— Наконец-то мы вмеште! — Длительная домашняя тренировка пошла на пользу, но иногда давала сбой, путая свистящие с шипящими.
— А ты почему шепелявишь?
— У стоматолога была, — четко выговаривая каждую букву, пояснила щербатая красавица.
— Боже мой, девочки, — выдохнула Лариса, — вы помните нашу последнюю посиделку? В ЦДРИ, десять лет назад? Это преступно — так долго не собираться!
Все трое дружно вздохнули и, расплывшись в блаженных улыбках, уставились друг на друга. Васса подумала, что Юля с Ларисой почти не изменились. Все так же резво скакали ямочки на щеках Рыжика, просто прятались они теперь в морщинках. Батманова малость располнела, видно, рождение сына с дочкой да турецкая кухня сделали свое дело. Лариска сохранила гладкость кожи и стройность, но уголки рта опустились и придавали лицу выражение грустной задумчивости. Впрочем, этот минор всегда был при ней, только с годами ему, видать, надоело сидеть взаперти, и он вырвался наружу. Но заметить такие мелочи мог только близкий человек, чужой по-прежнему разевал бы рот при виде ее подруг. К столу подошел официант и своим появлением напомнил, что здесь больше принято заглядывать в меню, чем таращиться друг на друга.
— Не желаете аперитив?
— Белое «Мартини», — ответила одна.
— Мне, пожалуйста, «Барбареско», — попросила другая.
— «Жигулевское», — выдала третья, — большую кружку!
Лариса закашлялась и, наклонив голову, спешно полезла в сумку, Васса забыла про выбитый зуб. На лице вышколенного официанта не дрогнул ни один мускул.
— Извините, «Жигулевского» нет. Могу предложить «Балтику», свежайшее. — Клиентка красива, явно при бабках, чаевые светят неплохие — чему удивляться? У богатых, как известно, свои причуды.
— Хорошо! — благосклонно согласилась рыжая оригиналка. — Но холодного и обязательно в кружке!
Малый невозмутимо кивнул и стартовал выполнять причуду.
— Рыжик, — ахнула Лариса, — это тебя консул твой приохотил к пиву на аперитив? Да еще кружками!
— Батманова, — развеселилась Васса, — пиво метит в бока и бьет без промаха! А ты свою талию и так скоро будешь днем с фонарем разыскивать. — От восторга Юлькиной отвагой и дикция халтурить перестала.
— Чушь! — фыркнула жена дипломата и экс-киношница. — Юрка здесь ни при чем — это первое. И второе: мою талию муж всегда отыщет, так что тратиться на фонарь без надобности. А Забелин, между прочим, уже давно генконсул, — приосанилась светская дама. — Через месяц мы прощаемся с турками и здороваемся со шведами. Юра получил назначение советником-посланником в Швецию. — Потом потупилась и скромно спросила: — Неужто не могу я накануне великих событий расслабиться в родном краю и отдохнуть от правил этикета?
— Можешь! — великодушно позволили придиры.
— Да хоть самогон на аперитив, — расхрабрилась перелетная птица, — никто мне не указ! De gustibus non disputantur.
За ее спиной неслышно выткался официант, поставил перед оригиналкой кружку золотистого, в белой шапке пива, по бокалу вина — заурядности и молча удалился. С меню приставать не стал, видно, дошло, что торопить нет смысла.
— Если б вы знали, девочки, — блаженно улыбнулась рыжая оригиналка, обхватив ладонями запотевшую кружку, — как часто я мечтала о «Жигулевском» — холодном, пенистом. Не поверите: «Бородинский» во сне вижу, с корочкой тминной, — мурлыкала щурясь, — селедку, посыпанную луком, «Докторскую». Вкус молодости ощутить хочу! Помните наш five o'clock и как мы в баре бутерброды трескали?
— А Василек не ела хлеб, — подхватила Лариса, — только сыр и колбасу. Растолстеть боялась.
— Ага, — хмыкнула потенциальная «булочка», — до сих пор на этом зациклена, брюзга старая! — И пожаловалась: — Младшеньких обижает!
Не вникая в смысл слов, «брюзга» наслаждалась звуками голосов, которых ей так не хватало, любовалась лицами, знакомыми с детства. И кто сказал, что в одну реку нельзя войти дважды? В эту реку она готова входить и в десятый, и в тысячный раз, не выходить вообще — воды будут прежними, такими же теплыми и чистыми.
— У меня замечательная жизнь, — продолжала Юля, — муж — каких поискать, дети прекрасные, достаток. Даже страшно иногда делается: так все хорошо. Но, девочки, — она не сводила с подруг блестящих глаз, — как я тоскую по Москве! Там — потрясающая природа, три моря, жара — как раз по мне, кухня — пальчики оближешь. — Она помолчала, наблюдая за оседавшей пивной пеной. — А душа в Москву рвется. Черт его знает — почему. И климат мерзкий, и жизнь пакостная, и экология ни к черту, а тянет — и все тут! Вчера мимо телецентра проезжала — дышать не могла, будто кол березовый в грудь вогнали.
