Каким это образом двум честным девушкам удается за него платить?
А ее скрытность: заставила его уйти одного, сказав, что сама подождет, пока он не скроется из виду.
Возможно, она мстила ему за тот, первый его приход, когда он застал ее обнаженной? Или он разболтался под влиянием приступа лихорадки? Хотя в этот раз он не чувствовал себя так уж плохо. Впрочем, иногда воспаленный мозг сам подсказывает верные решения: утаив от Розы, что он нашел дневник Мэйпоула, Блэар сохранил последнее свое преимущество.
Под конец он все же расхохотался. Если Розе удается так вертеть им самим, то что же она проделывала с Мэйпоулом?!
Глава восьмая
— Унцию хинина?
— Две, — ответил Блэар.
— Не много будет?
— На хинине вся Британская империя держится.
— Верно сказано, сэр. — Аптекарь добавил вторую гирьку на одну из чашек рычажных весов и подсыпал белого порошка на другую. — Если хотите, могу разделить на любое число доз и завернуть каждую в рисовую бумажку: легче глотать будет.
— Я его пью с джином. Проглатывается очень легко.
— Не сомневаюсь. — Аптекарь ссыпал порошок в пакетик и нахмурил в раздумье брови. — Позвольте спросить, а вы, часом, не завышаете ли дозу?
— Немного.
— В таком случае, вы не пробовали варбургские капли? В них хинин, опиум и терновые ягоды. Для вас это наилучшее средство, сэр. И совсем нетрудно глотается.
— Слишком уж оно успокаивающее.
— Если предпочитаете возбуждающее, позвольте предложить вам мышьяк. Прекрасно просветляет голову. Некоторые ветераны говорили мне, что на них он действует великолепно.
— Это я уже пробовал, — ответил Блэар. Мышьяк можно было принимать от чего угодно: от малярии, меланхолии, импотенции. — А впрочем, дайте немного.
— Оплачивать будет епископ, вы сказали?
— Да.
Аптекарь протер фартуком чашку весов и из длинного стеллажа со множеством ящичков, стоявшего у него за спиной, извлек склянку, ядовито-зеленый цвет крышки которой предупреждал, что ее содержимое — отрава. Расставленные в витрине в идеальном порядке бутыли густо-синего стекла создавали внутри аптеки такое освещение, что казалось, будто находишься под водой. Воздух наполняли запахи сухих лекарственных трав; от двух кремового фарфора банок с продырявленными крышками — там хранились пиявки — тянуло прохладой. Аптекарь насыпал на весы горку белого, как мел, порошка. Блэар окунул в порошок палец и облизал его, ощутив на языке долгое горькое пощипывание.
— Полагаю, вам известно, что принимать надо умеренными дозами, сэр?
— Да. — «Я ем мышьяк у тебя на глазах, — подумал Блэар. — Какой еще умеренности тебе надо?»
— Экстракта коки не желаете? Тонус поднимает.
— В следующий раз. Пока хватит хинина и мышьяка.
Аптекарь убрал мышьяк и уже протянул было оба пакетика Блэару, когда весы вдруг закачались, в банках с лекарствами зазвенели стеклянные пробки. От сильного резонанса вначале задрожала огромная, во всю стену, зеркальная витрина аптеки, потом волна вибрации прокатилась сверху вниз по аптечным полкам, на которых задребезжали медные мерки, каменные ступки, склянки с лекарствами и пузырьки с духами. По улице неуклюже громыхал паровой тягач — махина чуть не в два этажа с огромным котлом, черной трубой и на резиновых колесах, под которыми, казалось, стонала даже булыжная мостовая. Аптекарь заметался за прилавком, стараясь поймать поехавшие справа и слева банки с пиявками.
Блэар раскрыл пакетики, отсыпал из них на ладонь двумя дорожками немного хинина и мышьяка и резко опрокинул ладонь в рот. Тягач проехал, и Блэар увидел стоявшую перед гостиницей коляску Леверетта. Он свернул пакетики, положил их в карман и вышел.
— Вы сегодня выглядите так, будто заново родились, — приветствовал его Леверетт.
— Да, — согласился Блэар, подумав про себя: «Приходится». Ему во что бы то ни стало нужно было произвести впечатление успешного хода расследования прежде, чем начнет трепаться и распространять сплетни Роза Мулине. Как только она примется развлекать подруг сенсационными рассказами о его полуафриканской дочери, потребуется совсем немного времени, чтобы эта новость достигла ушей доброхотов, следящих в Уигане за добродетелью, и тогда даже епископ Хэнни не сможет остаться безучастным к скандалу вокруг смешанного брака. Как он тогда высказался по поводу прозвища «ниггер Блэар»? — «Не поощряйте этого». Теперь епископ просто выгонит его, не заплатив ни гроша.
— Сегодня у нас среда? — Блэар забрался в коляску.
— Совершенно верно, — ответил Леверетт.
