— И епископ, и ваша кузина Шарлотта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59