— Добрый вечер! — К столику подкатился забавный субъект. Маленький, чернявенький, смешливый, востроглазый. — Для меня большая честь принимать таких красивых синьор! — В мягком обволакивающем голосе Васса. уловила итальянский акцент. Брюнетик шаркнул ножкой и с восторгом доложился: — Марчелло Балли, владелец и шеф-повар.
— Замечательно, — одобрила радостный порыв огненная синьора, — тогда поделитесь, чем порадуете голодных гостей? — И благосклонно похвалила хозяйские старания: — А у вас здесь очень мило!
— Грациа, синьора! — потек патокой итальянец; в другой ситуации, наедине, он сумел бы раскрыть синеглазой русской все прелести итальянской кухни. Потом затараторил, окунувшись в знакомую стихию.
Остановились на кальмарах гриль со спаржей и помидорами конфит. Расшаркавшись, гостеприимный хозяин покатился дальше, а официант почеркал ручкой блокнот и потрусил выполнять заказ обласканных клиенток.
— Господи, как хорошо, что мы опять вместе! — Зеленые русалочьи глаза нежили серые и синие — напоминали, признавались, спрашивали. — Хочется просто смотреть на вас и молчать.
— Зачем молчать? — деловито возразила Батманова-Забелина, вытащила из сумочки фотографии и разложила веером на столе. — Можете восхищаться вслух. — И принялась тыкать наманикюренным ноготком в яркие снимки. — Это Васька, ему уже девять. Свободно шпарит по-английски и по-турецки, сейчас немецкий осиливает. Но с боем, немцев не любит. Откуда такая антипатия к арийцам — не знаю, но подозреваю, что во всем виноват хозяин магазинчика, куда я постоянно заглядываю. Питер все время щипал маленького Ваську за щеки — выражал восторг. — С фотографии улыбался худенький, белобрысый мальчуган, черноглазый, в темном костюмчике, белой рубашке и при бабочке — будущая звезда российской дипломатии. — Водолазом мечтает стать, — вздохнула счастливая мама, — или летчиком, на худой конец. Пока точно не определился.
— Хороший мальчик! — одобрила тезку Василиса. — Настоящий мужчина должен стремиться ввысь и не бояться спуска.
— А это — наша Катюшка! — В объектив строго смотрела рыжая девчушка, синеглазая, серьезная, с разнаряженной Барби в пухленьких ручках. — Следующей весной будем отмечать пятилетний юбилей. Юра над дочкой трясется и уже сейчас ревнует к будущему зятю. Смешно, правда?
Смешно, что молодость прошла! Что собрались они за десять лет впервые. Что у самой младшей — двое детей и морщинки. А старшая разменяла пятый десяток, но все так же тычется носом в стены и не знает, к какой прислониться. Не для поддержки — чтоб спину не холодило. А откуда дует и почему — даже думать не хочется. И все же, это — счастье! И годы, и седые волоски, что надоело дергать, и дружба, которую не разорвать, и краткие встречи, и длинные разлуки. Они многое пережили вместе, потом долго жили врозь. Но пока нога топает, душа на месте и тело в вертикали, отделить их друг от друга не в силах ни время, ни расстояние.
На стол опустилась бутылка вина.
— Прошу принять комплимент от ресторана. Синьор Марчелло посылает вам «Пино Гриджио» и просит передать, что счастлив будет видеть вас снова. — Официант открыл бутылку, разлил по бокалам вино и удалился. Так же быстро и бесшумно, как возник, одаренные и рта раскрыть не успели.
— Это Рыжик итальянца на лопатки положила, — улыбнулась Лариса.
— Nomina sunt odiosa — не будем называть имен, девочки, — заскромничала невольная чаровница, поднимая презентованный бокал. — Давайте выпьем за нас! За нашу дружбу и нашу память! — Синие глаза вперились в серые. — Я никогда не забуду ту ночь в твоем доме, Васечка. Спасибо тебе за все!
— Спасибо за Стаську, Василек, — эхом откликнулась Лариса.
Васса решила, что не выпитое вино ударило им в голову и эти двое взяли не тот тон — смешной и наивный, от которого щиплет в бедном избитом носу.
Рассчитались с официантом, когда зал почти опустел.
Ни одна уважающая себя дама не наденет второй вечер подряд один и тот же костюм. Василиса в дамы не стремилась, а потому со спокойной душой опять облачилась в черный итальянский шелк. Вещь — к лицу, капризничать не пристало, а энергетика вчерашней встречи, даст Бог, поможет и сегодняшней.
Ив ждал ее у входа. Стройный, седеющий, авантажный господин с уверенными манерами и беспокойным взглядом, в котором прочитывалось смятение. В этот раз их окружали белые тона, изысканность и шик. На небольшой эстраде в углу негромко музицировал пианист. Под потолком сияла хрустальная люстра, на столах белоснежились накрахмаленные скатерти, делегируя в интерьер стройные матовые вазончики с позолотой и одинокой розой в чистой воде. Эта манерная томность развеселила чуждый элемент и напомнила о дамских романах, заломленных в признании руках, камелиях, шелковых подвязках и прочей мутотени, вызывающей вместо благоговения ухмылку. А подсуетившаяся мыслишка просветила, что поддельный жемчуг и здешний декор вполне соответствуют друг другу, а потому есть надежда, что приглашенная окажется в своей тарелке.