— Мэйпоула последний раз видели тоже в среду. По средам после обеда он всегда отправлялся в «Дом для женщин». Вы хотели, чтобы я нанес визит вежливости преподобному Чаббу; давайте сейчас это и сделаем. А потом пообщаемся с полицией. Есть там старший констебль Мун, надо бы с ним встретиться.
— Нам стоило бы предупредить Шарлотту, что мы заедем в «Дом».
— Пусть это будет для нее сюрпризом.
Они тронулись, проехали некоторое время, и только тогда до Блэара вдруг дошло, что Леверетт не только проявил странную в данном случае чувствительность к этикету, но и в коляске он сидел несколько напряженно и как-то слишком уж прямо.
— Вы себя хорошо чувствуете?
— Боюсь, что вчерашняя поездка на шахту дает себя знать. Мой дед был шахтером. Он мне рассказывал всякие истории, но я только теперь начинаю понимать, что он имел в виду, когда говорил о взрывах, обвалах, сыплющихся сверху камнях. О низких штольнях. — Леверетт приподнял шляпу и продемонстрировал перевязанную бинтами голову.
— Отлично смотрится. Вы в них как султан в тюрбане.
Сразу же за въездом в имение «Хэнни-холл» стояли ворота поменьше, от которых вглубь вела неширокая извилистая дорожка. Лишь когда они отъехали по ней достаточно далеко от ворот, Блэар сообразил, что они едут по закрытому внутреннему парку. Справа и слева от них правильными рядами выстроились деревья — платаны, каштаны, буки; боковины дорожки были обсажены пурпурными крокусами; коляска покатилась по тщательно выметенной аллее, в конце которой виднелась небольшая крепость. Когда они подъехали ближе, Блэар рассмотрел, что крепость ненастоящая. Это был трехэтажный кирпичный дом с выложенными известняком парапетами, с декоративными башенками, бойницы которых украшали окошки из цветного стекла; все это сооружение окружал не ров, а клумбы примул всех цветов и оттенков. Две молодые женщины в простых серых платьях без турнюров сидели в садовой беседке. Третья, тоже одетая во все серое, появилась в дверях, держа на руках спеленатого ребенка.
— Это и есть «Дом для женщин». Раньше он служил коттеджем для приезжавших в имение Хэнни гостей, — пояснил Леверетт.
— Коттеджем?!
— Как-то раз здесь останавливался принц Уэльский. Хэнни привык все делать с размахом. Подождите меня здесь.
Леверетт прошел в дом. Через распахнутое окно Блэару видна была группа молодых женщин в одинаковых серых платьях, сгрудившихся возле исписанной арифметическими примерами доски. Блэар испытывал неудобство от того, что он, мужчина, явившийся сюда без приглашения, как будто подсматривает в чужие окна; и ему стало вдруг любопытно, как должен был чувствовать себя здесь Мэйпоул, даже под броней одежды священника. Через другое открытое окно видна была классная комната, загроможденная перебинтованными муляжами конечностей. Крепкое телосложение и красные щеки некоторых из учениц сразу же выдавали в них шахтерок, болезненный вид других свидетельствовал, что их жизнь проходила на фабрике. В серой униформе, они сидели, напряженно выпрямившись, противоестественностью напоминая тех девушек, которые, нацепив бумажные крылья, изображают на рождественских праздниках ангелов.
Леверетт вернулся.
— Шарлотта хочет, чтобы они получили какую-нибудь специальность, — проговорил он, проследив за взглядом Блэара. — Одна из таких специальностей — медсестра. И еще она требует, чтобы девушки научились читать.
— Поэзию?
— Главным образом книги по экономике и гигиене.
— Вполне в стиле Шарлотты.
— Она в розарии, — нерешительно, будто в твердой уверенности, что совершает поступок, о котором ему предстоит крепко пожалеть, произнес Леверетт.
Они обошли дом с той стороны, где окружавшая его лужайка, обтекая густо засаженные рододендронами круглые клумбы, полого спускалась к видневшейся в отдалении самшитовой изгороди. Из-за нее до Блэара и Леверетта все явственнее доносились два резких и знакомых голоса.
Говорил Эрншоу:
— Я глубоко убежден, мисс Хэнни, что благотворительность бывает чрезмерной и что благие намерения часто приводят к самым плачевным результатам. Ваш отец передавал мне, будто вы требуете, чтобы шахтеркам и фабричным работницам предоставлялся оплачиваемый отпуск, когда они находятся на последних сроках беременности. Это же прямое приглашение к распущенности и лени! Вам не кажется, что не только мужчины, но и женщины должны в той же мере страдать за последствия своих действий?
— Мужчины не бывают беременными.
— Тогда задумайтесь над неизбежными последствиями того, что женщины получат образование более высокое, нежели у их мужей и у людей их класса вообще.
— Женщину перестанет удовлетворять жизнь с пьяным невежественным мужланом, да?
— Или жизнь с трезвым и вполне приемлемым человеком.