— Мадам Васья летит в Римини?
— Да.
— Когда?
— Завтра.
Подплывший официант прервал содержательную беседу, почтительно принял заказ и отчалил, стараясь держать высоко свою подневольную голову. Вассе показалось, что местная обслуга претендует на эксклюзив.
— Мадам Васью кто-то обидел? — прервал аналитический процесс Ив.
— Почему вы так решили?
Де Гордэ молча указал на свою скулу.
— Ах, это, — беспечно улыбнулась неумелая гримерша, — не стоит беспокоиться! Вчера упала со стула, немножко ушиблась.
Француз вздохнул, но ничего не сказал, хотя по глазам видно, что не верит ни единому слову. Пожалуй, к прочим его достоинствам стоит приплюсовать и деликатность. Через пару часов копилка добродетелей пополнилась и терпением. Ив никак не пытал ее о решении, которое должно быть сегодня озвучено. Они мило болтали о разных пустяках: о погоде в Москве и Париже, о Лувре и Эрмитаже, об устрицах и шашлыке, о вилле на Золотом Берегу, где полным ходом идет ремонт, о Жаке, с которым так и не удалось увидеться.
— Mon Dieu! — вздыхал докладчик. — Успешный бизнес — гарант одиночества. Даже на сына время нет.
— Времени, — улыбнулась Васса. Эта редакторская правка, похоже, претендовала на традицию.
После кофе Ив отхлебнул из пузатого бокала коньяк, помолчал, задумчиво исследуя густой янтарный напиток, потом поднял погрустневшие глаза и сказал:
— Кажется, я услышу сегодня «нет».
На Вассу смотрел немолодой грустный человек, уставший от одиночества, от раздвоенности, которой наградили его русско-галльские предки, от чужих переполненных гостиниц и гулкой пустоты собственной виллы, от мадам, льнущих к состоянию и титулу интересного вдовца. И от упрямства русской женщины, до которой так и не смог достучаться. Эти мысли прочитывались на его лице легко, точно эфирные сценарии, расписанные в свое время лихой сценаристкой. Она бы не прочь написать еще один — с ролями для двоих. Но жизнь распорядилась иначе. Василиса открыла рот для ответа и — увидела мужчину с женщиной, шедших прямо на нее. Высоких, стройных, красивых, с крутыми ценниками на безмятежных лбах. Они были эффектной парой — Борис Глебов и его жена: не пойми кто, незнамо с кем и каким ветром сюда занесенные.
— Васья, — деликатно напомнил о себе Ив, — вы согласны? — А Ванечка вздохнул и тихо признался: — Я очень льюблю тебья. Давай не гаснуть вместе?
И она связала две буквы в один узел, от всей души надеясь, что он окажется крепким.
— Да.
Через десять дней они улетели в Париж.
Апрель, 2003 год
«Помоги, Господи! Пошли Андрею Санычу здоровья и сил! Укрепи, дай добежать до финиша! Ты же мудрый, все понимаешь, все видишь, все знаешь. Не для себя ведь стараемся — для людей. Не прошу ни денег больших, ни славы, ни наград — не ставь только палки в колеса, Господи! Отведи беды и напасти, дай дело довести до ума. Не мешай, а лучше помоги нам, Господи!» С последней просьбой прихожанка явно переборщила. Не людское это дело — указывать Всевышнему, как поступать. Вставляя свечку в подсвечник, Ангелина, конечно, поняла, что сморозила глупость. Но, поразмыслив, решила: большого греха здесь нет. Потому как молилась искренне, горячо, от души. А что коряво и неуклюже, так на то она и человек, чтобы ошибаться. К тому же Бог — отец наш, значит, может простить свое неразумное чадо.
А все дело в том, что на пике монтажа Вересов свалился. Подвело сердце, которое давно требовало более бережного отношения. Но до врачебного кабинета далеко и недосуг, а съемочная площадка под боком и всякий час. Кто помчится в дальнее за «может быть», когда ближнее требует «быть»? И Вересов оттягивал нудный визит, надеясь, что пронесет. Надежда не оправдалась. Средь бела дня в монтажной появились люди в белых халатах, подхватили беспечного гения под рученьки, уложили на носилки и покатили с безвольной добычей в больницу. Слава богу, в хорошую, а не в районную. И вот уже неделю полотняный трон — без своего царя. Работа, конечно, на месте не стоит, народ крутится. Но тысяча мышей, как известно, не заменят слона.
Она бросила сумку на сиденье машины, вставила ключ зажигания. Рядом заиграла знакомая мелодия.
— Алло!
— Привет, это я! — Мобильный ожег ладонь. — Встречаемся, как договорились?
— Да.
— Хорошо, через час — в холле. — Деловое «фа» понизилось до окаянного «ре». — Я постоянно думаю о тебе и все время тебя хочу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44