— Для кого приемлемым? Для вас? Вот вы за него и выходите. Вы рассуждаете о женщинах так, словно они коровы, которым, кроме хорошего быка, ничего не надо.
Обогнув изгородь, Блэар очутился в саду, дорожки которого покрывал мелкий, величиной с горошину, гравий, а розовые кусты были так беспощадно подстрижены и лишены всех листьев, что походили на железные прутья. Шарлотта Хэнни и Эрншоу стояли у центральной круглой клумбы. Вот эта женщина и есть «темноволосая красавица», яркая личность, сумевшая завладеть всеми помыслами Джона Мэйпоула и подвести викария к мысли, что в любой шахтерке под грубыми одеждами скрывается больше чувств и жизни, нежели в леди? Блэару в это как-то не верилось. Сейчас Шарлотта являла собой образец того, как шелк может изуродовать невысокую женщину: грудь ее туго облегал, лишая формы, корсет; ноги утопали где-то под турнюром пурпурного шелка; садовые ножницы болтались в руке, облаченной в жуткую перчатку отталкивающего пурпурного цвета. Блэар снял шляпу. Действительно ли при виде его брови Шарлотты изогнулись дугой, или же их постоянно удерживали высоко на лбу волосы, туго затянутые и забранные под черную, словно траурная повязка, шляпку от солнца? Блэару показалось, что он заметил медного оттенка прядь, чуть выбивавшуюся у основания шеи; впрочем, определить по ней, какого цвета у Шарлотты волосы, он бы не смог — вполне возможно, что под шляпкой у нее была короткая стрижка послушницы монастыря. Рядом с Шарлоттой блестела на солнце борода Эрншоу. На почтительном расстоянии позади них стоял садовник в рабочем халате и соломенной шляпе; в руке он держал мешок с навозом, с мешка капало.
— Простите нас за вторжение, — обратился к Шарлотте Леверетт, — но у Блэара к вам пара вопросов.
— Я могу зайти попозже. Или вы предпочитаете, чтобы я остался? — предложил свои услуги Эрншоу.
— Оставайтесь, но с посетителями я управлюсь и сама, — ответила Шарлотта.
— Она бы могла сама их даже кастрировать, — прошипел Блэар Леверетту.
— Что вы сказали? — угрожающим тоном спросил Эрншоу.
Блэар сделал неопределенный жест в сторону дома:
— Я только сказал, что эти женщины должны прекрасно себя здесь чувствовать.
— Если бы вы были реформатором или педагогом, возможно, мисс Хэнни и проявила бы интерес к вашему мнению. Но, поскольку вы сами признались, что помогали торговцам живым товаром, ваша точка зрения здесь никому не требуется.
— Ничего подобного, — возразила Шарлотта Хэнни. — Уж раз мистер Блэар такой развращенный человек, его мнение тем более ценно. Блэар, исходя из своего обширного опыта, скажите, что может лучше заставить молодую женщину терпеть нужду и сексуальные унижения: способность к самостоятельным суждениям или, как утверждает господин Эрншоу, обучение домоводству, после которого у нищей и невежественной служанки возникает желание принести своему хозяину бренди в постель?
«А она действительно необычна, — подумал про себя Блэар. — Чем-то напоминает тех воробьев, что иногда нападают в саду на людей».
— У меня никогда не было прислуги, — ответил он.
— Ну должны же были у вас в Африке быть служанки. И вы наверняка пользовались их услугами.
«Неужели до нее уже дошли Розины сплетни», — подумал Блэар.
— Простите, не довелось.
— Но ведь у вас репутация человека, который все, от страусиных яиц до мяса змеи, непременно должен попробовать хотя бы раз. Говорят, что ни один мужчина в Англии не знает об африканках столько, сколько вы. Господин Эрншоу, который ничего не знает ни об африканках, ни об англичанках, полагает противоестественным, когда женщина получает большее образование, чем этого требует ее положение в обществе.
— Такое образование заставит ее разочароваться в своем положении и сделает ее несчастной, — пояснил Эрншоу. — Это несправедливо по отношению к ней и вредно для Англии.
— Как Бог, он предлагает создать женщину, которая годилась бы только для одной роли. А как политик, он берет на себя смелость выступать от имени всей Англии, тогда как по сути представляет лишь тех, у кого есть право голоса, — мужчин.
— Позвольте, какое все это имеет отношение к Блэару? — обиделся Эрншоу.
— Блэар, — обратилась к нему Шарлотта, — есть ли где-нибудь еще в мире племя, где бы женщин унижали так же всесторонне и последовательно, как в Англии?
— В любой мусульманской стране, мисс Хэнни. Там всюду многоженство, и везде женщины ходят, одетые в какие-то балахоны, — возразил Эрншоу.
— А в Англии закон разрешает мужчине бить свою жену, насильно навязывать ей исполнение супружеских обязанностей и распоряжаться ее имуществом как своим собственным. Вы бывали в Африке, Блэар. Может ли самый последний мусульманин по закону делать подобное?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59